Джеймс Гринвуд - Маленький оборвыш
- Что с тобой, Смиф? - спросил он, взяв меня за руку. - У тебя что-то неладно? Ты ведь служишь в магазине, это правда?
В эту минуту поднялся занавес, и началось представление новой пьесы, так что я мог оставить вопрос Рипа без ответа. Чтобы скрыть свое смущение, я принялся хлопать в ладоши и кричать "браво" вместе с остальной публикой.
Пьеса была необыкновенно интересна и трогательна. В ней изображалась вся жизнь одного очень несчастного человека. В первом действии он был еще крошечным ребенком и мать носила его на руках; отец его, злой, гадкий пьяница, требует денег у своей жены и колотит ее, когда она говорит, что у нее денег нет.
- Этак, Смиф, и у вас в доме бывало, - обратился ко мне Рипстон после первого действия. - Помнишь, ты рассказывал, как отец твой колотил твою мать?
- Помню, - отвечал я, и мне живо вспомнилась моя бедная мать.
- А хорошо иметь мать, Смиф, - продолжал Рипстон. - Ты, я думаю, очень жалеешь теперь, когда ты переменился, что у тебя нет настоящей матери? Мне так было хорошо, как я вернулся к своей старухе. Она меня обняла, да так крепко, что я думал - она меня задушит. И сама чуть не умерла от радости. Ах, что я тогда чувствовал, Смиф!
У меня навернулись слезы, мне хотелось во всем признаться Рипу. Только стыд удерживал меня, В эту минуту я от всей души презирал Гапкинса и не чувствовал ни малейшего желания вернуться к нему.
Во втором действии Френк - так звали ребенка - стал уже взрослым мальчиком. Мать его умирает, ему нечем похоронить ее, и он ворует, чтобы купить для нее гроб. За это его арестовывают и ведут в тюрьму.
В третьем действии он уже выпущен из тюрьмы, пирует с ворами и разбойниками. Им нечем заплатить за выпитое пиво, и он опять ворует. Его сажают в тюрьму и набивают на ноги железные кандалы.
В четвертом действии он работает на каторге вместе с другими ссыльными.
В пятом действии он отбыл срок и ищет работы, чтобы жить честным трудом. Но ничего не находит, Он встречает одного своего знакомого каторжника, который подговаривает его на какое-то дурное дело.
В шестом действии он вместе с каторжниками забирается в контору, убивает сторожа и похищает все деньги. Полиция застигла их на месте. Каторжник бежит, а Френка снова сажают в тюрьму.
В седьмом действии Френк сидит в тюрьме, закованный в цепи.
Он раскаивается в своих дурных поступках и страшно мучается. Вдруг он видит во сне свою мать; она утешает и ободряет его; он плачет и идет на казнь спокойно, без всякого отчаяния. В это время развертывается бумага, на которой крупными буквами написано: "Любовь матери бесконечна".
XXIII
Мое намерение перемениться быстро исчезает
Пьеса вызвала громкие рукоплескания зрителей.
Меня она тронула до того, что я не решился взглянуть на Рипстона, чтобы он не увидел моих слез.
- Какая славная пьеса! Не правда ли, Смиф! - сказал он, пока мы проталкивались сквозь толпу при выходе из театра. В ней так хорошо показано, что человек вовсе не делается негодяем сразу, в один прекрасный день; нет, жизнь делает его негодяем постепенно, день за днем, мало-помалу... "Любовь матери бесконечна".
Это, я думаю, значит, что мать всегда прощает. Надо только подумать о ней, и сразу легче станет, и сам лучше сделаешься.
- Да, я думаю.
- О мачехах там ничего не сказано, Смиф. Я думаю, ты не успокоился бы, если бы увидел во сне свою мачеху.
Я постарался засмеяться в ответ на его слова, но в душе мне было вовсе не до смеха.
- Что с тобой? О чем ты плачешь, Смиф? - вскричал вдруг Рип.
В эту минуту мы вышли на улицу.
- Полно, перестань, - утешал меня товарищ. - Тебе не нужно ходить смотреть чувствительные пьесы, если ты такой слабый. Что, у тебя нет платка? На, возьми мой.
И он подал мне какую-то грязную тряпку.
- Ах, Рип!
- Ну, перестань же! Ты, верно, нездоров! Успокойся, смотри, уже десять часов, нам пора по домам! Мне придется идти далеко. А ты где живешь? К которому часу тебе надобно вернуться? Где лавка твоего хозяина?
Последний вопрос он сделал тревожным голосом, как будто у него опять мелькнуло подозрение.
- Я не живу в лавке, - проговорил я прерывающимся голосом, наклоняясь ближе к его уху. - У меня нет хозяина.
- Нет хозяина? Так чем же ты живешь? Где работаешь?
- Нигде. Нельзя же называть наше прежнее дело работой.
- Наше прежнее дело! - с удивлением вскричал Рип. - Неужели ты в самом деле не переменился, Смиф? Нет, этого не может быть!
