Я и мои друзья - Александр Галкин
Я кинулся к Симушу. Он лежал под яблоней и смотрел на меня большими испуганными глазами. Не успел я и рта раскрыть, он прижал палец к губам и зашипел, как гусь:
— Тс-с! Тихо! Услышат…
Я упал рядом с ним на землю и также шепотом спросил:
— Что делать? Ой, и попадет теперь!..
— Надо что-то придумать. Иначе худо станет,— отвечал Симуш, оглядываясь.— Выгонят из лагеря. Как пить дать!
Убедившись, что никто нас не видел, мы вскочили и убежали из сада.
Дед Степан обнаружил сломанную ветвь на другой же день. И, конечно, сказал об этом Николаю Ивановичу. Лагерь загудел, как разбуженный улей. Нас немедленно собрали на «линейку».
— Кто сломал яблоню? — строго спросил Николай Иванович, хмуро оглядев строй.— Думаю, что тому, кто это сделал, лучше признаться сразу. Все равно мы узнаем об этом! Ложь никогда не может остаться в тайне. Ну, так кто же?
На площадке воцарилась мертвая тишина. Все затаили дыхание. Я понуро уставился в землю. Как же, признайся! А чем это кончится? Выгонят из лагеря, да еще оповестят родителей, дойдет дело до правления колхоза! Ого, тогда будет дело! Нет уж, дудки! Пускай других дурачков поищут. Мне показалось, что и Симуш думал так же. Я слышал, как он обиженно сопел за моей спиной.
Молчание ребят, видно, рассердило Николая Ивановича. Он раздраженно заходил взад-вперед перед строем. Неожиданно круто повернувшись, он уставился на Симуша.
— Ты чего дрожишь, как в лихорадке? — спросил Николай Иванович.— Что с тобой?
Симуш молчал. Взгляды ребят обратились в нашу сторону. Симуш то бледнел, то становился пунцовым, как галстук на его шее, но не отвечал.
— Ему нездоровится, Николай Иванович,— пришел я на помощь другу.— Еще с утра жаловался. Голова…
— Ах, вот оно что… Нездоровится… Придется вызвать врача… — заметил Николай Иванович. Потом подумав, обратился ко воем.— Вижу, виноватых нет. Так, что ли? Будем считать, что это сделал кто-то посторонний. Но если я ошибаюсь и есть пионер, которому не хватило смелости признаться в содеянном, считаю, что он сделал второй дурной проступок, и, на мой взгляд, более тяжкий чем первый. Больше мне сказать нечего. Разойдитесь, и пора за дело!
Николай Иванович резко повернулся и ушел в свою палатку. Весь отряд смотрел ему вслед, не проронив ни звука. Также молча, мы разбрелись кто куда. Но у меня осталось впечатление, что Николай Иванович догадался, кто виновник. «Неспроста он смотрел так на нас,— думал я.— Решил подождать, пока сами скажем об этом. И как он мог догадаться? И почему учителя все наперед знают? Ничего от них не скроется!»
Какой-то шум привлек мое внимание. Это девочки собрались возле своей палатки и о чем-то спорили. Слышен был голос Катюши.
— Таких пионеров исключать надо! — громко говорила она.— Он недостоин своего звания! Когда узнаем, кто это сделал, поставим вопрос об этом на пионерском сборе!
Я взглянул на Симуша. Лицо у него было серое. «Ы-ых! — разозлился я на Катюшу.— Можно подумать, что у нее ошибок не бывает. Сначала надо разобраться, как все случилось, а потом решать! А то — исключать! Сразу! Ну и язык же у нее, как осиновый лист трепещет!»
Мы с Симушом пошли к пруду. Выбрали место подальше от лагеря, сели. Вокруг — тишина. Солнце купается в воде, шелестят листья от легкого ветерка, посвистывают в камышах птахи. Симуш угрюмо молчит, о чем-то думает. Я не выдержал, спросил его:
— Думаешь, значит?
— Думаю и тебе советую,— недовольно буркнул он.
— У лошади голова больше, пусть она думает,— пошутил я. Симуш зло покосился на меня, но, ничего не сказав, вдруг встал и ушел.
Весь день мы не разговаривали. Держался он как-то обособленно, не играл со всеми в футбол, не появлялся на волейбольной площадке. Все время старался уединиться. И если ему кто мешал — сердился. Но к ужину вроде повеселел, заговорил со мной, как ни в чем не бывало. Я думаю, что он мне объяснит что-либо, но Симуш помалкивал. Так в таинственном молчании он отправился спать.
А утром нас ожидало событие. Николай Иванович объявил, что вчера он нашел у себя записку.
— Вот она,— сказал он, показывая клочок бумаги.— Слушайте, я ее вам прочитаю: «Яблоню сломал Н. Е. К. Своими глазами видел. Подписываться не буду, потому что от таких хулиганов, как Н. Е. К., можно ожидать что угодно. Орлиный глаз». Как видите,— сказал он после паузы,— автор записки свою подпись все-таки поставил. Не очень оригинальную, но…
Я с удивлением оглянулся на Симуша. Он и глазом не моргнул, как будто бы его это не касалось. «Неужели Симуш до этого додумался?» — не поверил я, хотя был абсолютно убежден, что это его рук дело. Просто некого было заподозрить. И потом — мы-то знали кто виновник! «Это ужасно! Это просто нечестно!» —возмутился я.
А ребята зашумели.
— Что значит — Н. Е. К.? Кто он? И кто написал эту записку? Оба трусы! Пускай выйдут из строя, поглядим, что это за герои!..
Неожиданно все замолчали. В напряженной тишине из строя шагнули Якруш и Гоша. И тут все догадались, что инициалы — Н. Е. К.— этих ребят. У Якруша фамилия — Никишов, имя — Евграф, а отчество — Кириллович, а у Гоши — Николаев Егор Константинович. Надо же! Но кто тогда из них сломал яблоню? Все посмотрели на Николая Ивановича.
И вдруг я почувствовал, что Симуш заволновался. Он начал переминаться ни с того ни с сего, ковырять носком сандалия бугорок на земле.
— Стой спокойно, чего пинаешься? — ткнул я его в бок.
Симуш бросил на меня сердитый взгляд.
— Сам стой спокойно. Нечего приставать к людям, как оса! — сквозь зубы процедил он сердито.
Николай Иванович спросил Якруша и Гошу:
— Вы можете нам что-нибудь объяснить?
—
