Владимир Пистоленко - Памятное лето Сережки Зотова
— Я так думаю, что и двадцать поднимем, — сказал молчавший все время Сергей.
— А вытянем столько? — забеспокоилась Таня. — Дать обязательство — не шутки шутить.
— Сережа, это много, — возразил Павел Иванович.
— Вытянем, Павел Иванович, — решительно заявил Сергей. — Вот сами увидите. Будем косить и в обед, и во время завтрака без перерыва. Сколько у нас времени еще наберется?
Поговорили, поспорили и согласились с Сергеем. Ведь интересно!
После ужина Аня задержала у стола косарей и рассказала, что звено Павла Ивановича Храбрецова встает на фронтовую вахту в честь побед Советской Армии и вызывает на соревнование всех лобогрейщиков области.
Когда пошли спать, Сергея остановил Ваня Пырьев.
— Возьми, — сказал он и протянул листок бумаги.
— Что это? — удивился Сергей.
— Твоя клятва. Возьми, клятву ты сдержал. И вообще, Сережка, ты геройский человек. Бери.
Сергей, словно раздумывая, взял у Пырьева листок, подержал в руках и молча протянул обратно.
— Ты что?
— Не надо.
— Почему? — удивился Ваня.
— Я не из-за этой бумажки работаю. Понял?
Он всунул в руки озадаченного Пырьева листок и молча направился к постели.
ИСПЫТАНИЕ
Начавшаяся во второй бригаде колхоза «Заветы Ильича» фронтовая вахта охватила всю область. В областной газете каждый день помещалась сводка, печатались списки соревнующихся лобогрейщиков. Первое место удерживало звено Павла Ивановича — меньше двадцати гектаров в день оно не скашивало. Почти на одном уровне шли лобогрейщики из Шатарлыкского района, отец и сын Корягины. Отцу было уже под шестьдесят, а сыну-фронтовику около тридцати. Почти не отставали и девушки Галины Загораевой. Норма в двадцать гектаров стала теперь почти такой же обычной, как месяц назад была норма в пять гектаров.
Все шло хорошо.
Григорий Лысенко частенько наведывался в бригаду. Из его слов было видно, что благодаря сменной работе почти во всех колхозах района сенокос идет к концу.
Это были радостные вести. Но однажды Григорий Лысенко приехал в бригаду до крайности возбужденный и с возмущением рассказал, что уже по многим колхозам района гуляют «божьи письма», призывающие бросить работу и отдаться молению.
— Но обиднее всего, — горячился Григорий Лысенко, — что находятся еще темные люди, которые попадаются на «божественную» удочку. В колхозе «Вперед», например, несколько женщин взяли да и не вышли на работу.
Павел Иванович рассказал Григорию Лысенко о случае с Сергеем.
— Враги орудуют! — гневно бросил Лысенко. — Ничего. Доберемся и до них.
Однажды, приехав на стан и улучив время, когда Сергей сменился и лег отдохнуть в тени густого куста щавельника, Григорий Лысенко завел с ним разговор. Говорили больше о работе. Потом Григорий, будто невзначай, задал Сергею вопрос:
— Сережа, ты давно в пионерской организации?
— Давно. С самого третьего класса.
— А галстук не всегда носил? Верно?
— Верно.
— И сборы пропускал?
— Было.
— А почему?
Сергей пожал плечами.
— Сам не знаю…
— Манефа Семеновна не велела. Правильно?
Сергей ответил не сразу.
— Не велела, — нехотя сознался он. — Верующая она больно. Потому и не велела.
— А ты при чем? Пусть себе верит, человек старый, не перевоспитаешь, но мешать другому жить, как он хочет, — никто ей такого права не давал.
— Это вы так говорите. Ее бы послушали, — возразил Сергей.
— Между прочим, я и ее слушал. Да, да. Когда ночевал у вас. Поговорили мы тогда как следует. Темная она женщина… Лес дремучий. Ты ей свое, а она свое. Но все равно по главному вопросу договорились. Я хочу сказать — о тебе.
— А что обо мне?
— Павел Иванович мне все рассказал о твоем положении. И ты не беспокойся, Манефа Семеновна стала шелковой.
— Не верится, — горько усмехнулся Сергей.
— Ты поверь. Не ты у нее живешь, а она у тебя. Значит, и выгонять не имеет права. У тебя и деньги свои — пенсию за отца получаешь. И продкарточку тоже. Вот так. Словом, домашние дела у тебя наладились. А если ей что не по душе — ее дело. В обиду тебя не дадим.
— И мне можно вернуться домой? — недоверчиво спросил Сергей.
— А почему нет? Пожалуйста. Закончится уборка — поезжай. Ну, а как дальше жить собираешься? Или еще не думал?
Сергей сел, сорвал огромный лист щавельника, положил его на колено и начал медленно разглаживать.
