Владимир Киселев - В сутках двадцать четыре часа
— Ничего, сойдет и так ваша одежка, товарищ бухгалтер, сейчас не осень. Куда ехать?
— На Барановичи, а потом в Минск, — покосившись на мешки, ответил бухгалтер.
— Понятно. Семенчук, бегом на площадь, гони сюда первый попавшийся грузовик! Не мешкай и особенно не объясняйся. Ждем тебя!
Семенчук сначала было направился к рынку, там обычно еще с вечера стояли машины с колхозными овощами и птицей. Но увидел на площади только одинокий грузовик-полуторку, прижавшуюся к тротуару. Возле автомашины — ни души. Однако, приглядевшись, милиционер заметил под грузовиком шофера, видимо, спрятавшегося туда от бомбежки.
— Эй, друг! Вылезай! — окликнул Семенчук. — Садись в кабину!
— Ехать далеко? — отряхнувшись, спросил водитель. — А то я своих жду.
— Поехали. Объяснишь, что милиция задержала.
— Скажите, товарищ милиционер, война началась?!
— Точных данных у меня нет, не располагаю. Но похоже, — ответил Семенчук, устраиваясь рядом с шофером.
На полуторке он подкатил к госбанку.
Косило внимательно осмотрел машину. Залез в кузов, отодвинул брезент, смятое ведро, пустые мешки, ватную телогрейку.
Каждый казенный брезентовый мешок с деньгами старший милиционер засунул в те, что лежали в кузове, и аккуратно завязал. Было немного странно: занятый погрузкой, он совсем не волновался, будто всю жизнь только тем и занимался, что возил миллионы на грузовиках. Из районного отдела НКВД так никто и не пришел. Видно, некому было… Погибли…
Здание горело изнутри. Гулко лопались от огня стекла. Но им было не до тушения. Все сразу признали Косило старшим. Так оно и было. Даже шофер — курносый парень в кепке «бобочке» — не возражал. Ему самому не терпелось поскорее выбраться из горящего города.
Когда мешки были уложены и заботливо накрыты брезентом, Косило скомандовал:
— Семенчук, кассир и вы, бухгалтер! Побыстрей залезайте в кузов. Поехали!
Косило вынул из кобуры пистолет и переложил его в карман галифе. Шофер покосился.
— Парень, газуй изо всех сил на Барановичи!
Грузовичок затарахтел. Шофер выжимал из старенького мотора те немногие лошадиные силы, которые сохранились в нем. Над Волковыском стоял маслянистый дым — догорала нефтебаза. В посветлевшем небе появилась новая шестерка фашистских бомбардировщиков. Косило откинулся на сиденье, сдвинул на затылок фуражку, вытащил «беломорину» из измятой пачки, но так и держал папиросу незажженной. Он многого еще не знал, как и его спутники. Но догадывался, что случилось страшное, непоправимое, что надолго выбьет его из привычной колеи. Он, Косило, находясь на посту, все ли сделал так, как было нужно? Он, старший милиционер Петр Косило, самовольно увезший, не согласовав с начальством, брезентовые мешки… А если бы… Не хватит ли терзаться сомнениями? Любое принятое решение лучше бездействия. По-честному, если что и тревожило Косило, так это неизвестность и оставшаяся там, в Волковыске, семья.
Тем временем благополучно выбрались на большак. Несмотря на столь ранний час, по дороге шли и ехали на повозках люди. С узелками, одетые и полураздетые, они, судя по всему, надолго уходили с насиженных мест. Уходили от войны, от смерти. В придорожных кустах Косило приметил замаскированный ветвями военный грузовик.
— Останови! — приказал он шоферу. — Пойду разузнаю обстановку.
Увидя человека в милицейской форме, красноармейцы переглянулись.
— Здравствуйте, товарищи!
— Здорово! — ответил за всех сержант. — Предъявите документы!
Прочитав удостоверение, еще раз оглядев Косило, сержант вернул документ.
— Куда путь держите? — спросил доброжелательно.
— В Барановичи. Объясни, браток, что все это значит? — спросил Косило, кивнув в ту сторону, откуда доносилась артиллерийская пальба.
— А это значит, дорогой товарищ милиционер, — война! Немцы на нас напали.
— Значит, все правильно…
— Ты это о чем? — переспросил сержант.
— Это я про свою милицейскую службу говорю, — ответил Косило. — Хлебом не богаты?
— Васильев, — позвал сержант. — Выдайте товарищам милиционерам пару буханок и консервов. Что же вы в дорогу тронулись, а харчами не запаслись?
— Так пришлось, — уклончиво ответил Косило.
Вернувшись к своим, он рассказал о том, что услышал от сержанта, и добавил:
— Немцы прут, от границы уже далеко продвинулись. Бои идут жаркие.
Бухгалтер сразу сник.
— Может, сжечь деньги? Составим акт. А иначе пропадем с ними.
— Тоже придумал! — возмутился Косило. — Давайте без паники! Поехали в Барановичи.
