Ирина Карнаухова - Повесть о дружных
А Таня молчит. Она не раз видела, как Леночка сидит вечерами над толстой тетрадкой и шепчет что-то, и пишет, пишет...
- Ну, слушайте,- говорит Леночка.- Вот вам... сказка про летчика Гастелло.
Орлиный ключ
- Мне ли вам, ребята, рассказывать о Гастелло. Он жизнь свою не зря прожил, да и смертью Родине послужил.
Это вы всё и без меня знаете, каждый, кто по нашей земле ходит, имени его не забывает.
А вот чего вы не знаете, то я вам расскажу.
"В том месте, где ударился Гастелло о землю, сделался колодец, широк да глубок. Забили там быстрые ключи. Вода в колодце была как огонь горяча, как солнце светла, как хрусталь ясна.
Выросли вокруг колодца высокие тополя, небо верхушками колют, с ветром, с облаком разговор ведут.
Прибежит к колодцу заяц, мышь или серый волк - прочь от него бросятся: горяча вода и глаза слепит.
К нему сороки, вороны не летают. К нему перепелочки, куропаточки не подбегают.
На вечерней заре и на утренней к нему орлы слетаются. На высоких тополях сидят, обо всём, что в мире видели, разговор ведут. На край колодца слетят, в воду глядят, горячие струи пьют...
Когда солнце спать уляжется, орлы в колодце искупаются. Могучие крылья расплескаются, по округе дождик пройдет, расшумятся тополя высокие, в небе облака быстрей побегут...
Раз в году, в тот день, когда Гастелло погиб, соберутся к колодцу орлы со всей нашей страны - и с востока, и с юга, и с запада. Сядут круг колодца, крылья сложат, словно каменные сидят.
Станут тополя в почетный караул - не шелохнутся. Солнце над колодцем весь день простоит, к западу не склонится.
Удивятся люди, будут из домов выходить, заслонясь рукой, на горы-скалы глядеть, друг друга выспрашивать:
- Что это у нас орлов не видать, куда это наши орлы подевались?
Не ищите сегодня орлов,- все орлы у Гастелло. У колодца сидят, в хрустальную воду смотрятся, горячие струи пьют..."
- А вы, ребята, поищите тот колодец, загляните в светлые струи, выпейте горячей воды, в которой орлы плескались, чтобы выросли вы сами орлятами!
- Найдем,- говорит Миша и смотрит в бушующее пламя печки.- Непременно найдем!
- Они найдут,- убежденно поддакивает Власьевна,- найдут, не сомневайся, Лена Павловна.
И всем кажется, что чудесный колодец где-то здесь близко, за холмом, за лесом; найдешь его, выпьешь светлой воды, и всякий подвиг станет посильным; и Миша поплывет по волнам, круша корабли фашистов, и Саша взовьется в небо, и Таня в горячем бою перевяжет раны бойцов... А если колодец далеко-далеко от Бекрят? Всё равно. Найдут!
Петр Тихонович стоит у ворот
Шум, гомон, визг, смех у школьных ворот: ребята после уроков катаются на салазках.
Тане весело.
Весело оттого, что солнце светит ярко, розовеет и искрится снег, скрипит под валенками: "скрип-лю, скрип-лю", оттого, что индевеют ресницы, делаются длинными и пушистыми, как у Снежной Королевы, оттого, что мороз щиплет нос и щеки, от визга и шума ребят.
Салазки выстраиваются в один ряд. Саша кричит:
- Пошли!
И, оттолкнувшись ногами, Таня летит, летит вниз с горы, пока не зарывается в сугроб. А на нее сверху налетает Саша. Петька лихо тормозит возле самого носа Тани. Климушка потерялся по дороге и теперь едет вниз на собственном тулупчике. С кого-то соскочил валенок. Манька поет во все горло, поднимаясь вверх по горе:
Ты мороз, мороз, мороз,
Не щипли меня за нос,
Уходи скорей домой,
Уводи стужу с собой!
Таня, преувеличенно пыхтя, поднималась на гору, таща за собой салазки. Любишь кататься, люби и саночки возить!
У ворот ока увидела Петра Тихоновича. Он шел пешком. В руках у него не было сумки.
Таня хотела было окликнуть его, но что-то такое было в лице старого почтальона, что она не решилась. Она бросила салазки, отошла от ребят и стала наблюдать.
Петр Тихонович стоял у ворот и не заходил во двор. Он щипал себе бороду и невидящими глазами смотрел на снег у своих ног.
Отошел от ворот, снова вернулся к ним, походил взад-вперед несколько раз. Потом Таня видела, как он махнул рукой и решительно направился к воротам. Но он не распахнул их широко, а чуть приоткрыл, стараясь не скрипеть петлями, и прошел в школу.
Через несколько минут он вышел вместе с Марьей Дмитриевной.
Таня пошла за ними, держась в отдалении.
Марья Дмитриевна была простоволосая, в накинутой на плечи шубейке. Она о чем-то поговорила с Петром Тихоновичем, потом медленно направилась в сторожку Власьевны. Петр Тихонович стоял на одном месте и смотрел ей вслед.
