С. Гроув - Золотое снадобье

В Папских государствах вас с Шадраком встретит мой товарищ; вы легко узнаете его – он упомянет мое имя. Полагаю, он же исчерпывающе объяснит вам, почему мы вынуждены были прибегнуть к хитрости… И вот еще: я оставила в трюме кое-какой груз на твое имя. Передайте его моему товарищу, когда высадитесь на берег. Он же поможет вам добраться до дневника.

София, мне бесконечно жаль, что я не смогла отправиться в плавание вместе с тобой. Еще раз прости меня за обман. Есть веские причины, обязывающие меня остаться в Бостоне. Прошу, не обращай внимания на то, как могут выглядеть мои поступки: я действовала из лучших побуждений. Право, тебе не придется ни о чем жалеть, в том числе и об этой неправде.

Письмо выпало из рук, но София даже не заметила… Взгляд девочки блуждал по каюте, до нее медленно доходил весь ужас случившегося. Она путешествовала через Атлантику совсем одна и притом под чужим именем. Плыла на корабле, полном незнакомцев, и где-то там предположительно должна была встретить еще одного незнакомца…

Вот и весь ее «тщательно продуманный план». Да это была самая взбалмошная, опасная, безумная идея на свете!..

16

Утрата Блая

Парламентарии платят за свои места и сообразно своим взглядам присоединяются к той или иной партии. Каждые шесть лет жители Нового Запада голосованием избирают партию, которая выдвигает премьер-министра, – естественно, тоже члена парламента. Как правило, партия, победившая в голосовании, избирает в премьеры политического лидера, уже завоевавшего популярность…

Гордон Бродгёрдл стоял перед большим зеркалом, обозревая себя в полный рост. Он куда лучше многих своих коллег-депутатов понимал, что внешний облик зачастую определяет победу или провал. Те, кто восхищался парламентарием Бродгёрдлом, а такие не то что в его палате, а и во всем Бостоне составляли подавляющее большинство, говорили, что он был хорош собой. Те, кто его боялся, то есть практически все, кто его знал, называли Бродгёрдла внушительным. Те, кто его боялся, а восхищения не испытывал, не говорили про него ничего.

Немногие смельчаки, допускавшие, что в красивом и внушительном парламентарии было что-то смутно зловещее, обычно не могли сформулировать, что же именно. Возможно, всему виной – прямой пробор, разделявший густые черные волосы ровно посередине крупной головы: этакая суровая белая линия. А может, дело в пронизывающем взгляде черных глаз из-под нависших бровей? Обычно эти глаза выражали совсем не то, что слова… Или кому-то не давали покоя тонкие усы, прилепившиеся, точно сороконожка, к верхней губе и не очень соответствовавшие черной окладистой бороде? Эта сороконожка, казалось, жила собственной жизнью. Когда Бродгёрдл улыбался, она корчилась, как на сковородке.

Вот и сейчас большая рука, припудренная, наманикюренная, поглаживала кончик сороконожки; другая рука покоилась на широкой груди. Фамилия Бродгёрдл означала «широкий в поясе», чему вполне соответствовала талия, как же этим не гордиться? А также тем, насколько подавляло других его присутствие! Стоило Бродгёрдлу войти в комнату и целенаправленно устремиться к человеку среднего сложения, не говоря уже о субтильном, после чего уставиться на него с высоты огромного роста – и людям казалось, будто гора рассматривает хлипкую тележку у своего подножия. Болтуны, дерзавшие заглазно посмеиваться над Бродгёрдлом, мигом замолкали, когда на них надвигалась широченная грудь, увенчанная грозной бородой в сопровождении немигающего взгляда вознесенных над нею глаз!

Он этим пользовался умело и к своему удовольствию. Извлекал выгоду из собственной наружности, полагая ее первейшим инструментом силового давления, который позволял заодно сберегать словесные аргументы до более подходящего случая… тем самым придавая речам, когда они наконец раздавались, дополнительный вес!

Отвернувшись наконец от своего отражения, Бродгёрдл еще раз просмотрел приготовленную к случаю речь. Она заполняла три бумажных листа. Депутат прочел их все до конца, шевеля губами. Ему предстояло произнести их перед бостонской общественностью, жаждавшей подтверждения или опровержения слухов, касавшихся убийства премьера.

Раздался легкий стук в дверь: пора! Держа текст в напудренной руке, Бродгёрдл прошагал к двери. В сопровождении помощника вышел в длинную колоннаду, что вела к ступеням Палаты представителей. Внизу пчелиным роем гудела толпа, выплеснувшаяся на общественные луга. Ее беспокойство, приправленное нездоровым возбуждением, было физически ощутимо.

