Николай Богданов - Партия свободных ребят
- В праздник я не работник. Не то теперь право! Не старый режим.
- Это какое те право? Нанялся - продался, хозяин - барин. Велю налево иди налево. Скажу направо - беги направо. А не то... вот тебе управа!
И Никифор отвесил батрачонку тяжелую затрещину.
Такую, что сбила его с ног и бросила на борону. Гараська об ее зубья чуть не убился.
Всплакнул парень, а пожаловаться некому. Сбегал он разок в сельсовет, а дядя Тимофей и разговаривать не стал. "Все вы, мальчишки, озорники; если вас не учить, чего тогда с вами делать".
По дороге на пашню только и пожаловался Гараська сельским мальчишкам, Степашке да Сережке, которые его,всегда жалели.
Кулацкие ребята его дразнили Гарась - дохлый карась, потому что он от недокорма был всегда тощ и вяловат. Двигался едва-едва, как опоенный конь, загребая ногами, за что и получал постоянные оплеухи. У него от затрещин уши болели и в голове был постоянный шум.
- Забьет, заколотит Никишка батрачонка-то, - жалостливо вздыхали соседки.
И только. А помочь ничем не могли.
И теперь Гараська пожаловался бедняцким ребятам только так, на всякий случай. Потому бедняки батракам - родня. И услышал в ответ непонятные слова:
- Ладно, не трусь, вынесем постановление, будет тебе облегчение. Так и скажи своему хозяину, что есть такое партийное решение - тебя больше не трогать. Понятно?
Гараська, конечно, хозяину об этом сказать постеснялся и в тот же день получил еще пару затрещин: не так быстро пошел да не так скоро что-то сделал.
И вдруг наутро Никифор Салин получил бумажку, врученную курьером сельсовета Тимошкой-тук-тук, который разносил повестки и стучал по окнам, созывая на собрания.
Надел кулак очки в медной оправе, воздел нос повыше к свету и прочел:
"На основании состоявшегося решения отныне запрещается вам рукоприкладываться к личности вашего служащего батрака Герасима Карасева. За неисполнение сего - штраф.
Председатель ПСР
Секретарь".
Подписи, как всегда под бумажками, были неразборчивыми, но Никифор разобрал приписку:
"За каждую Гараськину шишку будет у твоих двояшек по дзе с лишком".
Двойняшки Яшка и Сашка у Никифора были младшенькие. Кулак их до того любил-обожал, что даже в будни наряжал во все новое и так кормил, что у них щеки чуть не лопались.
Почесал Никифор затылок, посмеялся. Думал, и впрямь важная бумажка налог там какой или гужевая повинность, а тут простая зубоскалка.
Подозвал Гараську и ни с того ни с сего так щелкнул его по затылку, что у мальчишки на макушке вскочил среди стриженых волос ежик.
А на другой день прибежали с ревом его двояшки, и у каждого на маковке по два ежика!
- Это вы откуда достали?
- В лесу это, тятька, - пожаловались ребята, а уж как они добыли эти украшения, так и не сказали, сколько отец ни допытывал.
На следующий день, не меняя привычки, Никифор трахнул Гараську по щеке так, что припухла.
И тут же к вечеру у его двояшек обе щеки раздулись!
Ручьями слезы мальчишки лили, а по какой такой причине и отчего на них отразились побои, нанесенные их отцом Гараське, так ведь и не признались.
"Тут дело нечисто", - встревожился кулак, и опыты прекратил. Иной раз замахнется сгоряча, хочет по привычке дать затрещину батрачонку, да сам себя за руку удержит. Своих детей жалко.
- Ф-фу ты, чертовщина какая... Ни тебе воли, ни тебе удовольствия... Что это за ПСР такая? Были когда-то эсеры, да, видать, не то... та партия за богатых мужиков стояла, а эта за батрачонка моим ребятам шишки бьет!
Долго чесал в загривке кулак и решил - лучше не связываться.
- Ну ты, Дохлый карась! - крикнул он во все горло на Гараську. - Ты мне больше под руку не попадайся!
Рук я об тебя марать не могу! Себе дороже. Понял?
И с тех пор Гараське стало чуть-чуть легче. Голова перестала болеть, и в ушах меньше шумело. А то беда была, спать не мог.
И его дружки-жалельщики Сережка и Степан, встречая его, радостно улыбались:
- Ничего, Гарась, ничего. Лучше заживем. Дай срок!
КОМУ МЕДКУ, КОМУ ДЕГОТЬКУ
Вскоре многие познакомились с новой партией.
Сидел как-то Иван Кочетков в сельсовете, толковали они с Тимофеем, как им объединить бедноту, и вдруг приходит с жалобой поп Акакий.
- Як вам, власть предержащие. Извольте почитать, чья прокламация? - И предъявляет написанный на какойто картонке плакат:
РЕЛИГИЯ - ДУРМАН ДЛЯ НАРОДА.
НЕ ЖАЛЕЙ, РЕБЯТА, ПОПОВСКОГО САДА И ОГОРОДА!
