Альма. Неотразимая - Тимоте де Фомбель
* * *
Но её брат не следит за кораблями. Лам пашет землю в имении Лашанс, выше по течению Миссисипи. Вечер. Его тень уже далеко впереди. Женщина идёт за ним и сеет покрытые пушком чёрные зёрна хлопка. Вокруг десятки других теней: они работают с первых лучей до ночи.
С тех пор как Лам прибыл сюда, как увидел всех этих мужчин и женщин, чьи взгляды погасли, потому что их задул кнут, он чувствует что-то в глубине живота.
Протест.
Всю его жизнь отныне будет направлять эта сила – чёрное зерно, которое вложили в него предки око, последняя, пятая мета: мета войны.
* * *
Жак Пуссен медленно приходит в себя внутри мешка. Его поднимают на борт корабля. Он думал, что умер. Он ещё не знает, что отправляется на другую сторону земли, на континент, который картографы долгое время подписывали «terra australis incognita»[1]. Во рту у него кровь, ил, жёлчь, сломанный зуб, соль от промокшей мешковины. Горький вкус, но это – вкус жизни.
Часть вторая
18
Несколько птичек око
Нао одна. Сахарный тростник выше неё на метр или два. Этот лабиринт весь в зелёном свете. Солнце пробивается сквозь плотно растущие стебли и пучки листьев вверху. Нао пытается найти дорогу. Она вот-вот заблудится в тростнике.
Нао могла бы этому радоваться, потому что раз можно заблудиться, значит, можно и затеряться, убежать и надеяться, что тебя не найдут. Но она оставила возле дома свою дочь. И эта невидимая нить её держит. Утром, впервые удаляясь от дочери, она почувствовала, как эта нить натягивается, отчего сердцу больно.
Ребёнок удерживает Нао в живых. Дочь – вот её дом, её долина. Она сразу и Сум, и Альма, и Лам. И то, что осталось от Мози. Эта девочка – вся её семья.
Нао продирается сквозь тростник. На ней юбка и рубаха, которые ей выдали, а на голове – красный платок. Мужчина сказал ей идти к рабам на четвёртом квадрате, за холмом. И велел срезать дорогу полями, чтобы скорей дойти и приступить к работе.
До этого дня силы Нао щадили. Она прибыла в «Красные земли» тогда же, что и пятнадцать невольников с «Нежной Амелии». Пока они обвыкали, их назначали на разные мелкие работы. Плантаторы знают, как важны первые дни на островах. Усталость, болезни, бездонный колодец грусти – всё это переполняет тех, кто только прибыл из Африки. Лишь двое из трёх переживут ближайшие три года. Поэтому первые недели делают вид, будто берегут их силы: чтобы сохранить свои вложения.
Так что поначалу Нао работала вместе с малым цехом, нося дочь на спине. В малый цех на плантациях объединяют всех детей и пожилых или увечных взрослых. Они собирают навоз, полют, пасут скот, тогда как попавшие в большой цех занимаются работой, требующей силы: на полях или на мельницах для тростника.
Этим утром мимо проезжал мужчина на лошади. Он остановился. Стал смотреть, как она работает. Она чистила дорогу вместе с армией детей и увечных. Лошадь начала ходить вокруг неё кругами. Едва не топча. Нао старается не замедлять темпа. Нагнувшись, она скребёт мотыгой у самой обочины. Дочка спит у неё на пояснице. Мужчина говорит:
– Думаешь, долго выйдет так прятаться? Бог ты мой! Там два квадрата тростника нужно вырубить до заката. Иди туда немедленно.
Шляпа у него надвинута на глаза.
– Ребёнка здесь оставишь.
Жестом он подзывает старую женщину. Та берёт малышку единственной рукой, взглядом умоляя Нао не сопротивляться.
– Я принесу её тебе, – шепчет она, – чтобы ты покормила.
Нао позволяет забрать дочь, потому что в глазах старой женщины есть нежность. Девочка не плакала, когда уходила мать. Однако Нао сразу почувствовала, как натянулась невидимая нить, больно теребя сердце.
Вдруг она услышала голоса из тростниковой чащи. Там люди. Значит, она почти дошла. В руке Нао всё ещё держит мотыгу. Она идёт на голоса, спускается в пересохшую канаву.
– Снова прячешься?
Мужчина с лошадью ждал в засаде. Нао замирает. Луи Крюкан ехал за ней вдоль границы тростника.
Он спускается с лошади, одёргивает жилет, прикрывая красный живот. Из-за шляпы лицо его по-прежнему в тени.
– Вы сказали идти здесь, – говорит она.
– Молчать.
Мужчина подходит. Она ответила не на креольском, а на правильном, материковом французском. Откуда такая речь? Как она сохранила такие тонкие плечи? А непокорные глаза и вздёрнутый подбородок?
Нао, однако, сжимает в руке мотыгу. Ей страшно. Крюкан совсем рядом. Она чувствует, что он опасен. Слышит его дыхание.
Вдруг справа что-то трещит.
– Сударь?
Из-за первых рядов тростника показался второй всадник. Это Гаспар, темнокожий надсмотрщик. Он истекает по́том в застёгнутом сюртуке, в руке у него кнут. Трое бежавших за ним рабов наконец его нагоняют. Они встают в канаве рядом с лошадью. Крюкана, похоже, смущают их взгляды. Что он делал наедине с этой женщиной в зарослях тростника?
Один из трёх рабов – великан с отрезанным ухом. Он пристально смотрит на Нао. Он сразу заметил, как тревожно бегают её глаза.
– Мне обещали пополнение, – говорит надсмотрщик Крюкану. – Нужно довырубить этот квадрат и свезти всё на мельницу. Завтра будет поздно. Тростник зацветает.
Уже второй год колония Сан-Доминго переживает засуху, худшую за всю свою историю. А «Красные земли», расположенные на юге острова, страдают особенно. Тростник сохнет на корню и почти не даёт сока.
– А что эти? – спрашивает Крюкан, указывая на стоящих подле Гаспара мужчин.
– Я их забрал с огорода. Они три дня сажали капусту, чёрный корень, маниок…
– Почему?
– Потому что новеньких в работу брать нельзя. Такое распоряжение. А у меня, значит, пускай ломают хребты один за другим, кто остался! Хотя бы дайте мне ещё эту женщину. Мне двадцать таких нужно, чтобы до заката успеть.
Нао шагает в их сторону.
– Стой, – шепчет за спиной Крюкан. – Не дёргайся.
Нао не двигается. Он, за её спиной, тоже замер.
– Не шевелись, – повторяет он.
Его рука медленно, незаметно подбирается к шее Нао. Великан, в нескольких шагах от них, следит. Он готов к прыжку.
– Тихо… – продолжает Крюкан. – Стой на месте… Стой.
Точным движением его ладонь рассекает воздух, коснувшись затылка Нао возле складки платка. Пальцы схватили что-то: он приближает кулак к глазам.
Нао не сдвинулась с места. Сердце у неё колотится.
Крюкан радостно срывает
