Уле Маттсон - Бриг «Три лилии»
Миккель выглянул из-за ящика.
Труба выкашляла клуб дыма, и «Фракке», скрипнув всем корпусом, повернул к берегу.
— Туа-Туа… — нетерпеливо шепнул Миккель.
Но вот на ступеньках показались ее черные чулки. Она спустилась и осторожно поглядела кругом.
— Ты где, Миккель? — прошептала Туа-Туа.
— Здесь, под брезентом, позади тебя. Она еще спит?..
Слава богу. Подойди поближе, чтобы мне не кричать. Как только спустят сходни, сразу на берег.
— Они нас поймают, Миккель!
— Попытка не пытка! Тш-ш-ш, рулевой идет. Не смотри сюда.
Долговязый рулевой «Фракке» был завзятый шутник; под блестящим козырьком торчал веселый рыжий вихор.
— Никак, Туа-Туа Эсберг с чайками о погоде толкует? усмехнулся рулевой и стал готовить сходни. — Что же они сулят?
— О…облачность и грозу, — пробурчала Туа-Туа.
Она не сводила глаз с органного ящика, так что Миккейя даже холодный пот прошиб.
С верхней палубы донесся блеющий голос Якобина:
— Спорю на два риксдалера, что пройду по всем поручням и не пролью ни капли!
Миккель забылся и вдохнул тухлый запах.
— А-апчхи-и-и! — громыхнуло за ящиком.
Рыжий рулевой выпустил сходни, ухватился за брезент и потянул. Миккель тянул к себе.
— Почтенная публика, вы видите первейшего акробата щира! — голосил Якобин.
В тот же миг «Фракке» коснулся бортом причала.
— Ка-а-раул! Он падает!.. — взвизгнула Туа-Туа, показывая дрожащей рукой на акробата.
Рулевой забыл о брезенте и метнулся к поручням — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Якобин ухнул в воду головой вниз.
— Человек за бортом! — заорал рулевой, схватил веревку и побежал на верхнюю палубу.
Мандюс Утот, только что выигравший два риксдалера, спокойно стоял у левого борта и грыз темный сухарь.
— Что — сумел? — крикнул он голове Якобина, когда она вынырнула среди мутной пены за кормой.
— Котелок!.. — вопил Якобин, давясь водой и колотя руками и ногами. — Котелок спасите!
— «Котелок, котелок»! — передразнил его Мандюс. — Что ли, твоя душа в котелке, пустая голова?!
Встречающие на пристани столпились у кормы «Короля Фракке» посмотреть, как вылавливают Якобина.
Раз, два — Миккель открыл в борту дверцу и прыгнул на берег. За ним последовала Туа-Туа. Одной рукой она придерживала подол, другой прижимала к груди узелок с «самым заветным имуществом».
— Чую, ой, чую, плохо все кончится! — всхлипывала она. — Бородавки смерть как чешутся…
— Ничего, авось у дубильщика Эббера найдется шкурка от сала, — ответил шепотом Миккель. — А вот и сам он к пристани идет.
Глава двадцать пятая
СТЕКЛО НА ОЧКИ ДЛЯ ЛЮБОПЫТНЫХ
Миккель закрыл рукой рот Туа-Туа и присел вместе с ней за осмоленной лодкой. Прямо перед ним блестело на солнце кухонное окно в избушке паромщика.
Эббер остановился и беспокойно вытер вспотевший лоб.
Между листьями были видны серебряные пуговицы-дукаты на жилете.
— Спорим, что он ждет с пароходом стекольщика, — прошептал Миккель.
— Стекольщика?.. — оторопела Туа-Туа.
— После объясню. Ага, пошел дальше, приготовься.
— Куда же мы? — спросила Туа-Туа.
— К Эбберу. Раз он здесь, значит, дома никого. Никто не смекнет искать нас в дубильне.
Миккель потащил упирающуюся Туа-Туа через груды высохших мидий и по сырым прибрежным луговинам к Эбберову кустарнику. Над искривленными деревцами торчала огненно-красная крыша циркового фургона.
— Так и знал. Видишь — покрасил фургон, починил колесо, а дверь пустым бочонком подпирал. Того и гляди, снимутся, и в путь. Постой здесь, я загляну внутрь.
Туа-Туа испуганно поймала его за рукав:
— Ты с ума сошел, за это в тюрьму сажают.
— Не посадят, если сперва постучаться. — Миккель стукнул несколько раз медным кольцом, приделанным под дверной ручкой. — Я, может, давным-давно мечтаю разглядеть поближе слоновью голову, в которой Эббер деньги копит. Видишь — никого. Я мигом.
Дверь оказалась незапертой, и Миккель скользнул внутрь. Ставни были наполовину прикрыты, в фургоне царил полумрак. Миккель никак не мог забыть загадочные слова Якобина: «Стекло на очки для любопытных… Завтра в Грецию…» Что такое затеял Эббер?
А вот и слоновья голова на стене, над столиком Эббера.
