Лариса Евгеньева - Кто читал эту сказку
Елка уже позванивала и серебрилась игрушками. Всюду был праздник, и, когда, пробегая по вестибюлю, Иришка увидела вошедших с улицы, румяных и запыхавшихся маму с папой, она не особенно удивилась, а только радостно рассмеялась, уткнувшись лицом в мокрый, почему-то пахнущий апельсинами мех маминой шубки.
Время между тем приближалось к семи. Прошли на сцену ребята из соседней музыкальной школы и стали настраивать инструменты. Разноголосое пиликанье доносилось и на второй этаж, сопровождая Иришку в полутьме длинного коридора. Иришка не была первой - в костюмерной уже звучали голоса. На плечиках аккуратно висели пачки - по размерам, в несколько рядов. А на низеньком стульчике сидела девочка, завязывая тесемки туфель. Это была Гавришова.
- Привет, - сказала она. - Проклятый зуб. Вроде перестал. Я уж думала - не приду. Так что тебе уже легче.
Иришка кивнула и вышла. Снизу доносились нестройные звуки настраиваемых инструментов, кто-то засмеялся, кто-то хлопнул крышкой рояля. Ей совсем не хотелось плакать. Просто было как-то все равно. Она даже не оглянулась, когда услышала за спиной быстрый топот и голос Гавришовой:
- Ирка! Ирка! Ты чего психуешь, скажи? Ты обиделась, да? Ты за что обиделась, слышишь? Почему ты так смотрела, Ирка? Я что-то не так сделала, да? Ты скажи!
Иришка пожала плечами, отводя глаза. Отвечать у нее просто не было сил.
- Да? - вдруг поняла Гавришова. - Ты хотела?..
Иришка высвободила плечо из ее цепких рук и начала спускаться по лестнице.
- Стой, подожди! - Ее опять догнала Гавришова, и Иришка послушно остановилась, глядя куда-то в сторону. - Ведь никто не знает, - зашептала, оглядываясь, Гавришова. - Я пришла первой, и Нина Васильевна тоже не знает. Если ты хочешь... Я бы тоже хотела... Но если ты так хочешь... - И она протянула Иришке накрахмаленную пачку, которая топорщилась у нее в руках.
Уже после выступления, сидя в тесной, душной раздевалке, Иришка вдруг расплакалась. Она сидела, сжавшись в комочек у теплой батареи, и лишь комкала в потных ладонях жесткий тюль пачки. В раздевалку вбегали девочки, веселые и разгоряченные, но, покосившись на Иришку, затихали, обмениваясь недоуменными взглядами и пожимая плечами.
- Отчего ты плачешь? - спрашивала какая-нибудь из них. - Ну, скажи...
Иришка молчала. Она не знала, что ответить. Она не понимала, почему плачет, когда ей так хорошо. Она еще не знала, что плакать можно и от счастья.
- Ну, маленький, теперь ты отдохнешь от своего балета, - сказал папа за завтраком.
- Дочь, ты должна провести каникулы с пользой, - немедленно откликнулась мама и поправила Иришке бант. - Стриженая ты мне нравилась больше. После завтрака - гулять, а потом будешь подтягивать математику. Ноги ногами, а голова головой.
- Никакой пользы! - запротестовал папа. - Каникулы нужно отдать развлечениям. Объявляю программу действий: три билета на елку... Могу и больше. - Он вопросительно посмотрел на Иришку. - И все, что захочешь: зоопарк, каток, ТЮЗ, гости и в гости, - в общем, простор фантазии!
- Но ведь, - недовольно сказала мама, - ребенок и так запустил математику. Когда она увидит, что ей суждено танцевать где-нибудь в десятом ряду кордебалета, она засядет за математику. Но будет поздно, да, да! Будет поздно! - Она пророчески подняла палец. - Математика не прощает упущенного времени!
- Маленький, - папа дернул молчавшую Иришку за бант, - скажи нашей маме, что ты не будешь танцевать в десятом ряду кордебалета. Ты будешь солисткой! Мы держим курс только на это. - Он обнял Иришку за плечи.
- Дочь, подумай над моими словами. Еще не поздно. Пока не поздно. Ты знаешь, чего я хочу для тебя. И, признайся... - Мама пристально посмотрела на Иришку. - Уверена ты так же твердо, как твой отец, что ты будешь именно солисткой, а? Желающих много, возможностей мало. Хочешь не хочешь, приходится становиться куда-нибудь в десятый ряд. Я еще понимаю, танцевать можно для общего физического развития. Но посвящать этому сомнительному занятию жизнь, не будучи заранее ни в чем уверенной...
- Да в чем же быть уверенной! - вспылил папа и начал шарить по карманам в поисках сигарет. - Ты-то была в ее возрасте в чем-то уверена?!
- Не кричи, пожалуйста. Если хочешь покурить, выйди на кухню. Что касается меня - да, была уверена. Но не считай меня такой уж рационалисткой. - Мама застенчиво улыбнулась, подыскивая нужное слово. Математика была... как бы это тебе сказать, чтобы не прозвучало высокопарно... была моим кумиром! С юных лет, да, да... Я не чувствовала иного призвания...
