Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой - Фрэнсис Ходжсон Бернетт
– А я тебе не верю, – заявила Мэри, поворачиваясь к нему спиной и затыкая пальцами уши. Она не желала больше этого слушать.
Но позже она долго размышляла над его словами; и когда миссис Крофорд сказала ей вечером, что через несколько дней её отошлют на пароходе к дядюшке, мистеру Арчибальду Крейвену, который живёт в Мисселтвейт-Мэноре, она молчала с таким безразличным видом, что мистер и миссис Крофорд совсем растерялись. Они попытались её приласкать, но, когда миссис Крофорд нагнулась, чтобы поцеловать её, Мэри отвернулась, а когда мистер Крофорд похлопал её по плечу, она словно окаменела.
– Она такая некрасивая, – заметила позже миссис Крофорд с жалостью. – А мать у неё была такая красавица! И так изящно всегда держалась, а Мэри совсем не умеет себя вести. В жизни не видала такого невоспитанного ребёнка! Дети прозвали её злючкой. Они, конечно, шалуны, но их можно понять.
– Возможно, если бы её красивая и изящная мать больше времени проводила в детской, то Мэри переняла бы её манеры, – возразил мистер Крофорд. – Бедняжка, её уже нет в живых, но, как это ни грустно, раньше многие даже не подозревали, что у неё есть дочь!
– Она почти и не виделась с девочкой, – вздохнула миссис Крофорд. – Когда умерла нянька, о ребёнке некому было и вспомнить. Подумай только, слуги разбежались и бросили её одну в доме! Полковник Мак-Гру говорит, он чуть не упал от неожиданности: открыл дверь – а она стоит посреди комнаты!
Долгое путешествие в Англию Мэри провела под присмотром жены одного офицера, которая везла своих детей в школу-пансион. Эта дама была так поглощена своим маленьким сыном и дочкой, что с радостью передала Мэри женщине, которую мистер Арчибальд Крейвен прислал за ней в Лондон. Это была экономка из Мисселтвейт-Мэнора, полная краснощёкая женщина с проницательными чёрными глазами по имени миссис Медлок. На ней было лиловое платье, чёрная шёлковая мантилья с бахромой из стекляруса и чёрная шляпка с лиловыми бархатными цветами, которые вставали дыбом, стоило ей тряхнуть головой. Мэри с первого взгляда её невзлюбила; впрочем, неудивительно: ей редко кто нравился, да и на миссис Медлок она явно не произвела приятного впечатления.
– Ну и ну! – протянула миссис Медлок. – До чего же неказиста! А мы-то слышали, что мать у неё была красавица. Она от неё ничего не взяла, правда, сударыня?
– Возможно, с возрастом выправится, – добродушно возразила офицерская жена. – Всё бы ничего, будь у неё румянца побольше да манеры получше. Черты лица у неё неплохие. Дети со временем сильно меняются.
– Да, придётся ей очень сильно измениться, – отвечала миссис Медлок. – Только в Мисселтвейте детям выправляться не с чего – вот что я вам скажу!
Они полагали, что Мэри их не слышит – она стояла в стороне, глядя в окно (разговор происходил в небольшой гостинице, где они остановились). Мэри смотрела на проезжающие омнибусы и кебы, на спешащих мимо людей, но она всё хорошо слышала и очень заинтересовалась дядюшкой и его имением. Что это было за место? И каким окажется он сам? А что такое «горбун»? Она горбуна никогда не видела. Может, их в Индии нет?
Теперь, когда Мэри жила по чужим домам и у неё больше не было айи, она чувствовала себя совсем одинокой, странные мысли стали приходить ей в голову, прежде совсем незнакомые. Почему, думалось ей, её никто не любил, даже когда её родители были живы? Других детей их отцы и матери любили, а ей никто ни разу не сказал: «Моя девочка!» У неё были слуги, еда и одежда, но никто не обращал на неё внимания. Это происходило оттого, что она ни в ком не вызывала симпатии; но она этого не знала. Ей часто не нравились другие, но она и не подозревала, что и сама производит на других неприятное впечатление.
Миссис Медлок с простецким румяным лицом и смешной шляпкой ужасно не понравилась Мэри. Когда на следующий день они отправились в Йоркшир, Мэри прошествовала по платформе к поезду, высоко подняв голову и стараясь держаться от неё на расстоянии: ей не хотелось, чтобы люди решили, будто она, Мэри, имеет к миссис Медлок какое-то отношение. Этого ещё недоставало!
Но миссис Медлок не было дела до Мэри и её чувств. Она была из тех женщин, которые, по её собственному выражению, «не терпят от детей никаких капризов». Так бы она по меньшей мере заявила, если б её спросили. В Лондон она поехала против воли – на тот день как раз была назначена свадьба её сестры Марии, но она дорожила местом в Мисселтвейте, жалованье там было хорошее, и ей ничего не оставалось, как беспрекословно выполнить распоряжение мистера Арчибальда Крейвена. Она даже спросить его ни о чём не решилась.
– Капитан Леннокс с женой умерли от холеры, – сказал ей мистер Крейвен, как всегда холодно и чётко. – Капитан Леннокс – родной брат моей жены, теперь я опекун их дочери. Надо доставить сюда ребёнка. Вы поедете в Лондон и привезёте её.
И миссис Медлок уложила саквояж и поехала в Лондон.
Мэри, насупившись, забилась в угол. Читать ей было нечего, смотреть не на что, и она просто сидела, сложив на коленях худенькие руки в чёрных перчатках. Чёрное платье лишь подчёркивало нездоровый цвет её лица, а прямые тонкие волосы некрасиво выбились из-под шляпки с чёрным крепом.
«В жизни не видывала такой набалованной девочки», – думала миссис Медлок, подразумевая, что в жизни не видела ребёнка, который сидел бы так неподвижно и ничем не был занят. Наконец миссис Медлок надоело разглядывать Мэри, и она заговорила.
– Я, пожалуй, пока расскажу тебе, куда ты едешь, – произнесла она резким строгим голосом. – Ты что-нибудь знаешь о своём дядюшке?
– Нет, – отвечала Мэри.
– Разве ты никогда не слышала, что говорили о нём родители?
– Нет, – повторила, нахмурясь, Мэри. Нахмурилась она оттого, что родители вообще с ней почти не говорили. И уж конечно, ничего ей не рассказывали.
– Гм, – пробормотала миссис Медлок, всматриваясь в замкнутое личико своей неразговорчивой спутницы. С минуту она молчала, а потом произнесла: – Придётся мне всё-таки тебе кое-что рассказать… Подготовить тебя, что ли?.. Ты едешь в странное место.
Мэри молчала. Её нескрываемое безразличие на миг смутило миссис Медлок, однако она набрала воздуха в лёгкие и продолжала:
– Ничего не скажу, дом великолепный, хотя