- Гм, - сказал, покрутив усы, Тимофей, - лозунг правильный, а вывод странный.
- Более чем странный, - взвизгнул поп, - морковь повыдергана, вишни оборваны!
- Ребячье баловство, - пожал плечами Тимофей.
- Какое же баловство, самая настоящая экспроприация! С угрозами. Вот, полюбуйтесь, какое я требование накануне получил. - И поп Акакий предъявил бумажку, на которой печатными буквами было написано:
ПОЖАДНИЧАЛ ДЛЯ БОЛЬНОЙ МЕДА - ПЕНЯЙ НА СЕБЯ.
ДОЛГОГРИВАЯ ПОРОДА!
- Гм, - смутился Тимофей и еще покрутил усы, - весьма невежливо... конечно. А кому это вы, батюшка, не дали медку?
- Старушке одной, хворой Агафье, вы ее знаете, - ответил поп, - была когда-то у меня в услужении. Чего ее медом раскармливать? Все равно не нынче-завтра преставится... Сами понимаете - не в коня корм...
- Кто же это за нее заступается? - покрутил ус Тимофей. - Кругом одинокая старушка, сильной родни нет, один только и есть внучонок Данилка, да и тот слабосилен... Не велик застой!
- Так ведь это же не один кто-то, а партия! Вы полюбуйтесь, вот выписка из постановления, - предъявил поп Акакий третий документ.
"Решили и постановили - запросить у попа Акакия немного меду для хворой бабушки Агафьи, очень ей перед смертью медку отведать хочется. "Обязательно, - говорит, - с батюшкиной пасеки, духовитого". Поручить получить Данилу Фокину.
Председатель ПСР
Секретарь."
Подписи опять неразборчиво.
- Та-ак! - удивился Тимофей. - Новая партия у нас объявилась, ты слыхал, товарищ Кочетков?
Иван Кочетков только покачал головой и отвернулся, чтобы скрыть усмешку.
- А может, Агафье-то стоило бы вам послать медку?
Столько лет на вашу семью проработала, - сказал он.
А поп Акакий так и вскинулся, так и завопил:
- Я насилию не уступлю! Я террору не поддамся!
Прошли времена "грабь награбленное"! Я вас к порядку призову! Нет правды на местах, но есть она повыше!
И еще что-то кричал.
- Да вы успокойтесь, батюшка, - сказал ему вежливо Тимофей. - Мы самоуправства не поощряем. Оставьте документики, мы в этом деле разберемся.
И когда обозленный поп ушел, обратился к Кочеткову:
- Ну, что ты скажешь, Иван? Это что еще за подпольная организация появилась такая вредная?
- Не знаю, дружище, но если она Агафье медку, попу деготьку - значит, для пролетариата не очень вредная.
- Председатель у них есть, секретарь... Заседания...
Вот так штука. Я здесь Советская власть, и меня на заседания не зовут и в президиум не сажают. Дожил!
Кочетков рассмеялся и ничего не ответил Тимофею.
ТАК СТРАШНЕЙ
А рассмеялся Иван Кочетков потому, что вспомнил, как недавно, сам того не ведая, наверное, побывал на заседании этой таинственной партии.
Как-то раз сидели они с Машей на завалинке вечерком, и было им грустно.
- Скушно мне с тобой, Иванушка, - говорила Маша тихим голосом. Повидавши нового, не могу я жить постарому. Своего теленочка поить. Своего поросеночка кормить. Свою полоску хлебца жать... Тесно мне, душно мне в такой жизни.
- Уж куда тесней, - вздыхал Кочетков.
- Отпусти ты меня в совхоз, Иванушка, на большие дела.
- Повремени, Маша, - отвечал Кочетков, - начнутся и у нас большие дела.
- Да откуда ты знаешь, что они начнутся?
- Партия об этом говорит нам, Маша.
И вот когда сказал он о партии, тут из зарослей лопухов появился вдруг лобастый мальчишка и сказал:
- Дядя Иван, расскажите вы нам, мальчишкам, про партию, очень этим делом ребята интересуются. Откуда она взялась?
Встрепенулся Иван, слетела с него грусть. Поглядел он в глаза ребят, широко раскрытые, и потеплело у него на сердце.
И рассказал он про партию так, что и Маша заслушалась. Рассказал он о том, как из маленькой-маленькой кучки, в которой было всего несколько рабочих, образовалась вокруг молодого Ленина партийная организация первых коммунистов.
Как было им трудно, как было им тяжело! Боролись они против власти царя, помещиков и буржуев тайно, в подполье, мало-помалу создавая ячейки партии на фабриках и заводах, организуя для борьбы рабочий класс.
Как издавали подпольную газету "Искру", потом "Правду". Боролись против предателей. Против нытиков, маловеров. Не страшились ни тюрем, ни пыток, ни смерти за рабочее дело.
Сидел на троне царь, словно Кащей Бессмертный. Вокруг стража, вокруг войско. Графы, князья, буржуи его трон золотом подпирают. Деньги ведь тоже сила.
А на стороне большевиков одна-единственная народная правда. Но в ней-то и скрывалась великая сила.