Миккель даже вспотел от волнения. Что-то подсказывало ему, что в голове скрывается ответ на все вопросы.
Тонкий солнечный лучик падал из двери на злые глазки слона. Дырка в хоботе была заткнута пробкой.
Миккель взялся за жесткую, щетинистую кожу и дернул. Хобот подался — медленно, неохотно, дюйм за дюймом, точно внешнее колено подзорной трубы.
— Миккель!.. — В двери показалось бледное лицо Туа-Туа. — Идут, Миккель!
Одним ударом он придал хоботу прежнее положение и кубарем выкатился наружу. Издали доносилась ломаная речь Эббера и заискивающий голос Якобина:
— А я виноват, что они правят, как слабоумные!.. Конечно, в котелке. Где же еще?..
«Король Фракке» отчалил от пристани.
— Живо в дубильню, пока не увидели! — выдохнул Миккель.
Они пригнулись и нырнули в темное, душное помещение. Воняло кожами и прогорклым жиром. Неуклюжая лестница вела на крышусушильню, сделанную из остатков шатра Кноппенхафера. Рядом с лестницей стоял длинный шест с огромным железным крюком на конце.
Миккель заслонил спиной дрожащую Туа-Туа.
— Если сюда пойдут, лезь вверх! — Он затаил дыхание и посчитал до десяти. — Мимо, в фургон…
Эббер шагал впереди, сердито размахивая руками; мокрый насквозь Якобин семенил следом. На соломенножелтых волосах акробата красовался спасенный из воды котелок.
— Миккель, милый, уйдем лучше! — шептала перепуганная Туа-Туа.
— Тш-ш-ш, они запирают ставни. Приготовься.
Но тут дверь фургона открылась, и выглянула гладко прилизанная черная голова Эббера.
— Я слышь, я слышь, ты замерзнул. Хочешь мой шерстяной панталон?
Миккель чуть не сбил Туа-Туа с ног:
— Живо наверх, сюда идут!
— Вдруг провалимся, Миккель?..
— Брезент на распорках, и мы за них удержимся. Скорей, сейчас войдут!
Черные чулки Туа-Туа замелькали по перекладинам.
Она скользнула между сушившимися шкурами, ухватилась за левую распорку и прильнула к ней.
Миккель лег на правой распорке, упираясь коленями в брезент. Ну, как увидят снизу бугры на потолке?.. Тогда пропали. Он взялся покрепче правой рукой, втянул живот и затаил дыхание.
Эббер уже вошел в сарай. Шест с крюком стукнул о лестницу.
— Так-так, тебе надо тысяча шкур на тело — ты не будешь зубом цок-цок, самый мерзлый акробатист в мире.
Слышно было, как Якобин, стуча зубами, снимает мокрую одежду.
— Ой, Эббер за шкурами поднимается! — ужаснулась Туа-Туа.
Миккель шикнул:
— Он тяжелый, не полезет. Крюком ловить будет. Берегись, чтобы не зацепил.
Эббер поднялся на первые две перекладины. Они были нарочно сделаны толще, чтобы выдержать вес дубильщика; отсюда он всегда доставал шкурки шестом.
Из отверстия в крыше появился страшный крюк. Он повертелся в разные стороны, словно щупальце спрута, потом решительно двинулся вперед — так близко от Миккелева лба, что Туа-Туа стиснула зубы, чтобы не закричать.
— Знаю, знаю, где вы, мой птички! — хихикал Эббер.
Раз! Крюк проткнул первую шкуру и потащил вниз.
А вот снова вынырнул — прямо на Миккеля! У самого Миккелева лица он поймал следующую «птичку». Шкурка медленно поползла к дыре; вдруг крюк дернулся и зацепил Миккелеву штанину.
Туа-Туа сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
Эббер сердито рычал:
— Проклят крюк! Брезент зацепился! Лезь отцепить, Якобино!
Миккель, покраснев от натуги, достал из кармана нож и полоснул штанину.
— Стой. Сам отстал, проклят крюк!
Шкура исчезла. Миккель тронул коленку — кровь.
— Царапина. Молчи… — успокоил он бледную Туа-Туа, потом зажал «царапину» рукой, осторожно перегнулся через край и поглядел.
В ярком луче солнца, среди пляшущих пылинок, стоял Якобин и обматывал свою тощую грудь шкурами.
— Раньше, раньше!.. — ворчал он. — Как я мог раньше приехать, если ленсман день и ночь возле сторожки шныряет?
— Весь приход на тебя смотрел, да? — Эббер щелкнул языком. — Когда ты шел на церковь, с красивый черный котелок на твой голова?
Якобин бросил ему котелок:
— Ладно уж! Главное, теперь можно в путь.
Дрожащими пальцами Эббер достал из-за подкладки котелка кожаный мешочек.
— Николай-угодник тебя благословит! — тихо сказал он и поднес руку к свету; его могучее тело трепетало от волнения. — Все восемь?
— Все во-о-семь. — Якобин заикался от холода. — Ко-когда трогаемся?
Эббер сунул мешочек в голенище.