- Да, я переменился, - рыдая, отвечал я. - Только я стал еще хуже, вот как в пьесе.
Рипстон простоял с минуту задумавшись, глядя на меня с недоумением. Потом он тряхнул головой. Он всегда так делал, когда решался на что-нибудь.
- Ты об этом плачешь, Смиф? - спросил он.
- Да, об этом.
- Значит, ты хочешь перемениться?
- Еще бы, очень хочу! Я рад бы сейчас сделаться честным, да только не знаю как. Вот бы ты помог мне!
- Как же я могу тебе помочь?
- Не знаю, Да вот, если бы туда же поступить, где ты...
- Я уж об этом думал! - с жаром вскричал Рипстон. - Попробую, поговорю с мастером. Пойдем скорей, а то у нас ворота закроют.
Я твердо решился последовать совету Рипстона, и мы быстрыми шагами пошли по улице. Но едва сделали мы несколько шагов, как перед нами появился Джордж Гапкинс. Он стоял, прислонясь к фонарю.
Когда я проходил мимо, он положил руку на мое плечо, повидимому, с полным добродушием. Но я почувствовал, что он крепко держит меня.
- Ах, вот ты где! - произнес он голосом ласкового упрека. - Экий ты нехороший, непослушный мальчик. Как тебе не стыдно ходить в такие дурные места, когда ты знаешь, что твоя добрая тетенька терпеть этого не может! Неужели ты никогда не отстанешь от дурных знакомств? А ты, мальчишка, - обратился он к Рипстону, - если ты еще раз вздумаешь совращать его с пути, я сведу тебя в полицию. Убирайся прочь!
Я был так поражен неожиданным появлением Гапкинса, что не мог выговорить ни слова, Рипстон, очевидно, удивленный его щегольским нарядом и повелительным тоном, смотрел то на меня, то на него, широко открыв глаза от удивления.
- Ну, если ты не хочешь идти со мной, Смиф, - проговорил он наконец, - так прощай.
- Прощай, Рип! Мы, может быть, скоро увидимся.
Он пошел дальше, и я видел, что он несколько раз оборачивался и смотрел на меня все с тем же удивлением.
- С каким это негодяем я тебя встретил? - спросил Джордж, не снимая руки с моего плеча и увлекая меня в сторону улицы Кэт.
- Он не негодяй, он честный мальчик, - отвечал я.
- А если он честный мальчик, так чего же он связывается с такими воришками, как ты? - насмешливо заметил мистер Гапкинс. - И тебе что за надобность знаться с честными мальчиками? Ты должен помнить свое дело и не забывать, что работаешь на меня.
Я был так смущен, что не нашелся, как ответить ему. Он снял руку с моего плеча, я мог убежать от него и догнать Рипстона. Эта мысль мелькнула у меня в голове. Но я не имел сил привести ее в исполнение.
Джордж Гапкинс наводил на меня необъяснимый страх, я не смел ни на шаг отставать от него.
- О чем же это ты разговаривал с честным мальчиком, когда я вас встретил? - спросил он.
- О прежней жизни, - отвечал я.
- О прежней жизни? Когда ты был честным мальчиком?
- Нет, когда он был нечестным.
- А, так он не всегда был честным, Джим? Что же он делал?
Я чувствовал, что поступаю дурно, выдавая своего старого приятеля, но я не смел противиться своему хозяину.
- Мы с ним вместе занимались воровством на рынке в Ковентгардене, - отвечал я, - и жили вместе под Арками.
- Вот что! А теперь где же он живет? Что он делает?
- Он работает.
- Работает? Возится с какой-нибудь грязной тяжелой работой, бедный мальчуган! И много он зарабатывает?
- Восемнадцать пенсов в неделю.
- И за это он должен трудиться целые дни, как лошадь, и ходить в грязи с самого утра понедельника и до позднего вечера субботы. Знаешь, сколько он всего получит в год? Три фунта восемнадцать шиллингов.
- Ну, что же, это не мало.
- Не мало за целый год работы! А знаешь, сколько было денег в бумажнике, который ты сегодня добыл? Двадцать семь фунтов! То, что он заработает в семь лет. Что бы он сказал, если бы знал, что ты в одну минуту, не пачкая рук, можешь заработать столько, сколько он в семь лет! Я думаю, он счел бы свою жизнь очень несчастною!
- Может быть, он сказал бы, что лучше получать меньше, да зато... без опасности, - несмелым голосом заметил я.
- Ну, конечно, хорош виноград, да зелен! Слыхал эту басню, Джим? Так сказала одна лисица, когда ей не удалось достать сочную виноградную кисть. Я не хочу, чтобы ты слишком много о себе мечтал, Джим, но ты должен понимать, что без ловкости, без таланта нельзя сделать ту штуку, какую ты сделал сегодня. А у того бедного мальчугана ловкости-то, должно быть, не хватает, вот он и принимается поучать других. Ведь он поучал тебя, правда?
- Не знаю, как сказать. Он рассказывал мне, как он переменился, и все такое.