- А! - закричал папа уже из кухни. - Призвание! А у нее не призвание?! Маленький, скажи ей!
- Я уже поела, можно я пойду погуляю? - спросила Иришка и встала из-за стола. И в ответ на выжидающий взгляд папы неуверенно сказала: - Я не знаю... Меня назвали... ну... гадким утенком... Значит, я плохо танцую... Но я так люблю танцевать! Я бы хотела даже в десятом ряду... Я не уйду далеко, я буду в парке или во дворе... Можно?
- Вот истина, - горько сказала мама. - Я словно та пророчица, которой никто не верил. Уж не помню, как там ее... Гуляй, но не уходи далеко. Везде полно хулиганов.
Во дворе несколько малышей лепили снежную бабу, а у подъезда две девочки громко сплетничали о каком-то задавале Иваницком из пятого "б". Иришка не дружила с этими девочками, она стала в сторонке, не зная, чем заняться.
- Балелина! - громким шепотом сказал малыш в полосатой шапочке и восторженно вытаращился на Иришку.
Остальные малыши, сосредоточенно пыхтевшие у огромного снежного шара, тоже прекратили свою работу и молча пожирали Иришку глазами.
- Балетница! Балетница! - закричала и запрыгала вокруг снежной бабы совсем крошечная девчушка с мокрым носиком. - Я тоже буду балетницей! Мне бабушка сказала! Ага! Ага!
Иришка вышла на улицу. Уже вдогонку она услышала, как одна из девочек презрительно сказала своей подруге:
- Подумаешь, балерина... Видела я таких балерин. - И потом малышам: Эй, вы, козявки! Спросите у нее, она умеет делать шпагат? Спорим, что нет! А я умею! Хотите, покажу?!
- Снезную бабу она тозе, навелное, не умеет скатать... рассудительно сказал малыш в вязаной шапочке, задумчиво ковыряя в носу, и у всех сразу пропал интерес к Иришке.
И только лишь самая маленькая девочка продолжала прыгать, хлопая в ладоши, и кричать:
- Все равно я буду балетницей, мне бабушка сказала!
В парке было совсем мало людей. Иришка пошла вглубь по расчищенной дорожке, посыпанной желтым песком. Потом она свернула на боковую тропинку, чтобы посмотреть на каток. Она не умела кататься на коньках, но очень любила смотреть. Каток тоже был пуст, и лишь в углу, у самой кромки, невысокая коренастая девушка в ярко-зеленом трико старательно выписывала на льду замысловатые фигуры. Слышен был только шорох коньков. Иришка стояла, прижавшись к прутьям ограды, и наблюдала за однообразными движениями девушки.
Внезапно захрипел репродуктор, спрятанный где-то в сплетении ветвей, захрипел и затрещал, а потом на весь парк раздались дребезжащие звуки вальса. Утробно басили трубы, и печально гудел барабан, и все это было так странно и так нереально: этот пустынный парк, замерзшее озеро катка и девушка в зеленом трико, старательно и неумела танцевавшая вальс. Репродуктор умолк так же неожиданно.
Иришка постояла еще немного у ограды, а потом вдруг заторопилась. Никаких срочных дел у нее не было, она была совершенно свободна еще десять дней. Десять дней - ведь это ужасно много! Она может делать все что угодно: билеты на елку, зоопарк, ТЮЗ, гости и в гости, - так сказал папа... Но почему-то она заторопилась и почти побежала к выходу из парка.
Она бежала к остановке троллейбуса и, только усевшись на теплое кожаное сиденье, немного успокоилась. Иришка потерла варежкой запотевшее стекло и стала смотреть в окно.
Троллейбус долго стоял на перекрестках и на остановках, заходили и выходили люди, рядом с Иришкой сначала сидела толстая женщина, тяжело навалившись на нее плечом, потом на ее место села старушка, а после какой-то дяденька с закрытой марлей корзинкой, в которой что-то пищало и возилось... Все это тянулось невыносимо долго, почти бесконечно. Иришка перестала смотреть в окно, вскочила, задев корзинку, больно ударившись о чей-то чемодан, стоявший у сиденья. Она вышла на две остановке раньше. Можно было и так - только придется бежать через парк, но так даже быстрее.
Тропинка делала большой круг, и Иришка побежала прямо по снегу, увязая валенками. Рядом пошла укатанная лыжня, и бежать стало удобнее, но потом лыжня свернула в сторону, и опять Иришка побрела по снежной целине, проваливаясь в сугробы.
В вестибюле никого не было. Но потом Иришка увидела вахтершу. Вахтерша стояла, прикрываясь портьерой, и глядела в окно.
- Ты чего? - спросила она Иришку.
- Забыла... - тихо сказала Иришка. - Шарфик в классе...
Она быстро разделась, сняла валенки, но никак не могла найти свои тапочки и в одних чулках побежала на второй этаж.
