Владимир Набоков - Стихотворения, рассказы
Россия
Не все ли равно мне — рабой ли, наемницей, иль просто безумной тебя назовут?Ты светишь… Взгляну — и мне счастие вспомнится… Да, эти лучи не зайдут!
Ты в страсти моей, и в страданьях торжественных, и в женском медлительном взгляде была…В полях озаренных, холодных и девственных, цветком голубым ты цвела.
Ты осень водила по рощам заплаканным; весной целовала ресницы мои.Ты в душных церквах повторяла за дьяконом слепые слова ектеньи[3].
Ты летом за нивой звенела зарницами; в день зимний я в инее видел твой лик…Ты ночью склонялась со мной над страницами властительных, песенных книг.
Была ты и будешь… Таинственно создан я из блеска и дымки твоих облаков.Когда надо мною ночь плещется звездная, я слышу твой реющий зов!
Ты — в сердце, Россия! Ты — цель и подножие, ты — в ропоте крови, в смятенье мечты!И мне ли плутать в этот век бездорожия? Мне светишь по-прежнему ты…
Крым, <18 марта 1919>Петр в Голландии
Из Московии суровойон сюда перешагнул.Полюбил он моря гул,городок наш изразцовый[4];
и бродил вдоль берегов —загорелый, грубый, юный.Ветер. Пепельные дюны.Стук далеких топоров.
Разноцветные заплатыпарусов над рябью вод.Стая чаек. Небосвод, —как фаянс, зеленоватый.
Были мудры вечера.Кружки. Сонные соседи.Думы голосом победызвали плотника-Петра.
У стола мечтал он важно.Четко тикали часы.Помню: жесткие усы,взор жестокий и отважный,
тень локтей и головы,полки в маленькой таверне,а на печке — блеск вечернийи квадраты синевы.
<30 марта 1919>«Кто меня повезет…»
Кто меня повезет,по ухабам, домой —мимо сизых болоти струящихся нив?Кто укажет кнутом,обернувшись ко мне,меж берез и рябинзеленеющий дом?Кто откроет мне дверь?Кто заплачет в сенях?А теперь, — вот теперь, —есть ли там кто-нибудь,кто почуял бы вдруг,что в далеком краюя брожу и пою,под луной, о былом?
Берлин <8 августа 1920>«Я без слез не могу…»
Я без слез не могутебя видеть, весна!Вот стою на лугуда и плачу навзрыд.
А ты ходишь кругом,зеленея, шурша…Ах, откуда она,эта жгучая грусть!
Я и сам не пойму;только знаю одно:если б иволга вдругзазвенела в лесу,
если б вдруг мне в глазамокрый ландыш блеснул, —в этот миг, на лугу,я бы умер, весна…
<1 апреля 1921>Облака
IНа солнце золотом сверкает дождь летучий,озера в небесах синеют горячо,и туча белая из-за лиловой тучи встает, как голое плечо.
Молчи, остановись… Роняют слезы раясоцветья вешние, склонясь через плетень,и на твоем лице играет их сырая, благоухающая тень.
Не двигайся, молчи… Тень эту голубуюя поцелуями любовно обогну…Цветы колышутся… я счастлив… Я целую запечатленную весну.
IIЗакатные люблю я облака:над ровными, далекими лугамиони висят гроздистыми венками,и даль горит, и молятся луга.
Я внемлю им. Душа моя строга,овеяна безвестными веками:с кудрявыми багряными богамия рядом плыл в те вольные века.
Я облаком, в вечерний чистый час,вставал, пылал, туманился и гас,чтоб вспыхнуть вновь с зарею неминучей.
Я облетал все зримое кругом,блаженствовал и, помню, был влекомжемчужной тенью, женственною тучей.
Берлин, <17 мая> 1921«Я думаю о ней, о девочке, о дальней…»
Я думаю о ней, о девочке, о дальней,и вижу белую кувшинку на реке,и реющих стрижей, и в сломанной купальне стрекозку на доске.
Там, там встречались мы и весело оттудапускались странствовать по шепчущим лесам,где луч в зеленой мгле являл за чудом чудо, блистая по листам.
Мы шарили во всех сокровищницах Божьих;мы в ивовом кусте отыскивали с нейто лаковых жучков, то гусениц, похожих на шахматных коней.
