Шахир - Владислав Анатольевич Бахревский
Сам с вершок, борода в два вершка вышел из курятника и явился к дэву.
— Отдай два гроша! — кричит.
Дэв схватил мальчишку и его собачку и бросил в овин.
— Пусть вас овцы затолкут!
Мальчик в овине тотчас приказал собачке:
Смотри, мой пес, овечек сколько!
Ату! Пускай на жирных волка!
Собачка отрыгнула волка. Тот несколько овец съел, остальных перекусал.
Сам с вершок, борода в два вершка забрался на крышу логова дэва и закричал:
— Лучше отдай два гроша, не то пеняй на себя!
— Я тебя съем! — заревел дэв и стал точить зубы.
Мальчик тотчас приказал собаке:
Пусть прольется вновь река
И утопит должника!
Собачка выпустила реку, дэв стал тонуть и завопил:
— Ой, погоди! Верну долг! Верну!
Сам с вершок, борода в два вершка сказал своей собачке:
Пока пусть спрячется река.
Мы напугали должника!
Собачка снова проглотила реку, и дэв вручил мальчику ключ от своей сокровищницы:
— Возьми, сколько унесешь!
Сам с вершок, борода в два вершка отворил дверь сокровищницы и сказал собачке:
Как поступить нам, мой пес, с должником?
Ату! Проглоти казну целиком!
Собачка проглотила все сокровища, и сам с вершок, борода в два вершка отправился домой.
По пути собачка выпустила реку в прежнее русло, а дома — и казну дэва.
— Вот и вернулся твой долг! — сказал отцу его сын, который был сам с вершок, борода в два вершка.
Тут и сказке конец.
И обратился курбаши к Махтумкули:
— Вот, шахир, тебе бы такую собачку?
— А на что она мне? — удивился Махтумкули.
— Как на что? Приказал бы ей проглотить нас, взял бы наши богатства, вернулся в свой аул и зажил бы как хан.
— Мне у вас хорошо, — признался Махтумкули. — У меня есть любимая работа, которой занимался еще мой дед. Я дышу синим воздухом гор. Смотрю из вашего орлиного гнездышка на весну. Она бушует в долинах и с каждым днем все выше и выше взбирается по горным кручам. Мне кажется, что я первый раз в жизни отдыхаю ду́шой.
— Но разве ты не боишься, что мы можем убить тебя?
— Я уже не боюсь смерти. Нет, я не стар, но успел повидать и пережить столько, что этого хватило бы на десяток жизней.
У курбаши желтые глаза засверкали зелеными огнями.
— Вот смотри, — сказал он, достал с груди жемчужное ожерелье, подвел Махтумкули к потайному выходу из пещеры и бросил ожерелье в пропасть. — Видишь, как я ценю все эти побрякушки. А теперь становись лицом ко мне, спиной к пропасти.
Махтумкули встал. Курбаши вытянул из-за кушака пистолет и выстрелил.
Пуля свистнула возле головы шахира.
— Теперь я вижу, что ты и вправду смелый человек, — сказал курбаши, — может, споешь нам что-нибудь?
Ту, в чьих глазах небесное свеченье,
Встречал ли ты мою царицу красоты?
В день радостной весны иль светопреставленья
Встречал ли ты мою царицу красоты?
— Даже в голосе нет дрожи! — удивился курбаши. — О тебе говорят правду: ты — великий человек, Махтумкули. В один прекрасный день я возьму за тебя большие деньги.
Прошла еще неделя, и курбаши стал мрачен: не вернулся один из его лазутчиков.
— Махтумкули, — подступился к шахиру курбаши, — я слышал, ты владеешь даром предсказывать будущее. Скажи мне, что ты предчувствуешь?
Махтумкули отложил уздечку, взял дутар и погрузился в думу. Вдруг в глазах его затеплилась радость. Радость разрасталась, и, счастливый лицом, он запел:
Слились в один поток йомуды и гоклены;
Где тот кончается поток, — не различить!
Даштидахан [58] залив, упорны, неизменны,
Идут! Не счесть их троп, дорог не различить!
Коль двух стравить орлов, свирепой будет схватка;
Утесы сдвинутся, хребтов сместится кладка;
Живого схватит труп; все будет смутно, шатко:
Где лев и лань, где зуб и рог, — не различить!
Трех тысяч воинов горят мечи и латы.
Угроза крепостям — несчетные лопаты!
Сало́ров и теке́ мчит с юга вихрь крылатый;
Пять, сто врагов сразит клинок — не различить!
Перед Махтумкули — Али ведет сраженье!
"Сдаюсь!" — вопят враги, но нет им снисхожденья!..
— Это просто стихи, а не предсказанье! — поморщился курбаши. — Может, ты по руке можешь гадать?
— Нет, курбаши, я не гадалка. Я могу предсказать судьбу народа, но сегодня ли тебе отсекут голову пли завтра — не знаю.
— А ты думаешь все-таки отсекут? — Курбаши потрогал ладонью свою крепкую шею.
— Так ведь работа у тебя такая! Сначала — ты, потом — тебя.
— Это верно, — засмеялся курбаши и решил: — Будем уходить отсюда. Потом вернемся. Гоклены рыщут по горам.
Но в тот день вернулся пропавший лазутчик. Под ним убили лошадь, и ему пришлось идти пешком.
— А я уж бежать из такого гнездышка собрался! — шумел курбаши, устроив пир в честь лазутчика.
Спать завалились разбойники поздно, а проснулись поутру от щекотки: в горло каждого упиралась сабля.
— Приветствую тебя, Махтумкули! — склонился над поэтом Гюйде. — Народ благодарит тебя за письмо. Если бы не оно, не сыскали бы тебя, Махтумкули. Да ты — на цепи!
— Это только на ночь, — сказал шахир. — Ключи возьми у курбаши.
— Ключи! — гаркнул Гюйде и ткнул курбаши сапогом.
— Гюйде, друг мой! Умерь свой гнев. Со мной здесь обращались неплохо.
— О каком письме ты говорил? — спросил курбаши у Гюйде.
— О том, которое послал нам шахир.
— Это ты предал нас! — закричал курбаши, сверкнув глазами на своего лазутчика.
— Не шуми! — засмеялся Гюйде. — Твой аскер не виновен. Письмо нам передал его убитый конь.
— Конь?
Гюйде снял с Махтумкули цепь, и шахир взял уздечку, над которой он трудился еще вчера.
— Читай на бляшках.
— "Возле пятой вершины к югу от Сонгы-да́г", — прочитал курбаши. — Сколько же ты писем таких написал, шахир-умелец?
— Каждый конь твоих джигитов, курбаши, был письмом.
— Да, ты много трудился, шахир. Меня изумляло твое усердие. Неужели и на сбруе моего коня такое же письмо?
— Ты первый получил нарядную сбрую.
— Да, Махтумкули! Я посчитал твое предсказание за пустые горделивые стихи. И наказан.
18
Махтумкули стоял на холме, в лучших одеяниях, с неизменным своим дутаром. По