— Думать-то я думал… Одним словом, Григорий Михайлович, пожалуй, в ремесленное пойду.
— Ну что же, решение, Сережа, правильное. Очень правильное. Путевку райком комсомола даст.
— Так я не в комсомоле.
— А хочешь быть комсомольцем?
— Хотеть-то хочу, да только… примут ли…
— Особенно прибедняться не следует. Вот здесь, на покосе, ты выдержал большое испытание, и мне думается, что примут тебя в комсомол. Во всяком случае, я поддержу тебя. И Павел Иванович тоже ручается за тебя.
Григорий Лысенко уехал, а Сергей долго еще думал о его словах. Растревожил Сергея только что закончившийся разговор… Шуточное ли дело сам секретарь райкома комсомола руку за него тянет. А Лысенко не такой человек, чтобы сказал и позабыл. Вон как все прислушиваются к нему, и дедушка Дьячков, и Павел Иванович с Семибратовой… Вышло бы все, как хотела Манефа Семеновна да старец Никон с хрипатым Силычем, и сидел бы с ними Сергей в Потоцком, словно какой-нибудь вражина. Ему вдруг почему-то вспомнилось «страшное» бдение. Припадочная женщина. Хрипатый Силыч… Шел Сергей из моленной и оглядывался, боялся людей… А теперь вот все люди к нему с душевностью относятся. Был бы жив отец, он, наверное, похвалил бы Сергея. И насчет ремесленного тоже…
Когда Лысенко говорил Зотову, что тот выдержал испытание, то они оба не предполагали, какое новое испытание ждет Сергея впереди.
…Однажды днем Павел Иванович почувствовал недомогание. Ныли руки, ноги. Несмотря на большую жару, по спине время от времени пробегал легкий холодок. В суставах появлялась нудная боль. Павел Иванович долго крепился, никому ничего не говоря. А когда подошел черед меняться с Сергеем, слез с лобогрейки, лег прямо на солнцепеке и, несмотря на то что солнце стояло над головой и земля, как никогда, дышала жаром, не чувствовал зноя. Волны холода прокатывались по телу. Его начинало трясти.
За последние дни Павел Иванович и Сергей настолько втянулись в работу, что начали сменяться не после первого, а после второго круга.
И в этот раз Сергей, объехав один круг и заканчивая второй, поглядывал на конец делянки, где обычно проходила смена, надеясь увидеть Павла Ивановича, но его там не было.
Вот и конец круга, а Павла Ивановича нет. Таня остановила лошадей. Сергей сошел с машины и только сейчас заметил классного, лежавшего невдалеке на травянистой стерне. «Наверное, заснул», — подумал Сергей и, осторожно ступая босыми ногами, направился к нему.
Павел Иванович лежал, широко раскинув руки. Глаза его были закрыты, а челюсти крепко стиснуты. Он уже не дрожал, а сотрясался всем телом.
— Гляди, — прошептал подбежавшей Тане Сергей.
— Наверное, малярия, — высказала свое предположение Таня.
— Малярия? — недоверчиво спросил Сергей. — Может, нога болит?
— Разве не видишь, как трясет? У моей мамы была малярия, тоже вот так ее всю трясло.
— Павел Иванович! — тихонечко позвал Сергей.
Павел Иванович с трудом приоткрыл глаза — они были красные и мутные.
— Вам нехорошо? — спросила Таня.
— Ничего… пройдет… Вы, ребята… не беспокойтесь, идите, работайте.
— Может, чего надо? — наклонился к учителю Сергей.
Павел Иванович чуть качнул головой и снова закрыл глаза, будто задремал.
Таня сняла с себя ситцевую косынку и прикрыла ею голову Павла Ивановича. Сергей запротестовал:
— Зачем это? Убери. Слышишь, Таня? И без того человеку душно.
— Затем, что нужно. Не видишь, как печет? Если голова открыта, удар может быть от солнца, а так — косынка тень дает. Понял? А сейчас пойдем косить. Приедет Витя Петров, Павла Ивановича на стан отправим.
Пока они стояли возле Павла Ивановича, Сергей не думал о том, что ему одному придется работать на скидке до самого вечера. Эта мысль пришла в голову, когда Сергей снова сел на задний стульчик и взял в руки вилы.
Ему стало страшно. Он понял — будет тяжело. А что, если он не справится, выдохнется и звено в дни вахты отстанет? Интересно, как поступил бы Павел Иванович? Наверное, в нитку бы вытянулся, но ни за что не сбавил выработки. Неужто Сергей один не сладит?
Лошади бежали вдоль травянистой стены, шестерни лобогрейки грохотали, зубья косы метались из стороны в сторону, и вилы Сергея раз за разом сваливали на землю скошенную траву.
Позади осталась, уже половина круга. Сергеем все больше овладевало желание выкосить, во что бы то ни стало выкосить не меньше двадцати гектаров, словно в звене ничего и не случилось.
