Илья Дворкин - Мастера
День рождения корабля
Нам, корабелам, против других профессий особенно повезло: у нас в году несколько праздников! Только ты эти праздники в календарях не ищи, их там нет. Это наши праздники, заводские, рабочие.
День Рождения Корабля — вот как наш праздник называется! По-нашему — спуск судна.
Кого, спрашивается, на свой день рождения приглашают? Родных своих, друзей, самых добрых знакомых, товарищей по работе. Так или не так?
И на нашем заводе так. Ну, товарищей по работе приглашать не надо: они сами придут, потому что это и их праздник тоже — всех, кто на заводе работает, всех цехов.
А на спуск мы сами приглашаем, кого хотим: с других заводов товарищей и из других городов, а то и из-за границы, а ещё — артистов известных или писателей, художников — всем интересно на спуск поглядеть; с телевидения обязательно приезжают, из газет журналисты. Наш рабочий праздник — он для всего города Ленинграда праздник, для всей страны.
Милости просим в гости!
В день спуска на стапеле с раннего утра стук да гром стоит, звон да грохот. Праздник праздником, а мы, судосборщики, на него в рабочих спецовках приходим.
Ни одна самая хорошая хозяйка, так свой дом перед гостями не намывает, не начищает, как корабелы — своё судно перед спуском!
Спусковая команда под днищем ползает, салазки проверяет да дорожку насаливает, маляры последний блеск на корпус наводят, на палубах последний мусор прибирают. Механизмы проверили, якоря подвесили, флаги разноцветные на мачтах натянули — красота! Порядок на борту!
Главный строитель у нас вроде главнокомандующего. С утра волнуется, приказы да команды по радио отдаёт. Таких команд нигде в другом месте не услышишь — только на кораблестроительном заводе.
Сначала — для проверки слуха — обратный счёт дают, как на космодроме перед запуском космического корабля.
— Пять… Четыре… Три… Два… Один… Внимание! Все готовы? Начать подклинку!
Все, кто под днищем находятся, вся спусковая бригада, враз кувалды подняли, враз ударили, только деревянные клинья запели.
Тяжёлая это работа — подклинка, мокрые мы все от пота, утереть его недосуг, а тут другая команда поспевает:
— Рубить угольники! Убрать бортовые упоры!
Бортовые упоры — это как раз те сваи, на которых корабль, словно дом, стоял. Выбьем упоры — и корабль на салазки днищем совсем сядет. А на корпусе круглые следы от упор останутся — там, где краска не попала.
— Малярам закрасить оголённые места на корпусе! Ага, маляры со своими кистями-валиками пошли, нам передохнуть можно.
Дух перевели — опять команда:
— Убрать кильблоки и днищевые упоры!
Опять мы малярам в последний раз работу даём.
— Проверить под килем!
Это — команда полной нашей готовности. Не забыли ли чего, смотрим, по железному боку своё судёнышко похлопаем на прощанье — и вылезать можно. Чисто под килем! Мы свою работу сделали.
Корабль к спуску готов! Вот он — весь светлый, как ребёнок на материнских ладонях, сияет от радости!
Теперь его только железная узда удерживает — толстая балка металлическая, так и называется — задержник.
До назначенного часа ещё душ принять можно да парадный костюм надеть. Праздник есть праздник.
Вот и трибуна кумачом украшена, и гости сходятся, скоро на берегу возле стапеля живого места не будет. На крыши полезут, на краны подъёмные — кто где примостится.
Болельщики!
А над Невой чайки роем вьются, тоже радостного события дожидаются.
Сидели мы как-то с дружками-корабелами, спуска ждали да на чаек смотрели. Один из старых корабелов и рассказал одну сказку не сказку, быль не быль, а что в его родных краях люди рассказывали. Пока у нас время есть — я и тебе её расскажу, как помню. Она не просто так, а к нашему корабельному делу отношение имеет. Вот слушай.
Кто первый парус придумал
Давно это было — когда вместо елей да сосен только мох рос, а твой прадед, как говорится, поперёк борща в ложке плавал…
Первые артельщики-корабельщики на вёслах домой пришли да по солнышку. До паруса-то ещё не додумались. Так и повелось с тех пор: мужики в море рыбачат, бабы их на берегу ждут. Судачить, конечно, не рыбачить, а надо ещё и по хозяйству управиться, и детям носы вытереть, — дела хватает, и пригорюниться некогда.
И жила у самого Белого моря рыбачка молодая, красавица. Мужик у неё смелый был да сноровистый. Всё больше один с сыном в море ходил. Сам на вёслах, а сынок правит. Ну, а на вёслах-то чем дальше угрёб, тем дольше обратная дорога.