И ведали мы все тропинки дорогие,и всем березанькам давали имена,и младшую из них мы назвали: Мария святая Белизна…
О Боже! Я готов за вечными стенаминеисчислимые страданья восприять, —но дай нам, дай нам вновь, под теми деревцами хоть миг, да постоять!..
<4 июня 1921>В поезде
Я выехал давно, и вечер не роднойрдел над равниною не русской,и стихословили колеса подо мной,и я уснул на лавке узкой.
Мне снились дачные вокзалы, смех, весна,и, окруженный тряской бездной,очнулся я, привстал, и ночь была душна,и замедлялся ямб железный…
По занавескам свет, как призрак, проходил.Внимая трепету и треньюсмолкающих колес, — я раму опустил:пахнуло сыростью, сиренью!
Была передо мной вся молодость моя:плетень, рябина подле клена,чернеющий навес, и мокрая скамья,и станционная икона.
И это длилось миг… Блестя, поплыли прочьскамья, кусты, фонарь смиренный…Вот хлынула опять чудовищная ночь,и мчусь я, крошечный и пленный.
Дорога черная, без цели, без конца,толчки глухие, вздох и выдох,и жалоба колес, как повесть беглецао прежних тюрьмах и обидах.
Груневальд, 4 июля 1921«Мечтал я о тебе так часто, так давно…»
Мечтал я о тебе так часто, так давно, за много лет до нашей встречи,когда сидел один, и кралась ночь в окно, и перемигивались свечи!
И книгу о любви, о дымке над Невой, о неге роз и море мглистом,я перелистывал — и чуял образ твой в стихе восторженном и чистом.
Дни юности моей, хмельные сны земли, мне в этот миг волшебно-звонкий,казались жалкими, как мошки, что ползли в янтарном блеске по клеенке…
Я звал тебя. Я ждал. Шли годы, я бродил по склонам жизни каменистыми в горькие часы твой образ находил в стихе восторженном и чистом.
И ныне, наяву, ты, легкая, пришла, и вспоминаю суеверно,как те глубокие созвучья — зеркала тебя предсказывали верно.
6 июля 1921«За туманами плыли туманы…»
На смерть Блока
IЗа туманами плыли туманы,за луной расцветала луна…Воспевал он лазурные страны,где поет неземная весна.
И в туманах Прекрасная Дамапроплывала, звала вдалеке —словно звон отдаленного храма,словно лунная зыбь на реке.
Узнавал он ее в трепетаньерозоватых вечерних тенейи в метелях, смятенье, молчаньечародейной отчизны своей.
Он любил ее гордо и нежно,к ней тянулся он, строен и строг, —но ладони ее белоснежнойбледный рыцарь коснуться не мог.
Слишком сумрачна, слишком коварнаодичалая стала земля,и, склонившись на щит лучезарный,оглянул он пустые поля.
И обманут мечтой несказанной,и холодною мглой окружен,он растаял, как месяц туманный,как далекий молитвенный звон…
IIПушкин — радуга по всей земле,Лермонтов — Путь Млечный над горами,Тютчев — ключ, струящийся во мгле,Фет — румяный луч во храме.
Все они, уплывшие от насв рай, благоухающий широко,собрались, чтоб встретить в должный часдушу Александра Блока.
Выйдет он из спутанных цветов,из ладьи, на белые ступени…Подойдут божественных певцоввзволновавшиеся тени.
Пушкин — выпуклый и пышный свет,Лермонтов — в венке из звезд прекрасных,Тютчев — веющий росой, а Фет —в ризе тонкой, в розах красных.
Подойдут с приветствием к нему,возликуют, брата принимаяв мягкую цветную полутьмувечно дышащего мая.
И войдет таинственный их брат,перешедший вьюги и трясины,в те сады, где в зелени стоятСерафимы, как павлины.
Сядет он в тени ветвей живыхв трепетно-лазоревых одеждах,запоет о сбывшихся, святыхсновидениях и надеждах.
И о солнце Пушкин запоет,Лермонтов — о звездах над горами,Тютчев — о сверканьи звонких вод,Фет — о розах в вечном храме.
И средь них прославит жданный другширь весны нездешней, безмятежной,и такой прольется блеск вокруг,будут петь они так нежно, —
так безмерно нежно, что и мы,в эти годы горести и гнева,может быть, услышим из тюрьмыотзвук тайный их напева.
<1921>«Садом шел Христос с учениками…»