На большаке людской поток нарастал. Тесня беженцев на обочины, громыхала конная артиллерия, двигались армейские повозки, груженные зелеными ящиками. Шли кавалерийские подразделения, пехота. Временами выныривали из-за облаков удлиненные, похожие на ос, «мессершмидты», и тогда люди разбегались, ища спасения в канавах и кустах. Ржали испуганные кони.
Ни на одну минуту дорога не оставалась пустой. К тому же уставшие, испуганные беженцы окружали грузовик, просили взять хотя бы женщин с детьми. И не было никаких сил отказать им. Но не посадишь же всех на деньги?
Укрываясь от артобстрела и бомбежек, грузовик благополучно въехал в Барановичи. Но опоздали — госбанк эвакуировался.
Косило не покидала надежда, что все-таки удастся сдать деньги. Загнав машину во двор дома, покинутого хозяевами, он отыскал в дровяном сарае топор, и Семенчук нарубил вишневых веток. Ими и замаскировали машину. Бухгалтера с кассиром послал в город договориться с властями о деньгах.
Закрыв машину так, что ее в десяти шагах не стало видно, втроем уселись в тени и стали терпеливо ждать возвращения банковских работников. Клонило в сон. Тревога не оставляла Косило, он то и дело поглядывал на большие карманные часы. Солнце уже клонилось к закату, ветки от маскировки стали сохнуть, а тех двоих все не было. Не пришли они и к ночи. И Косило понял — не придут. Не выдержав напряжения, они отстали, а может, просто сбежали, бросив на произвол судьбы деньги и товарищей.
Встречные военные предупредили, что ехать к Минску нельзя — там идут бои.
— Теперь мы с тобой, Семенчук, в полном ответе за ценности. Что будем делать?
— Если на Минск нам ехать нельзя, двинем на Могилев и там сдадим эти треклятые мешки — и домой. А сейчас самое время перекусить, живот подвело.
— Дело говоришь. Харч и на войне — первое дело.
Косило расстелил на земле чистый носовой платок, разложил на нем нарезанный крупно хлеб, открыл консервы, принес с огорода несколько луковиц.
— Садитесь, хлопцы, подкрепимся перед дорогой.
Влажный воздух густо настоялся на запахе трав. С огорода вкусно тянуло чесноком и укропом. На землю пал густой туман, недалеко была река. За нею в направлении Минска непрестанно грохотало и гремело. Там шел бой. Косило зябко поежился.
Хорошо, что они с Семенчуком прихватили шинели. Косило накинул шинель. Прислушался. Грохот за рекой не умолкал.
«Война! — не давала покоя мысль. — Как-то там мои, живы ли?» Хотелось немедленно возвратиться в Волковыск. От невеселых мыслей отвлек шорох. Кто-то крался к автомашине.
— Семенчук! — тормошил Косило товарища. — Семенчук, слышишь?
Мелькнула тень. Косило, нащупав в кармане ребристую рукоятку, вытащил пистолет, щелкнул курком. Шагнул в темноту.
— Кто здесь?
Из-под машины вылезла собака. Ее, видимо, привел сюда запах хлеба. Пес голодал. Он обрадовался людям, появившимся здесь, возле опустевшего дома, в котором когда-то жили хозяева. Пес завилял доверчиво хвостом, подошел к Косило.
— Когда успел так отощать? — Косило протянул собаке хлеб. — И нам веселее. Будешь сторожем. Ешь, не стесняйся.
Как бы соглашаясь с человеком, пес, взяв хлеб, лег недалеко от машины.
Чуть рассвело — грузовик затарахтел. Собака заволновалась: кажется, и эти знакомые хотят оставить ее…
— Извини, пес, спешим. Как-нибудь проживешь один до возвращения хозяев. Вот, возьми. — Косило протянул собаке остатки хлеба.
Пес даже не посмотрел на пищу. Грузовик поехал дальше. Собака еще долго бежала следом, потом отстала.
Бои шли совсем рядом. Беженцы рассказывали о фашистских танках и мотоциклистах, которые заезжали в села. Нередко подразделения Красной Армии у дороги развертывались и вступали в бой с немецкими дозорами.
Возле Столбцов шофер пошел за бензином и не вернулся.
Пробовали тащить мешки на себе. Да где там! Разве с такой ношей далеко уйдешь? Подтащили груз ближе к дороге, в расчете, что, может, оказия подвернется. Хлеб и папиросы кончились. Денег карманных самая малость осталась. Решили экономить.
Проезжие видели у обочины двух милиционеров, но не останавливались. Кого теперь не увидишь на дороге! Эко диво — два милиционера! И никому не скажешь: «Помогите! У нас же государственные деньги!» Приходится молчать — мало ли диверсантов, темных людишек, которых подняла война с темного дна, теперь рыщут в прифронтовой полосе. Содержимое брезентовых мешков — тайна, которую надлежало хранить. Ведь милиционеры и теперь оставались на посту.
