Шахир - Владислав Анатольевич Бахревский

ОТ АВТОРА

Как все русские знают стихи великого поэта Пушкина, так все туркмены знают стихи великого шахира Махтумкули.

Имя Махтумкули носят колхозы, проспекты, школы, библиотеки, театры. Профиль шахира на золотой медали Государственной премии Туркменской республики.

До сих пор неизвестны ни год рождения, ни год смерти Махтумкули. Не сохранилось документов о его жизни, да и какие могли остаться документы о человеке, который отверг путь придворного поэта и прожил жизнь в ауле, вдали от больших городов. Косвенные данные говорят о том, что родился великий поэт до 1740 года, умер в конце восемнадцатого столетия, а может быть, и в начале девятнадцатого.

Народ бережно сохранил множество легенд о Махтумкули, о его отце Довлетмамеде Азади, о деде Махтумкули Еначи, о любви шахира, о его путешествиях с Нуры Казымом, об учебе в медресе Ширгази-хана…

Важный источник биографии Махтумкули — его поэтические произведения.

Приношу благодарность за помощь в работе над книгой моим туркменским друзьям: Каюму Тангрыкулиеву, Ягмуру Пиркулиеву, Нуры Байрамову, Атаджану Таганову. Я благодарен жителям Геркеза — родного аула Махтумкули — за их советы, за легенды, которые они мне рассказывали, за доброе слово напутствия в моей работе.

© ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1980 г.

АЗАДИ

1

Солнце сошло со своего пути и склонилось над пастушком, поглядело на него белыми, не знающими пощады глазами. Пастушок закрыл лицо ладонями, но солнце склонилось еще ниже, и ему показалось, что он превращается в уголек, с которого вот-вот сорвется пламя. Уголек станет пеплом, пепел унесет ветер, смешает с раскаленными песками.

— Пусть меня не будет, только скорее бы.

У мальчика не осталось силы даже на жалость к самому себе. И земля, которая на том месте, где он лежал, была песчаным барханом, пустыней, словно бы чмокнула, засасывая его в себя, в вечные недра свои.

Тьма заклубилась в его голове. Ему почудилось, что он лежит на дне пересохшего колодца. Он поднял руки и коснулся горячих черных стен. И открыл глаза. Словно звездочка. сияло над ним недосягаемое небо.

— Я вижу небо, я — живой, — сказал себе мальчик и, упираясь ногами и руками в стены колодца, полез к сияющей звездочке.

Он знал, что сил у него не хватит добраться до неба, но все-таки полез к нему. И сил не хватило.

Под ногами зияла бездна и над головой — бездна. И тогда он сказал себе:

— Зачем мне оставаться жить? Жить так тяжело. Вот опущу руки…

И колодец, который ему пригрезился, исчез, а земля, на которой он лежал, чмокнула во второй раз, заглатывая, и на поверхности осталось одно лицо его.

— О аллах, пошли мне каплю воды! — прошептал мальчик.

И тотчас родные горы Геркеза окружили его, синеструйный Сумбар повернул к нему течение и перекатывался через его грудь, доходил до подбородка, а напиться мальчик не мог, слишком стремительна и тяжела была вода, она прижимала его к каменному ложу. Он не мог поднять голову, не мог губами дотянуться до светлого колечка, журчащего у него в ямке под нижней губой. И сказал он себе, застонав от огорчения:

— Что увидят мои глаза такого, чего не видели люди? Что услышат мои уши такого, чего не слышали люди? Какие запахи учует мой нос, неведомые людям? Сколько ни смотри, сколько ни слушай, сколько ни вдыхай — вечной жизни не дано, стоит ли мучиться, уж лучше сразу.

И в третий раз чмокнула земля. И лицо его утонуло, но толщина покрова была в пылинку.

— Дурачок! — сказало ему сердце, забившись. — У твоего брата свадьба. Все ждут жирных баранов, которых ты пасешь… Уже заплачен калым, съехались гости. А из-за тебя вместо свадьбы — будет крик и плач похорон.

И он, жалея Мухаммедсапу, старшего брата, поднялся, сдирая с лица песок.

Афганец[1], сбивший его с пути, закрывший небо и землю, улетел, но пыль еще держалась в воздухе, и на солнце можно было смотреть, как на луну.

Овцы повернули к ожившему пастушку головы, таращились на него преданными рыжими глазами.

— Пить! — сказал он им, и вдруг его прознобило.

Он завел руку за спину и потрогал халат. Халат был холодный. Мальчик повернулся к бархану, на котором лежал, упал на колени и принялся разгребать свое ложе. Он и копнул-то всего несколько раз: струйка горячего верхнего песка стекала на черную глыбу льда, похороненного барханом еще зимой.

2

Он напился, напоил овец, наполнил водой бурдючок. Глазам вернулась острота, уму — ясность.

Он был еще совсем маленький мальчик. Ему недавно исполнилось девять лет, но он, одолевший саму смерть, повзрослел за несколько часов на десятилетие и потому не кинулся тотчас искать дорогу к кочевью, а остался у спасительного бархана до звезд.

Третий год бегал он за отарой, знал многие чабанские премудрости. В родных горах он нашел бы дорогу к дому с закрытыми глазами, но пески были ему чужие.

Не прошло и трех лун, как их селение покинуло горы и ушло в пески. Хан Гурге́на Ханалы́ назвал себя врагом геркезов. Он пришел в долину Сумба́ра за рабами и за жизнями храбрых, но застал остывающие очаги. Тайными тропами геркезы ушли, не оставляя следов.

Стыд обжег щеки маленького чабана: умирая от жажды, он ни разу не вспомнил о своем отце Гарры́-молле́ Довлет-маме́де Азади́, о любимой своей мачехе, она была ему настоящей мамой, родную маму он не помнил.

Мальчик думает об отце. Об отце говорят, что он — святой человек. Даже Ханалы-хан так говорит. Он звал отца к себе на службу, но отец не побоялся ответить хану словами правды: «Все твое состояние добыто силой плетки, оно настояно на слезах вдов и сирот». Тогда хан послал нукеров схватить Азади, аул гордых геркезов сжечь, людей угнать в рабство.

Отец из рода гышы́ков, а гышыки из геркезов, геркезы из гокле́нов, большого и сильного племени, которое в дружбе с йому́дами. Если все эти племена объединятся, то хана Гургена не спасут даже высокие стены его города. Он побежит, хан Ханалы, как последний трус!

Махтумкули видел себя на коне с арканом в руках. Ловкий бросок, в хан вылетает из седла, катится по земле, и его накрывает желтая пыль…

Махтумкули прикладывает кусочек льда к щекам. Он один в необъятной