Остров на Птичьей улице - Ури Орлев
– Убирай следы, которые за мной остаются, – скомандовал он.
Я засыпал песком и камнями лужу крови на том месте, где лежал солдат. Затем пошёл по следам – надо было сделать так, чтобы всё выглядело как раньше. Поверх полосы, образовавшейся после того, как Фредди протащил здесь тело, я накидал обломков кирпичей, штукатурки и прочего мусора, валявшегося на развалинах повсюду.
Потом мы с трудом, но всё-таки смогли протолкнуть мёртвого солдата через пролом. В одиночку Фредди бы не справился. Я сам удивился тому, насколько мне было наплевать на этого мертвеца.
– Что теперь? – спросил я.
– Бросим его в одной из квартир.
– Но ведь я тут живу, – сказал я. – Нельзя вот так взять и оставить здесь мёртвого солдата. Они придут за ним…
На лестничной клетке Фредди опустил мертвеца на пол и сказал:
– Сегодня ночью я пойду к повстанцам. Теперь у меня есть винтовка и пули, я должен пойти. Но Хенрик останется с тобой. Его рана не очень серьёзная. Пулю можно достать. Он знает, как перебраться обратно через стену. У нас есть связной, и Хенрик наверняка сумеет узнать, где он живёт, и передать ему сообщение. Связной отведёт вас обратно в лес, к партизанам. Ты пойдёшь с ними, тебе не стоит оставаться тут одному. Хотя твоё укрытие – это просто невероятно! Я до сих пор до конца не верю, что ты всё здесь сделал сам. Но в любом случае я говорю тебе, что они собираются скоро открыть этот район для поляков. Все эти дома. Что ты тогда будешь делать? Куда подашься? Ты не сможешь ни передвигаться, ничего. Особенно если кто-то из польских бродяг решит поселиться на развалинах. Ты ведь знаешь, там у многих нет жилья. Они запросто могут взять и построить себе здесь какой-нибудь сарай.
– Я не могу уйти, – сказал я.
Мне вдруг стало совершенно ясно, что никуда я отсюда не уйду. И не буду присоединяться к восстанию, как думал ещё сегодня утром. Это восстание – не из тех, о которых я читал в книгах, когда подростки бьются наравне со взрослыми и становятся героями сражений. Проклятого мёртвого солдата, который лежал сейчас на полу у ног Фредди, мне было более чем достаточно. Лучше я останусь на месте и продолжу ждать.
– Почему не можешь?
– Я жду папу.
– А он знает, что ты здесь?
– Да.
– И когда он придёт?
Я пожал плечами.
– А где он?
– Я не знаю. Его забрали в тот день, когда закрыли нашу фабрику.
– Какую «вашу»?
– Верёвочную.
Фредди хотел что-то сказать, но передумал.
– Ладно, потом поговорим.
Он посмотрел на меня как-то странно и вдруг добавил:
– Беги обратно, наверх. А я спихну этого в мусорную яму во дворе и засыплю сверху как следует. Вон у них тут как раз есть яма. Мусора точно хватит.
– Может, я посторожу на воротах? – предложил я.
– Посторожи, хотя… – Он с сомнением посмотрел на меня. – Ты ужасно бледный.
– Да? Я ничего не чувствую, – сказал я и ощупал своё лицо.
Я пошёл к воротам. Улица была пустынной. Время от времени издалека доносились пулемётные очереди и взрывы. Там шло восстание.
Фредди провозился с солдатом довольно долго. По крайней мере, мне так показалось. Внезапно мне стало плохо. Но явно не от страха. Что со мной? Я заболел?
Наконец Фредди закончил и позвал меня.
Я подошёл.
– Всё в порядке, – сказал он и похлопал меня по плечу.
Мы вернулись обратно в мой двор через пролом. Я дёрнул за провод, и лестница взвилась вверх над нижним полом, как дрессированная змея у умелого заклинателя змей. Потом я отпустил провод, и она скатилась вниз, прямо к нашим ногам.
– Твоё изобретение?
Я кивнул.
– Вы с Хенриком говорили тут про одного поляка, Болека, – сказал я. – Как он выглядит?
– Слушай, полезли-ка наверх. Ты… С тобой правда всё в порядке?
Нет, со мной было что-то не так. Внутри меня как будто всё дрожало. Сильнее и сильнее. Мы залезли наверх, и я поднял верёвочную лестницу. Фредди описал мне Болека. Теперь я не сомневался. Это был тот самый пан Болек, мой знакомый. Я понял, как мародёр может быть таким добрым. Он, наверное, просто притворялся, что собирает по квартирам костюмы. Но я ничего Фредди не сказал. Просто ещё раз повторил про себя адрес, который давно знал наизусть.
И тут я вдруг зарыдал в голос. Я больше не мог сдерживаться. И не мог остановиться. Это произошло в одну секунду, выплеснулось наружу мощной волной. Фредди обнял меня, прижал к себе сильно-сильно. Он гладил меня по голове. Может, из-за этих рыданий, которые подступали, душили меня изнутри, я и был такой бледный? Может, из-за них всё внутри так дрожало? Я долго не мог успокоиться. Просто старался плакать потише. Я хорошо усвоил папин урок, я сделал всё в точности, как он сказал. Я ни о чём в тот момент не думал. Ничего не чувствовал. Я действовал как автомат – чётко, технично, сверхэффективно. Взвести курок. Держать двумя руками. Стабилизировать, чтоб не дрожало. Снять с предохранителя. Навести прицел. Целиться по центру. Не колебаться и не тянуть время. Думать и чувствовать можно только потом, иначе будут дрожать руки. И тогда погибнешь ты, а не он.
Я снова и снова пытался не плакать и не мог. Но ведь я… я просто был как Робинзон Крузо. Робинзон Крузо тоже стрелял в дикарей, когда они хотели съесть Пятницу.
Я сварил для Фредди и Хенрика рис и открыл в их честь последнюю банку сгущёнки. Фредди дважды поменял Хенрику повязку, а потом они о чём-то шептались между собой, время от времени посматривая на меня. Может быть, Фредди просил Хенрика уговорить меня уйти с ним отсюда.
Я показал Фредди свой склад на верхнем полу. Он забрался туда и проспал там до вечера. Я поболтал с Хенриком. Пожалел, что не взял из бункера шахматы. Мы с ним сыграли несколько партий в шашки на самодельной картонной доске, используя вместо фигур монеты и щепки. Я даже пару раз выиграл. Хотя, может быть, Хенрик мне поддавался. А может быть, это была всамделишная победа.
Фредди ушёл вечером. Он пожал Хенрику руку. Я хотел, чтобы Фредди пожал руку и мне тоже, но вместо этого он снова крепко обнял меня и чмокнул в макушку. Узел с формой он зажал под мышкой, а каску надел на голову. Он улыбнулся мне и отдал честь, прямо как солдат. Он пошёл через двор и несколько мгновений спустя растворился в темноте. Только слышны были его шаги, хрустящие по песку и обломкам. А потом он дошёл до ворот, и этот хруст тоже затих. Этой ночью, просыпаясь от стонов Хенрика, я каждый раз прислушивался к
