Шахир - Владислав Анатольевич Бахревский
Мутится разум мой…
9
Акгыз собирала хурджуны, в один складывала еду, в другой одежду.
— Скорее, скорее! — торопил Махтумкули. — Караван уже спускается с перевала.
— О господин мой! — улыбнулась Акгыз сквозь слезы. — Я все сделаю так, чтоб тебе в пути было удобно и спокойно… Не кричи только на меня перед разлукой. Я — причина твоего неизбывного горя, но ты мне дал счастье в жизни, дал мне детей.
Вспыхнули у Махтумкули щеки стыдом, сел он на ковер возле маленького Ибрагима, который забавлялся старым дутаром. Дернет за струну и слушает, как она звенит. Дернет сразу обе струны и опять слушает.
— Ах, мальчик мой, быть тебе шахиром.
Заплакал крошечный Сары, словно тоже захотел отцовской ласки, но Акгыз подошла к нему, поменяла пеленки и дала грудь.
Махтумкули обнял их обоих. Поцеловал Акгыз со всею нежностью, какая жила в нем.
И жена посмотрела на мужа сквозь слезы, но таким и прекрасными глазами, что обмер Махтумкули.
— Я все обиды свои за этот поцелуй прошу тебе, мой Махтумкули, — прошептала Акгыз.
И в это время в кибитку вошел человек.
— Говорят, Махтумкули собрался идти с нашим караваном?
Шахир встал с ковра, вгляделся в человека. Знакомый будто бы. И вдруг озарило:
— Гюйде! Ведь ты — Гюйде!
— Благодарю тебя, шахир! Узнал старого дружка.
— Садись за дастархан, зови людей.
— В другой раз, шахир! Мы поели два часа назад. Путь у нас далекий и опасный.
— Где ты теперь живешь?
— В дороге живу, Махтумкули. Вожу караваны. Дорога у нас длинная с тобой, обо всем расскажу. Ты в Исфаган?
— В Исфаган.
— И наш караван в Исфаган.
Обнял Махтумкули еще раз своих детей, Акгыз, обнял прибежавшую проводить сестру Зюбейду, попрощался с родными, с Бузлыполатом, со всеми, кто пришел к его кибитке. Положил хурджуны на коня, и ускакали они с Гюйде, с товарищем детства, догонять караван.
10
Вдоль дороги тесно росли тополя, и дорога, укрытая густой тенью от высокого летнего солнца, была оазисом прохлады посреди зеленой, возделанной, но душной, не продуваемой ветрами равнины. Невысокие горы стояли кольцом. Они были то ли очень старые, успокоенные, сглаженные временем, то ли еще очень молодые, невыросшие. Казалось, что по всему горизонту идет караван одногорбых верблюдов.
А что же это такое? — воскликнул Махтумкули, показывая на сверкающие небесной глазурью толстые башни. Они, словно шахматные пешки, стояли в строю, и чудилось: вот-вот из-за горизонта потянется рука исполина и сделает следующий ход.
— Это — голубиные башни, — ответил равнодушно Гюйде. Он уже несколько раз был в Исфагане и ничему не удивлялся. — Персы поля голубиным пометом удобряют. Ближе подъедем, увидишь, голубей здесь — тучи.
— Я слышал: Исфаган называют Несфи́ Джаха́н, что значит „полсвета“, — сказал Махтумкули, нетерпеливо поднимаясь на стременах.
— А он и есть полсвета. Вон, видишь, в башне как голуби тесно сидят. Исфаган — голубиная башня для людей.
В городе Махтумкули распрощался с Гюйде. Купцам не понравились исфаганские цены, и караван, после короткого отдыха, отправился в город Йезд. Остаться одному в чужой стране было страшно, но жажда познания победила страх.
11
— Беден разум мой, и воображение мое как переметная сума нищего.
Так сказал себе Махтумкули, стоя на Мейдан-шах — главной площади Исфагана.
Площадь была четырехугольная, в длину, наверное, больше полутора тысяч шагов. С двух сторон площади каналы и деревья, на самой площади сияли гладью вод бассейны, били фонтаны, благоухали цветники. В центре стоял шест с золоченым яблоком — мишень для стрельбы из лука.
— Эрем! — сказал вслух Махтумкули.
Эрем — одна из восьми частей рая. Его создал богоборец Шетдат. Аллах сразил непокорного прежде, чем тот успел войти в свой сад. Но Эрем был таким чудом, что Аллах присоединил его к райскому саду.
Площадь Мейдан-шах обрамляли дворцы, порталы, мечети и двухъярусные стены с нишами. Ниши были превращены в лавочки, здесь торговали всякой всячиной, сладостями, пряностями, розовой водой.
Северную сторону площади венчал портал базара, южную — Шахская мечеть. Она уходила в небо на пятьдесят метров, но, соразмерная и нарядная, не была каменным холмом, а была продолжением неба на земле.
Главные ворота Шахской мечети горели золотом, серебром, цветной глазурью.
Если стоять к мечети лицом, слева — мечеть шейха Лот-фоллы, справа — дворец Али-Капу. Они друг против друга, но не в центре площади, а ближе к Шахской мечети, сами великолепие, и все-таки всего лишь преддверие главного чуда.
Махтумкули переступил порог Шахской мечети, придавленный ее величием.
В мечети было почти пусто, а между тем, охватив глазами группки людей, Махтумкули понял: в зале находится никак не меньше сотни, а то и полутора сотен человек.
Кто-то встал на место, отмеченное на каменном полу белой плиткой, произнес изречение из Корана.
Человек произносил слова шепотом, но голос был слышен во всех углах огромного зала.
Залов было несколько, каждый имел свой цвет и был предназначен для молений по сословиям. Зал для шаха и его семьи оказался совсем небольшой, с оранжевыми стенами.
Прочитав молитвы, Махтумкули поднялся с колен и пошел мимо дворца Али-Капу поглядеть исфаганский базар.
Будто добрый джинн отворил перед ним пещеру, полную сокровищами. Базар, которому и конца-то не было, походил на пчелиные соты, полные меда. Сверкали бронза, парча, золото, драгоценные камни.
Мастера творили здесь же, возле своих лавочек: чеканили, наносили узоры, рисовали, плавили, вытягивали золото и серебро в тончайшие нити.
Блюда, оружие, щиты, панцири, тонкогорлые кувшины, кубки, чаши. В книжной лавке художник рисовал на пустой странице миниатюру: прекрасную деву в розовых, как облако, одеждах — не женщина, птица счастья.
Махтумкули прошел по всему базару, не останавливаясь ни у одной лавки, шел, поглядывая направо и налево. Шелка, ткани, атлас, полотно, меха, обувь, барханы одежды. Опять лавки ювелиров, опять посуда, ковры. Ковры с ор-каментом, ковры — цветники, „звериные“, где между деревьями, оскалив пасти, прятались львы, тигры, скакали джейраны, на ветках деревьев сидели яркие птицы. А вот ковры „с. охотой“. Здесь мчались всадники со сворами гончих, от всадников убегали пантеры, барсы, олени. И всё это как волшебный узор.
Один купец подскочил вдруг к Махтумкули, показывая голубой парчовый халат, украшенный золотыми листьями и сценой: батыр с кинжалом за поясом поднял огромный камень и метит в дракона, извергающего из пасти огонь.
Махтумкули отстранил от себя торговца и, быстро пройдя через базар в обратном направлении, вышел на Мейдан-шах и по левой стороне площади пришел в мечеть Лотфоллы. Словно само небо,