Бродгёрдл поднялся на трибуну, оказавшись на всеобщем обозрении. Толпа мгновенно притихла: взяв начало возле ступеней, волна тишины быстро накрыла ее до самого края. Бродгёрдл ждал – спокойный, собранный, сосредоточенный.

Вообще-то, публичное объявление об убийстве Блая составляло долг лидера парламентского большинства. Бродгёрдл, лидер меньшинства, вызвался сам, и ни у кого не хватило духу ему отказать. На самом деле его следовало выбрать хотя бы из-за голоса, столь же мощного, как и телесная стать. Когда Бродгёрдл вещал на публику, этот голос гремел, точно колокольный набат. В личной беседе – журчал, словно неодолимый поток…

Глядя сверху вниз на жителей Бостона, великан ждал, пока толпа не утихнет вся, до последнего человека. Потом он заговорил:

– Бостонцы! Друзья мои!.. Коллеги поручили мне сделать безотлагательное объявление, ибо сегодня произошло событие неординарного свойства…

Он сделал паузу, оставив последние слова висеть в воздухе над головами людей. В толпе не шевелилась ни единая живая душа. Казалось, весь город напряженно слушал Бродгёрдла.

– Как вам известно, – снова заговорил он, – за последние месяцы мы с премьер-министром Блаем не единожды расходились во мнениях. У нас были разные воззрения на перспективы Нового Запада.

Я желал видеть нацию могучей и доминирующей, Сирил представлял ее мощной и сострадательной. Это, конечно, весьма разные позиции по отношению к нашей стране и всему миру.

Он вновь сделал паузу; тишина стояла такая, словно слушатели вовсе вымерли.

– Я бесконечно счастлив объявить вам, – сороконожка над верхней губой принялась мучительно извиваться: он улыбался, – что буквально три дня назад мы наконец-то сошлись во мнениях. Сирил прямо сознался мне, что изменил свою позицию в пользу плана, который я всячески разворачивал перед ним с самой зимы. Проще говоря, это план силового объединения нашей Западной эпохи: где взаимовыгодного, где посредством экспансии… а временами – из чистого сострадания!

Внизу волной разбежался шепот. Кто-то не верил своим ушам, другие были сбиты с толку. Бродгёрдл выждал мгновение и продолжил:

– Увы, пойдя по такому пути, решившись поддержать мой план обеспечения превосходства Нового Запада, Сирил сделал своими и моих врагов тоже. Шадрак Элли и Майлз Каунтримен, двое ближайших сподвижников Сирила, в одночасье сделались его могущественными неприятелями! И та иностранка, что много месяцев тайно проживала у Сирила, женщина из народа Вещих по имени Златопрут, она, несомненно, также тяжело перенесла изменение его политических воззрений.

Последнюю фразу Бродгёрдл выдал с этакой усмешкой, содержавшей немалый намек. Как и следовало ждать, слушатели заахали.

– Увы, жизнь в политике успела приучить меня к мстительности моих недругов и низменности их приемов. Соответственно, я готов с ними справляться. Сирил, будучи человеком, готовым отстаивать ценность сострадания даже перед лицом неприкрытой агрессии, подобного опыта приобрести не успел, и в итоге это погубило его. С глубоким прискорбием объявляю вам, сограждане, о том, что сегодня после полудня премьер-министр Сирил Блай был обнаружен убитым… Бостонцы! Почил ваш премьер! Да упокоится он с миром!

Свою речь Бродгёрдл спланировал тщательно. Объявление о гибели Блая стало ее финальным аккордом, как и задумывалось. Он знал: услышав его, толпа взорвется. Так и случилось. Людское скопище взревело. Это был разом и жалобный крик горя, и вопль ярости, и возглас недоумения. По улью стукнули палкой: рой изготовился кинуться на любого врага, яростный, недоумевающий и огорченный.

Бродгёрдл обратил к собранию обширную спину и сошел с возвышения. Парламентарии, стоявшие у колоннады, на ходу пожимали ему руку. Даже члены его собственной партии изумились тому, насколько ловко он вставил шпильку покойному премьеру в своей хвалебной вроде бы речи и как мастерски использовал смерть Блая для собственного политического гамбита. Впрочем, к смелым деяниям Бродгёрдла им было не привыкать; те же, у кого хватало смелости противостоять ему, все без исключения впоследствии о том пожалели. Вот поэтому коллеги один за другим его поздравляли. Одни – искренне, другие не очень… и во всех случаях к теплым словам примешивался страх.