Анатолий Петухов - Сить - таинственная река
И Танька ценила его доверие: выдать тайну она не решилась бы даже теперь, когда светлая дружба сменилась
холодностью и насмешками Гуся.
Ребята берегли шалаш и дорожили им. В начале лета они заново переплетали хвоей и березовыми ветками
колья, из которых были сделаны стенки, перекрывали пластинами еловой коры односкатную крышу и меняли
подстилку внутри.
Под крышей хранились удочки, соль, спички, огарок свечи, сухая береста для растопки и прочая мелочь. Все
это время от времени пополнялось и обновлялось на случай, если бы пришлось прийти сюда внезапно, как
говорится, с пустыми руками.
Это лето началось для Гуся спокойно. Дома царил мир. Может, потому, что Гусь еще ни разу очень-то и не
провинился.
С Кайзером Гусь бывал в шалаше часто. Чтобы пройти туда незамеченным, он обходил стороной работающих
в поле колхозников, а зайдя в лес, чутко ловил всякие звуки. Стучит ли топор в березняке, стрекочет ли косилка на
лесной пожне, слышится ли говор идущих на работу людей — Гусь уходил подальше от этих звуков.
Он избегал любых встреч потому, что боялся раскрыть свое тайное пристанище и знал, насколько
неодобрительно относятся односельчане к его праздной жизни и лесным скитаниям. Лишь отдалившись от
деревни, в глухом лесу Гусь облегченно вздыхал и спускал с поводка Кайзера.
Волчонок легкой звериной рысью шнырял по лесу и подолгу не показывался на глаза хозяину. Но стоило
свистнуть, как волчонок мгновенно появлялся перед Гусем и ждал угощения за исполнительность и расторопность.
Наградой служили обычно кусочки сахара или яйца.
Так они приходили к заветному шалашу. Пока Гусь разжигал костер, Кайзер обследовал шалаш, убеждался в
полком порядке, потом ложился в отдалении и умно, совсем по-собачьи, следил за хозяином. Но огонь Кайзер не
любил. И едва в руках Гуся вспыхивала спичка, отворачивал морду и задумчиво смотрел в лес.
Когда Гусь удил, Кайзер терпеливо лежал рядышком. Гусю казалось, что волчонку скучно вот так лежать, и он
развлекал его разговорами. Он говорил с Кайзером обо всем, что думал, и высоко ценил его мудрое молчание.
От Кайзера не приходилось что-либо скрывать, ему можно было доверить любую тайну. А тайн у Гуся было
немало. Чего стоила одна только тайна — тайна мальчишеской любви.
— Ты думаешь, Танька из-за меня не мучается? — спрашивал Гусь у Кайзера. — Еще как! Не нужен ей этот
моряк. Да и она ему — на что? Ему и постарше девок хватит... А ты бы знал, какие у нее глаза!.. Помнишь?
Гусь подсекал рыбу, клал ее в банку-ведерко, насаживал червя и вновь закидывал удочку.
— Глаза у нес зеленые и большие, очень большие. Когда она сердится, я боюсь ее глаз. Только глаз и боюсь,
и, может, потому одни глаза и вижу. А когда она смеется, я вижу все ее лицо. Помнишь, волосы у нее светлые, а
брови — черные. У других девчонок, которые светловолосые, бровей совсем незаметно, а у Таньки — как у
артистки... Ты вот все понимаешь и молчишь. А я ведь знаю, когда тебе хорошо и когда плохо, что тебе нравится и
что не нравится. Так и у Таньки. По ее лицу я все вижу и все знаю... Сказать тебе, о чем она думает? Она думает:
«Дура я, дура, что пошла в клуб с Лешкой-моряком! Мне Васька никогда не простит измену. И в город с собой он
меня не возьмет. Буду учиться на врача, встречу его случайно на улице, а он пройдет мимо и не поглядит. А потом
он будет моряком, но только не простым — подводником. Он совершит в океане подвиг, и его отпустят домой. На
целый месяц! И опять он станет не замечать меня. Так я останусь на всю жизнь одна...» Вот что она думает! И ты,
конечно, не скажешь ей, что я ее одну никогда-никогда не оставлю. Если она не будет мне больше изменять, я ее
никогда не обижу и ни разу не вспомню, что она гуляла с моряком...
Какой подвиг он совершит в океане, Гусь еще не знал, но что подвиг будет — не сомневался.
Кайзер тоже верил в геройство своего хозяина и никогда не возражал ему...
Иногда Гусь брал с собой на Сить и своих друзей. В обществе ребят он совсем не походил на того задумчивого
и тихого подростка, каким знал его Кайзер.
