Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда - Владимир Виленович Шигин
* * *
Положение русского дипломата в Пекине было сложно еще и потому, что все решения он должен был принимать самостоятельно. Редкие письма из Петербурга поддерживали разве что морально. Да, полномочия у Игнатьева были, но была и ответственность!
А русско-китайские переговоры длились без всякого толка уже полгода. Стороны настойчиво пытались договориться о землях, лежащих к югу от устья Амура, между Уссури и Японским морем, т. е. о нынешнем Приморским крае. Государственная принадлежность северного берега Амура, как мы знаем, была уже решена генерал-губернатором Восточной Сибири Муравьевым, который в мае в 1858 года прямо на берегу Амура в селении Айгунь подписал с племянником императора договор о признании северного Приамурья частью российских владений. При этом земли между впадающей в Амур рекой Уссури и морем (будущее Приморье) были объявлены общим владением Китая и России, «впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами». Вот именно с этим «определением» и возникли проблемы. Теперь чиновники китайского императора не желали идти на дальнейшие уступки северному соседу и требовали пересмотра уже подписанного договора.
– Подписавшие Айгунский договор сановники сделали это самовольно и уже наказаны императором, – важно говорил Су-Шунь. – Если русский посол пожелает, то может вместо ратификационной грамоты увезти с собой в Россию главного виновника – князя И-Шаня, и на этом его миссия будет завершена.
На следующее утро китайский полицейский действительно привел И-Шаня в повозке-канге к подворью, но был отправлен обратно дежурившим у ворот казаком. В ответ Игнатьев заявил:
– Я уехать не могу, так как на то нет воли российского императора и мне нет никакого дела, доволен ли богдыхан своими подданными! Россия и Китай сотни лет живут в мире и дружбе, имея общую границу в семь тысяч верст. При этом у нас есть общие враги, которые немедленно захватят восточные гавани, если там не будет российских кораблей…
Чтобы выставить русского посланника из Пекина как можно быстрее, ожидавшие дипломатов Англии и Франции китайцы согласились, наконец, признать за Россией левый берег Амура. А пограничные вопросы предложили обсудить на месте с гиринским губернатором-амбанем. Но Игнатьев все равно никуда уезжать не собирался. К январю 1860 года он уже седьмой месяц вел нудные и бесплодные переговоры…
Следует сказать, что время вынужденного «пекинского сидения» Игнатьева нельзя назвать потерянным. Он знакомился с местными обычаями, заводил нужные знакомства, обрастал агентурой из числа китайских христиан и даже занимался благотворительностью, поддерживая деньгами албазинцев – потомков казаков, плененных китайцами в конце XVII века при взятии крепости Албазин.
Чтобы хоть как-то расположить к себе упрямых переговорщиков, Игнатьев прельщал их железными дорогами, которые Россия построит в будущем для Китая. Но на китайцев это впечатления не произвело. Для Маньчжурской империи Цин железные дороги и телеграф казались чем-то фантастическим и не слишком нужным. Зато рассказы о недавней войне русских с англичанами и французами их очень даже интересовали. При этом китайцы, даже ощутив всю силу европейского оружия, продолжали считать европейцев нецивилизованными варварами…
В череде вялотекущих переговоров случались и всплески активности. Так, однажды Су-Шунь швырнул на пол Айгунский договор с криком, что бумажка эта ничего не значит. Впоследствии Игнатьев вспоминал, что испытал острое желание «вцепиться в косу и кончить разговор дракой, как в кабаке», но сдержался. На следующий день он отправил в Верховный совет жалобу на переговорщика. Это возымело действие, и больше китайский сановник такого себе не позволял.
Надо сказать, что церемонным китайским чиновникам молодой русский аристократ, не испытывающий пиетета ни к конфуцианской мудрости, ни к сединам оппонентов, откровенно не нравился… Игнатьев такое отношение чувствовал, и настроение это ему не прибавляло. Приунывшего посла утешал в частных письмах начальник Азиатского департамента МИДа Егор Ковалевский (сам ранее работавший в Китае): «Восток, дорогой генерал, это школа терпения…» В ответном письме Игнатьев в отчаянии предлагал высадить в бухтах Приморской области десанты, заложить посты, не дожидаясь ратификации Айгунского договора… Кстати, это и было чуть позднее исполнено Муравьевым-Амурским, который распорядился отправить сотню стрелков и основать посты Владивосток и Новгородский.
В ответных письмах, которые приходили через три – пять месяцев, министр иностранных дел Горчаков ободрял Игнатьева и однажды посоветовал иметь в виду на крайний случай «вариант Путятина», т. е., улучив момент, примкнуть к союзникам, идти с ними на Пекин, где выступить в качестве посредника и миротворца, а в награду потребовать от Китая ратификации Айгунского договора. Идея министра пришлась Игнатьеву очень даже по душе.
Впрочем, о Игнатьеве все же не забывали и чем могли помогали. Вскоре пароходом «Америка» ему привезли только что отпечатанную подробную карту Приморья. Это был серьезный козырь, так как у китайцев никакой карты не имелось вообще. В пояснительной записке к карте значилось, что на текущий момент на огромных землях между Уссури и морем насчитывается всего 340 фанз и живет не более трех тысяч корейцев, китайцев, маньчжур, орочей, нанайцев и нивхов. Это значило, что весь Приморский край, по существу, являлся безлюдной пустыней. Для Игнатьева это послужило хорошим аргументом в затянувшемся споре.
Бесплодные переговоры шли почти год до конца весны 1860-го. Порой Игнатьева охватывало отчаяние, и он жаловался в письме отцу: «Боюсь, что меня отсюда выгонят либо запрут в тюрьму в Пекине».
Длинные вечера посол коротал чтением – изучил всю доступную литературу о Китае, что нашлась в библиотеке духовной миссии. Помимо уже действующей при миссии школы для мальчиков, Игнатьев организовал и школу для девочек местных христиан. С помощью православных китайцев посол составил за несколько месяцев подробную карту Пекина. «Честность и вежливость пекинского населения, сравнительно с простым народом европейских столиц, поражает меня», – писал Игнатьев в одном из личных писем.
Глава третья
Тем временем дипломаты союзников решили отправиться в Пекин, чтобы потребовать исполнения ранее заключенных Тяньцзиньских трактатов. Добираться в китайскую столицу дипломаты решили вначале морским путем до устья реки Байхэ, а затем поднявшись вверх по реке до Тяньцзиня, уже оттуда по суше добраться до Пекина. Однако, прибыв к устью реки Байхэ, союзники обнаружили, что разрушенные в прошлом году форты Дагу не только восстановлены, но и модернизированы, а обороной фортов командовал лучший из китайских полководцев – монгольский князь Сэнгэринчен, принадлежавший к 26-му поколению потомков Хасара (младшего брата Чингисхана). В 1853–1854 годах чингизид отличился в сражениях с мятежниками-тайпинами. В 1857 году Сэнгэринчен был назначен императорским уполномоченным по обороне Тяньцзиня. Теперь же возглавил оборону фортов Дагу.
Храбрый чингизид сразу же заявил союзникам, что никого из них в столицу не пропустит. Дипломатам он предложил высадиться в Бэйтане, находившемся в нескольких милях к северу, и уже оттуда следовать в Пекин сухим путем. Посланники сочли это оскорблением, заявив, что