У порога Марья Дмитриевна обернулась и махнула почтальону рукой, и он, ссутулившись, тихо пошел со двора, осторожно шагая огромными ногами. Марья Дмитриевна вошла в сторожку.
Все это Тане не понравилось.
Так же ярко светило солнце, с горы доносился смех ребят, но прежнего веселья на душе не было. Она сунула санки под навес, постояла немножко, подумала и поплелась к Власьевне.
Двери из сеней в сторожку были открыты. На полу лежала Власьевна. Седая коса ее упала на половичок и извивалась, как живая. Власьевна тихонько билась головой о сложенные руки и сквозь зубы стонала.
А около нее на коленях стояла Марья Дмитриевна, гладила Власьевну по плечам, что-то тихонько говорила ей, и частые мелкие слезы падали из ее глаз на седую голову. В руке у Власьевны была зажата какая-то бумажка, а рядом лежал смятый конверт.
Таня замерла на пороге. Случилось что-то ужасное, что-то страшное и непоправимое...
Прижав руки к груди и затаив дыханье, девочка выскользнула из сторожки. У дверей стояли тетя Дуня, Анисья, бабка Настасья. Марушка, прижавшись лбом к стенке, тихо плача, мелко вздрагивала плечами.
- Ну, как она? - спросила тетя Дуня Таню.
Таня, всё еще ничего не понимая, но вся во власти острой боли, только замотала головой.
- Что ж, бабы,- сказала тетя Дуня,- пойдем поплачем с нею вместе. Мирской слезой горе разбавляется. Беда-то какая! Сына убили, да еще младшенького!
Тут Таня все поняла. Ванюшку убили! И, захлебнувшись слезами, она бросилась искать Лену.
Тайна Марьи Дмитриевны
Власьевна осунулась и почернела. Глаза у нее глубоко запали, губы сжались. Не слышно стало во дворе ее веселого голоса, звонкого звяканья ключей. Она сторонилась людей, не приходила посидеть у печки, и Таня знала, что Власьевна все свободное время отдает колхозу.
- И работает, работает,- говорила Марушка,- сна и отдыха не знает. Откуда только силы берутся!
Не раз и не два видела Таня, как Власьевна входила в комнату Марьи Дмитриевны, как Марья Дмитриевна выходила из сторожки. Смутная ревность томила девочку.
Однажды вечером, когда Таня одиноко сидела у разгорающейся печки, Марья Дмитриевна вошла в кухню. Она постояла рядом с Таней, задумчиво глядя на огонь. Трещали дрова, тихонько посвистывал ветер в трубе, ель царапала лапой по крыше, будто тоже хотела погреться в уютной кухоньке...
- Девочка,- тихо уронила Марья Дмитриевна, не глядя на Таню,- девочка, пошла бы ты в школу сейчас... Там Власьевна... Она тебя так любит... Ей тяжело одной... Ох, как тяжело!..
У Тани часто-часто забилось сердце... Она вскочила с лавки, схватила варежки... Марья Дмитриевна уже сняла с вешалки ее шубку, помогла Тане одеться и застегнула пуговицы. Таня видела,- руки у нее дрожали.
Она вошла в темный коридор школы и сразу наткнулась на Власьевну. Она стояла опустив руки, понурив голову, думая о чем-то своем, тяжелом. Ведро с горячей водой у ее ног окутывало ее облаком пара.
Таня подошла к Власьевне и молча смотрела на нее. Власьевна перевела глаза на девочку и сказала тихо:
- Ну как, пташка? Живешь-то как?
Таня не ответила на вопрос, а, прижавшись к Власьевне, горько заплакала. Власьевна крепко прижимала ее к себе, молчала и смотрела в темное окошко в углу. Потом положила руку ей на голову:
- Ну, будет, Чиженька, будет! - И, убеждая себя и девочку, добавила: Жить нужно! До победы дожить хочу! Людям помочь нужно. Не я ведь одна, много баб плачет. Так и руки опустить? Может, Митенька вернется,- сказала она с надеждой. Потом, помолчав, поглядела Тане в глаза.- А о Марье Дмитриевне, помнишь, мы говорили? Пойдем-ка, я тебе покажу. Иди, иди, не бойся, ее дома нет.
В комнате Марьи Дмитриевны было чисто-чисто, пахло хвоей и травами.
На столике в углу свежие еловые ветки украшали большую фотографию. На фотографии двое ребят - мальчик лет семи и пухленькая девочка-пятилетка играли плюшевым мишкой. Под фотографией написано: "Толик и Танечка. 1941 г.".
"Танечка"! Так вот оно что! Вот почему она никогда не называла Таню по имени!
- Вот,- сказала Власьевна,- двое... двое детей было - и никого не осталось. На глазах у матери фашисты убили. На переправе через реку... Детей и стариков, подлые, бомбили. Мало кто там уцелел. Марья Дмитриевна раненая была. Своих детей не спасла - их сразу убило... А чужих двоих вытащила. Долго потом она в госпитале лежала. А в это время у нее муж на фронте погиб. Легко ли ей, Чижик, горе такое и ненависть лютую к врагу в сердце нести?
