Николай Внуков - Фотография Архимеда
— Ясно. А работает?
— Дай бог, — сказал слесарь. — Послушай.
Он взял с витрины ключ, насадил его на граненый храповой валик и несколько раз сильно повернул. Звук получился такой, как от мотоцикла, у которого сняли глушитель. И тотчас тронулся с места анкер, толкнул балансир, и колесики начали звонко штамповать секунды.
«Тренк-тренк, тренк-тренк, тренк-тренк...»
— Вот так, — сказал слесарь. — Ясно?
— Ясно. Вы его продаете?
— Для чего он тебе? Разберешь?
— Зачем разбирать? Мне он разобранный не нужен. Мне нужен целый.
— Секрет?
— Нет, не секрет. Он должен поворачивать одну штуку. За сутки на триста шестьдесят градусов.
— Не пойдет. Придется переделывать.
— Знаю. У меня будет редуктор. Замедлитель.
— Молодец, — сказал слесарь. — Соображаешь. А что это за штука? Секрет?
— Почему секрет? Трубка такая. Легкая. Так продадите? Сколько он стоит?
Слесарь повертел механизм в руках.
— По правде сказать, дорого стоит, парень. Нужная вещь — она всегда дорого стоит. Это для тебя дорого, понимаешь? Потому что тебе нужна. К тому же английская работа. Тут по-английски написано. Я думаю, это от астрономических часов. А для меня эта штуковина — пшик! Ничего она для меня не стоит, потому что я ее на чердаке нашел. Можно сказать, от гибели спас. На, бери, — он протянул механизм Андрею. — Бери, чего застеснялся? Каждая вещь должна найти своего хозяина, ясно? Подожди, я его заверну. А что это за труба? Секрет?
Андрей замялся.
— Не говори, если не хочешь. Я тебя за язык не тяну, — сказал слесарь, вручая Андрею пакет. — Тащи. Я его нарочно положил на витрину. Вдруг, думаю, кто-нибудь спросит? Он еще лет двадцать простукает. Вещь прочная. А секреты обязательно должны быть у каждого человека.
Через минуту Андрей шагал по улице и думал о том, как неожиданно сбылась его мечта.
Сверток приятно оттягивал руку.
Чудесный день!
... Если бы только не точка в классном журнале...
Маленький белый дом под красной черепичной крышей, в котором живет Андрей, стоит в самом конце улицы Тургенева.
Во дворе растут кусты черной смородины и старая-престарая груша, плоды которой вкусом напоминают сырую картошку. Двор чистый, земля на нем плотно утрамбована, похожа на асфальт. Ни перышка на ней, ни сухого листка. Два раза в день мать метет двор полынным веником, а в жару поливает водой, чтобы не было пыли.
В доме четыре комнаты: кухня, гостиная, спальная и еще маленькая, похожая на кладовку, — Андреева. Только и есть в ней кровать, стол да табурет. Больше ничего не вмещается.
На одной стене — карта земных полушарий. На другой — вырезанная из «Огонька» репродукция с картины художника Соколова «На голубой планете».
На столе, придвинутом к окну, стопка учебников и астрономический календарь за 1964 год.
В ящике стола карандаши, картонная коробочка с винтами, шайбами и пружинами, набор отверток и гаечных ключей и толстая тетрадь с надписью на обложке: «Дневник выхода в Б. К.».
На полочке, пристроенной в углу у окна, еще несколько книг, в основном справочники.
Но самое главное находится на чердаке, куда ведет квадратный люк в потолке коридора.
Там, за дощатой дверцей, которая, скрипя, поворачивается на тугих петлях, начинается другой мир, тайну которого Андрей тщательно оберегает от всех — от матери, от отца и даже от ребят, с которыми дружит.
* * *Это случилось два года назад, когда к ним приехал из Одессы старинный приятель отца Валентин Алексеевич Рябцев.
Рябцев командовал судном, поэтому носил фуражку с золотыми лавровыми веточками на козырьке и золотые шевроны на рукавах кителя.
Он привез с собой запах моря, смешные одесские словечки и десятикратный бинокль, огромный, как башенная артиллерийская установка.
Андрей в первый же день завладел биноклем и не расставался с ним всю неделю, что Валентин Алексеевич пробыл у них в гостях.
Удивительно преображался мир в выпуклых стеклах, вставленных в черные тяжелые трубки.
Вот в конце улицы движется крохотная человеческая фигурка. На таком расстоянии не разобрать — мужчина это или женщина. Но стоит поднести к глазам бинокль, и смутная фигура как бы делает громадный прыжок и оказывается совсем близко — рукой достать. И сразу видно, что это не мужчина и не женщина, а мальчишка. Идет по улице, глазеет по сторонам и свистит. Да, да, свистит. Ясно видно, что губы у него сложены трубочкой. Отведешь бинокль от глаз — и опять вместо мальчишки серая фитюлька на ножках.