А рыбачка-то одна и одна. Она на дело быстрая, на работу жадная, всё у неё в руках так и горело, так и сверкало: что коса, что ухват, что скалка.
Работу переделает да на бел-горюч камень на берегу сядет — и в море глядит безотрывно. Все ждут, а она пуще всех. На берегу да на берегу. И прозвали её соседки: Княгиня-Берегиня.
А ведь известно: чем сильнее ждёшь, тем медленнее время тянется. Совсем невмоготу. Вот и стала выходить Княгиня-Берегиня на отвесный обрыв, на синие скалы, в море глядит да со скалы платком своим белым машет: скорее, мол, милые, домой возвращайтесь!
Тут ей и ветер стал помогать: по ветру-то выгребать сподручнее. Так и пошло: куда платочек её по ветру тянется — туда, значит, и муж с сыном путь держат. Либо в море за рыбою, либо с моря домой с полным грузом.
Всё безобманно выходило.
Да случилось раз: пала на море тихая погода. Пушину не сдунет, соломину с крыши не стронет. Ждёт-пождёт Княгиня-Берегиня гостей дорогих, а куда они путь свой правят — неясно: платочек в руке обвис, не трепыхнётся.
— Как же это так? — она спрашивает. — И куда это ветер пропал, и когда моего мужа да сына обратно ждать? У меня уже и щи в печи упрели, и начинка готова, да и тесто на пироги из квашни ползёт — хозяина видеть хочет.
Эй, чайки-подруги, помогите хозяюшке!
Услыхали чайки её клич печальный, протяжный — послушались. Подлетели ко Княгине-Берегине, да и взяли у неё из рук её платочек белый, махальный. Отнесём, мол, привет твоим мужикам в море! Взяли-то, конечно, чайки платочек тот аккуратно — клювами за четыре уголка. Да пока летели, шеями крутили, видно, в разные стороны — платочек-то незаметно и вытянули…
Был сначала платочек с салфетку, потом стал со скатёрочку, а до лодьи долетели, из клювов его выпустили — опустили на кораблик рыбацкий парус белый, корабельный, широкое полотнище!
Догадались рыбак с сыном кормовое весло торчком поставить да подарок тот натянуть. А тут и ветер к берегу подул, на попутную дорогу направил, туго парус наполнил.
Быстро домой прилетели — как на крыльях.
И не зря долгие годы потом чайки каждый парус в море провожали — свой подарок помнили, и за это от каждого морехода им почёт-уважение, а из камбуза — хлебная корочка.
Парус-то теперь в море редко встретишь, ну, а память у чаек осталась.
Вот и выходит: быль не быль, сказка не сказка… Руки-то человеческие, любовь да смекалка чудеса творят!
Вот ведь как.
Есть спуск!
И сказка скоро сказывается, а у нас и дело быстро делается. Вот и настал назначенный час!
А за несколько минут до положенного срока — вдруг тишина. Даже чайки кричать перестают, слышно только, как люди дышат.
Голос по радио теперь уже не деловой, а торжественный, звонкий:
— Внимание! По местам стоять, к спуску приготовиться!
Разрешения просят:
— Товарищ главный инженер! Корабль к спуску готов! Прошу разрешить спуск!
— Как на Неве?
— Порядок! — отвечают с кормы.
И наконец — вот она, самая главная команда:
— Разрезать задержник!
Газорезчики огнём железную балку режут, а корабль ещё сам торопится свою узду порвать!
Ну, ну — пошёл!
Вот корпус дрогнул еле заметно, как глазом моргнул, — а потом вся огромная махина тронулась, поползла, быстро, быстрее, ещё быстрей — и сходит корабль наш со стапеля. Так и съезжает на салазках легко, словно мальчишка с ледяной горки! Только брызги фонтаном!
На середину Невы его вынесло — грохочут якорные цепи, падают тяжеленные якоря. Есть спуск!
Корабль на берегу — вроде рыбы на суше: ни то ни сё, ни судно, ни строение. А вот когда он со стапеля винтом вперёд в воду скользнул да первой невской волной его охлестнуло — тут и есть его рожденье!
А буксиры-хлопотуны, катера и прочие суда, большие и малые, которым в тот час на Неве быть случилось, — гудят все дружно:
— Здравствуй, наш новый товарищ!
Все мои сыновья
Я за свою рабочую жизнь — за тридцать-то с лишком лет! — столько со своих ладоней кораблей спустил, всех и не упомню. А прикидывали мы с товарищами — выходит, чуток больше сотни!
