А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко
– Может, Ярина. Стой.
Она только прибавила ходу, зажав уши руками; Кощеев подарок освещал ей путь, тревожно качаясь на тонкой ниточке на шее. Сук подвернулся под ноги, листья дождём рухнули впереди, с шумом, со свистом вспорхнула незнакомая птица, и Ярина, запнувшись, кубарем покатилась под гору. Тут же вскочила, полетела дальше, отталкиваясь ладонями от стволов, не чуя ног, слушая, как грохочет сердце.
Ничего, не выпрыгнет. А если выпрыгнет, я его на место верну. Я знаю как. Я не поддамся. Добегу!
– Куда ты бежишь, Ярина?
Невозможно было укрыться от голоса. Он шёл изнутри, из груди, из са́мой души, метавшейся, разгорячённой.
– К Терему царевен! – крикнула она, сбиваясь с дыхания. Сколько осталось времени? Надолго ли хватит сил у куклы, скоро ли Обыда заметит, что ученица пропала? Долго ли будет собираться с духом, чтобы снова оставить Лес? Сколько станет бродить в Хтони, пока не поймёт, куда побежала Ярина? Или сразу поймёт? Или след бросит?
Далеко-далеко глухо зарокотали копыта – не тёплые и лёгкие, как у медного коня, а ледяные, суровые, такие, что надежды и сор втаптывают глубоко в землю.
– Что ты хочешь найти в Тереме, Ярина?
– Хочу стать одной из них, царевен. Не буду ягой!
Уже виднелись золотые ворота. Бузина разгоралась по обочинам, поднимались из травы тугие колосья пшеницы, налитые, хлёсткие, обвивали колени. Берёзы кончились, перешли в серебристые кривые яблони, совсем как в начале пути. Темнее стало на тропе, но ярче и ярче светился впереди Терем. Ярина уже видела его башни, оконца и ставни, видела светлые родники и ручей под окнами, витые переходы и лестницы под самое небо, золотых птиц и жар-птицу на одной из башен… Жар-птица развернула хвост, и радужные блики ослепили Ярину. Затеплели ладони, отзываясь Пламенем. Ярина споткнулась и упала ничком посреди тропы. Поджала ноги. Громче сердца грохотали копыта.
«Догонит», – подумала отстранённо, упёрлась ободранными ладонями в мелкие камушки и встала на колени. Покачнулась, поднялась, держась за узловатый шершавый ствол.
– Не добежишь, Ярина.
– Почему это?
– Потому что я так сказала. Я царевна. Я здешняя хозяйка.
Ярина застыла. Сердце враз утихло. Всё утихло вокруг.
– А… остальные?
– Нет остальных, Ярина. Одна есть яга. Одна царевна.
– А почему же Терем… Теремом царевен зовётся?
– Так же можно избу твою избой яг назвать. Как яга владычица в Лесу, проводник между Лесом и Хтонью, так царевна – владычица Хтони, та, что проводит из Хтони в Лес. Это моя земля, Ярина, рассвет – моё время. И если не захочу пустить тебя в сад – не пущу.
– Почему? – Ярина прижала ладони к груди, чтобы унять и боль, и жжение, и вновь разошедшееся сердце. Рокотало в ушах.
– Потому что только одна может быть яга. Одна царевна. Только одна может быть преемница у яги. Одна – у царевны. И если будет две, если впущу тебя, тьму, в сад, нарушится Равновесие. Ты и без того Лес, своё будущее владение, оставила. И без того Обыду губишь каждый миг, что проводишь здесь. А если ещё и в сад войдёшь…
– Чёрному всаднику вход в рощу заказан, – услышала Ярина откуда-то.
– Я не хочу быть тьмой! Не хочу! – крикнула она, ища голос. – Как я могу верить, что ты царевна?
Поднялся ветер. Из-за поворота тропы вылетел вороной конь. На всём скаку всадник свесился с седла, выставил руку, чтобы схватить Ярину. Она вскрикнула, но не успела по-настоящему испугаться: всадник застыл со вздёрнутой рукой, и лошадь замерла, хоть листья яблонь по-прежнему шевелились от ветра, блестели камушки, шумели ветви.
– Он тебя не тронет, пока я не позволю.
Чувствуя, как покидают силы, Ярина опустилась на камни. Хотелось и вовсе растянуться на белой дорожке и уснуть, уснуть…
– И ты не встанешь, пока не позволю. А пожелаю – уснёшь навсегда. Всё здесь – моя власть. Как всё в Лесу – власть яги. Ночь Тёмную, владыку сумерек, она за тобой послала. И если не вернёшься вскоре – она погибнет: не так в ней много сил осталось, и смерть её уже караулит. Всё тебе отдала, что у неё было. Всё сделала, чтобы ты поняла. А ты не поняла-таки: ты колдуешь Лиловым Пламенем, но, если пожелаешь, если хватит терпения и сил, сможешь использовать волю тьмы во светлое дело. Одна только яга выбирает, светлым будет Лес в её время или тёмным, светлые века на земле наступят в её годы, золотые мгновения или тьма.
Ярина, дрожа, села на дорожке. Хватаясь за развилки веток, царапая пальцы, поднялась на ноги.
– Иди домой, Ярина, – мягко велел голос, и невидимая ладонь тёплым ветром толкнула в спину. – Вот и всадник за тобой прискакал. Мчитесь, пока не поздно. Ещё не рухнуло Равновесие. Ещё успеешь подхватить, в цепь встать, если захочешь.
На миг перед глазами поднялась пустая долина, выжженный луг с тёмной кромкой. Солнце катилось под гору, красное и горячее, накрывая собой луну, оборачивая реки вспять. Огонь поднимался от волн. Тиканье ходиков врывалось в стук копыт, в грохот крови в ушах. Мелькнула и ушла под землю знакомая избушка. Красный всадник промчался наискосок, грудью на стену огня, и пропал. Белый всадник повёл за собой воду из могучего ручья, но вода опустилась паром, бессильная перед заревом, проглотившим и наездника, и лошадь. Чёрный всадник на вороном коне вырвался из клубов дыма, полетел через луг туда, где ещё светлело вытоптанное поле, но за ним паутиной потянулась мгла. На нитях дрожали красные капли, сливались в новые огненные реки. Одна великая берёза возвышалась посреди заволокшей луг пелены – выше огня, выше солнца. Но и тучи поднимались всё выше, и стонала берёза, и Ярина вдруг вспомнила первую нитку, которую натянула, учась намечать иглой по льну черты и ризы. Обыда говорила потом, что то была нить из тетивы Идниного лука. А лук вырезан из берёзы, что сажал сам Инмар в древние-древние времена, когда только и было, что вода, небо и тишина.
– Вот она, эта берёза, – заворожённо произнесла Ярина, и в следующий миг дерево рухнуло со стоном, от которого заплакало сердце.
– Лишь малую долю видишь, – проговорил голос. –