Гусь смело нырял в омут, доставал с пятиметровой глубины песок и камешки — свидетельство того, что
достиг дна; он залезал на тонкие и гибкие березы до самой вершины, так что береза начинала гнуться — это
называлось спускаться «с парашютом», а то бросал в костер железную трубу, заполненную водой и заклепанную по
краям. Ребята разбегались и прятались, а над лесом гремел взрыв: труба лопалась от пара, разлетались во все
стороны угли, горящие головни...
Ночью Гусь непременно рассказывал страшные истории, которые обычно придумывал сам: то его во время
нырянья кто-то схватил за ногу, то за ним плавала огромная, с крокодила, щука, то а лесу ходил следом мохнатый
зверь — все время потрескивали сучки, а раз Гусь даже видел обвислую шерсть этого страшилища — точь-в-точь
как бороды-лишайники на старых соснах и елках.
Бывали истории и правдивые — по крайней мере о главном, так как Гусь в самом деле немало насмотрелся и
наслышался во время лесных скитаний. Но и эти истории окрашивались неуемной фантазией рассказчика.
С наступлением лета Сережка перебирался спать на сеновал: прохладнее и, главное, в любое время можно
улизнуть на улицу. Вот и теперь, едва начало светать, Сережка потихоньку поднялся, быстренько натянул штаны да
куртку, достал из-под сена еще с вечера приготовленный рюкзачок и осторожно, чтобы не скрипнула ни одна
половице, вышел в сени. Сапоги, чтобы не нашуметь по лестнице, он нес в руках — обуться можно и на улице.
Но только он притворил за собой дверь, только перевел дыхание — слава богу, выбрался из дому! — как
кухонное окно распахнулось, и в нем показалась лохматая голова отца.
— Серёга! Ты куда это?
— Да я... мы...— растерялся Сережка.— В общем, мы договорились…
— Ну-ко зайди в избу! — и отец захлопнул окно.
В кухне пахло махорочным дымом. Отец в нижнем белье сидел на лавке, закинув ногу на ногу и, опираясь
локтем на колено, курил.
— Сядь-ко, потолкуем, — он дунул на цигарку, и красные искры веером брызнули на пол.
Сережка — что станешь делать? — сел.
— Опять с Васькой Гусевым да с Толькой на пакостное дело срядился?
— Почему на пакостное? Мы на рыбалку, на Сить...
— На рыбалку!.. Ежели на рыбалку, так чего воровски уходишь? Ишь, даже сапоги не обул!
Серёжка молчал. Он не видел отцовского лица, но по голосу уловил, что тот вроде бы настроен благодушно. А
раз так, то пока лучше молчать.
— Беспутный ты растешь какой-то, — продолжал отец. — Мы, помню, этакими-то пацанами за плугом
ходили, работали наравне со взрослыми, а у вас одна шаль на уме...
— Так то ж в войну! Сам говорил, что работать некому было. Да и голод...
— Война — войной... У нас душа к земле больше лежала, — отец помолчал, потом, будто вспомнив что-то,
переспросил: — Так, говоришь, на рыбалку собираетесь?
— Ага...
— Ладно. В другой раз с вечера упреждай. И тайком не бегай. Валяй, иди... Но вот что: в сенокос к делу
притяну. Пора привыкать, не маленький...
Сережка мигом обулся и опрометью выбежал из дому.
Гусь и Толька ждали его у ворот.
— Слышь, Сережка. А я у бати новенькую сеть с чердака стянул! — похвастал Толька. — Капроновую! Во
рыбы наловим!
— А плот-то будем делать?
— Как же! — ответил Гусь. — Видишь, я и пилу взял. Такой плот закатим — по всей Сити плавать будем!..
Прибыв к шалашу, ребята первым делом решили поставить сеть. К одному концу сетки привязали длинную
бечевку, и Гусь переплыл с нею через Сить. Возле берегов, насколько хватала сеть, вбили крепкие колья.
— Пока плот строим, на уху-то всяко рыбы попадет, —уверенно заявил Гусь.
Топор был один, и постройка плота отняла немало времени. Сначала долго искали подходящий сухостой,
потом вырубали толстые бревна и таскали их на берег, иногда чуть не за полкилометра.
Сколачивали плот на плаву, так как боялись, что, если его сбить на суше, спустить на воду это сооружение не
хватит силы.
Как всегда, за действиями ребят сосредоточенно и неотрывно наблюдал Кайзер.
Когда в плот был вбит последний гвоздь. Гусь — капитан корабля — объявил приказ: он назначил своим
помощником и рулевым Сережку, а главным механиком — Тольку.
С победными криками «ура!» корабль отвалил от берега.
Плот поднимал троих свободно, и Гусь скомандовал плыть к сетке. Толике и Сережка заработали шестами,
выполняя команду «полный вперед!»: первый старался разогнать плот, придать ему скорость, а второй, упираясь