Шесть дней Андрей носил бинокль с собой, смотрел на далекие дома, на деревья, на людей, на летающих птиц и на облака.
И только в последний вечер, когда Валентин Алексеевич уже собирался на вокзал, догадался направить бинокль на Луну.
С этого момента его жизнь изменилась круто и навсегда. Да, говоря откровенно, до того вечера он и не жил по-настоящему. Просто плыл в океане к берегу, который находится неизвестно где.
Рябцев уехал в свою Одессу, и вместе с ним уехала возможность еще раз бросить взгляд на голубой блистающий мир, неожиданно мелькнувший в окулярах тяжелого морского бинокля.
Несколько дней Андрей ходил, не замечая под ногами земли. Нужно было что-то делать, куда-то идти, чего-то добиваться. Только он не знал — куда и чего. Будто потерял самую дорогую для себя вещь и не может найти,
Зашел в фотомагазин, где на полке, выстроившись по росту, стояли бинокли. Целое семейство биноклей — от изящного театрального, отделанного белой пластмассой и увеличивающего всего в два раза, до солидного призматического с восьмикратным увеличением и специальными желтыми фильтрами на окулярах, уничтожающими туманную дымку в ненастье.
Но это было не то. Театральный совсем не годился для наблюдений неба, а восьмикратник был так дорог, что о нем не стоило и мечтать.
Кроме того, в книжке по астрономии, взятой в школьной библиотеке, было написано, что любительский инструмент должен иметь увеличение не менее двадцати крат и что лучше всего для наблюдений неба подходит зрительная труба.
Труба тоже продавалась в магазине вместе с трехногим складным штативом, но на ярлычке крупными цифрами была напечатана такая цена, которая могла испугать даже настоящих астрономов.
Вот тогда-то Андрея и занесло в городскую библиотеку, в которую раньше он почти не ходил.
Именно Александра Ивановна, старенькая разговорчивая библиотекарша, отыскала где-то под барьером тоненькую, всего в шестнадцать страничек брошюрку, дороже которой не было ничего на свете.
Два дня Андрей внимательно читал и перечитывал каждую страничку, выписывая кое-какие цифры в тетрадь, а на третий день твердо знал, что надо делать.
Были мобилизованы все наличные деньги — два рубля тринадцать копеек.
В школьном химическом кабинете у лаборанта Василия Дмитриевича, под клятву, что ничего страшного не случится, было выпрошено двадцать пять граммов азотной кислоты.
На улице Мира у асфальтировщиков добыт кусок черного с маслянистым блеском гудрона.
В музыкальном магазине куплено три коробки чистейшей скрипичной канифоли.
Остальное, в том числе кусок замечательного зеркального стекла от старинного расколотого трюмо, нашлось дома; в сарае, куда складывали отжившие свое время вещи.
Мать никогда ничего не выбрасывала. Даже обрезки веревок и старые башмаки аккуратно заворачивала в бумагу и уносила в сарай.
— Своим трудом нажито, на свои копейки куплено, — говорила она. Когда-нибудь пригодится.
Все материалы Андрей перетащил на чердак. Теперь, прибежав из школы и наскоро перекусив, он залезал на шкаф, осторожно поднимал крышку люка и так же осторожно опускал ее за собой.
Работал до половины пятого. Затем уничтожал все мало-мальски заметные следы, спускался в свою комнату и засаживался за уроки.
Пришедшая с работы мать ничего подозрительного не замечала.
Через сорок четыре дня, потных, жарких, наполненных скрипом наждачного порошка, визгом ножовки, запахами азотной кислоты, гудрона и канифоли, чердак дома номер шестнадцать по улице Тургенева перестал существовать. Внешне это ничем не выразилось, кроме нескольких чуть приподнятых черепиц на крыше, но если бы кто-нибудь из домашних додумался заглянуть в люк, то...
Впрочем, на чердак никто никогда не заглядывал. Считалось, что там ничего не может быть, кроме пыли, паутины и ломаной мебели.
Не успел Андрей обмерить механизм, как в передней стукнула дверь и появилась мать.
— Ты уже дома? — сказала она. — Сейчас будем обедать. Я купила замечательные сосиски. Отца нечего ждать. У него сегодня процесс.
«Одно и то же каждый день, — с тоской подумал Андрей. — Только еда на уме...»
Он сунул механизм под стол и прикрыл его газетой.
Все люди у матери разделялись на умеющих жить и не умеющих жить.
