Анатолий Мошковский - Дельфиний мыс
Это была удивительная по красоте, точности и мудрой наивности живопись. По чистоте и ясности линий. В ней жила та ярчайшая, неповторимая эпоха детства человечества с бесконечной жаждой самопознания, ликующей радости жизни, здоровья, с вечным поиском равновесия, совершенства и красоты.
- Замечательно! - сказал Федор Михайлович. - Умели писать… И когда!
- А вы бы все посмотрели! Не уверен, что есть такая вторая в Афинах или даже в Британском музее.
- Не думал, что вы любите искусство…
- Почему? - озадаченно спросил Егорьев.
- Как же может любить его человек, который не разглядел великолепную амфору, которую ему принесли мальчишки, и, можно сказать, прогнал их, унизил…
Егорьев резко покраснел. Федор Михайлович прервал себя и спросил:
- Но скажите, почему тут одни осколки?
- А потому, что когда он показал мне вазу и спросил, есть ли в нашем музее такая, и я, естественно, сказал ему, что такой нет, он вдруг затрясся весь, поднял вазу, грохнул ее об пол и бросился по лестнице вниз.
Федор Михайлович положил в коробку осколок и стал рассматривать другие.
- Я теперь не знаю, что с ними делать, - сказал Егорьев.
- Послать на реставрацию в Эрмитаж, там осколки склеят, и у вас будет только одна опасность…
- Какая же?
- Вам могут не вернуть вазу, а прислать что-нибудь взамен, из своих дублетов.
Егорьев вздохнул, потрогал полные щеки и осторожно спросил:
- Скажите, а он… он нормальный?
- Кто? - Федор Михайлович продолжал рассматривать ноги Сциллы на одной из скал.
- Ну, этот Жора…
- Более чем нормальный. Он добр и азартен, и этого в нем выше нормы. А еще - ранимости… Скажите, разве у вас есть такая амфора, которую они хотели подарить музею?
- Но какое это имеет отношение к вазе?
- Самое прямое… Он гордый парень, он очень гордый парень…
- Откуда ж я знал? - растерянно сказал Егорьев.
- А что ж здесь знать? Люди вам несут всего себя, сердце свое, можно сказать, несут, а вы что? - Федор Михайлович встал, кинул: - Всего, - и ушел.
Катрана дома он не застал и пошел к Мише, и того не оказалось на месте, и он зашагал к Косте. Но и Костя отсутствовал - ну точно сговорились все!..
Откуда же было знать Федору Михайловичу, что мальчишки в это время собрались у Дельфиньего мыса?
Они сидели на камнях, поджав ноги. Стоял один Миша. Он стоял и негромко, но торжественно говорил:
- Итак, еще один из нас прошел на Дельфиний мыс, отыскал на стене свои точки для ног и не сорвался. Я уверен, что он пробирался не точно так, как Костя, или Толян, или Катран. У каждого должен быть свой путь к мысу Мужества. И вообще… Это для нас хороший день, и я уверен, что рано или поздно все найдут свои точки опоры на стене - и не только на стене - и достигнут всего, чего хотят. И это будет очень нужно всем. И я от имени всех поздравляю…
- Нечего поздравлять! - вдруг раздался чей-то прерывистый голос, и Миша на миг смолк.
- Кто это?
Он стал искать глазами говорившего.
- Он предатель! - крикнул тот же голос, и Миша увидел Одика: он кричал, подпрыгивая и размахивая руками. - Он продался Карпову, он…
- Сволочь ты! - вдруг заорал Илька, побледнев, и кинулся на Одика, и не успел Миша глазом моргнуть или что-то предпринять, как Илька стал колотить кулаками Одика в лицо, в голову, в грудь.
Первым прыгнул к ним Катран, растащил и завопил как бешеный:
- Вы чего это, а? Кто предатель?
- Он. - Одик заплакал, сплюнул кровь, весь в синяках и ссадинах, и показал пальцем на Ильку. - Он…
Илька, стоявший возле ребят, вдруг отскочил в сторону, весь потный, взлохмаченный.
- Да! - крикнул он. - Я ненавижу вас всех! На что вы мне сдались? Будьте вы прокляты!
- Убью! - Катран бросился на Ильку, но тот увернулся и быстро-быстро побежал к Скалистому.
- Назад! - приказал Катрану Миша.
Тот нехотя вернулся и, чтобы как-нибудь успокоиться, швырнул вслед убегавшему камень.
Одик, всхлипывая, приложил ладонь к распухшим, кровоточащим губам.
- Вот вам и праздник… - проговорил Вася. - Ничего себе…
Миша неподвижно смотрел в гальку.
- Тише ты, не хнычь, - сказал Одику Катран. - Та рана, что снаружи, не самая тяжелая… Мы ведь дружили с ним, верили… Откуда ты знаешь все? Как он до этого докатился?
Одик вытер щеки и глаза, унял дрожь в губах и все рассказал.
Миша не смотрел на него, но чутко слушал.
Когда Одик кончил, Миша поднял голову:
- Плохи наши дела, ребята… Ведь Илька осквернил наш мыс, он побывал там, и я теперь не знаю, что делать.
- Да-а-а… - сказал Толян.
- Стойте! - крикнул вдруг Катран. - Выход найден: или никто, или самые достойные!
- Что это значит? - спросил Костя.
- А вот что, - сказал Катран. - Мы установим здесь свой пост, чтоб ни Ильку и никого похожего на него и близко не подпускать сюда…
- Чушь, - сказал Толян. - Круглосуточное дежурство? Чушь.
- А ведь и правда, - уныло согласился Катран.
- Мы сделаем не так, - поднял голову Миша. - Мы всё заберем с мыса, будто и не были там никогда, и собьем, стешем все бугорки и выемки на стене, чтобы никто туда не пробрался. А если все-таки кто-то и найдет туда дорогу, тот и будет иметь право на этот мыс… Правильно сказал Жора: или никто, или самый достойный!
- Но ведь это почти невозможно, - вздохнул Костя.
- "Почти" не в счет, - бросил Толян.
- Верно! - крикнул Одик.
Лицо его еще болело, ныла губа, но это было таким пустяком. Ведь теперь он был не только среди них. Он был с ними. Они приняли его. И это было самым важным, самым большим событием в его жизни.
Ребята еще долго спорили, и спор их слушала огромная и старая, нависшая над водой гора.
Нестерпимо жгло солнце, сверкало спокойно-голубое море, и по небу, точно суда с надутыми парусами, плыли откуда-то со стороны Греции легкие облака.
А совсем рядом врезался в море Дельфиний мыс, острый и неприступный, и там, как всегда, было свежо, там клокотали, пенились и шли на приступ волны и непрерывно дул сильный, порывистый ветер.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Под слоем гальки и песка лежат обломки античного судна, листы свинца, соединявшие корпус, и бронзовые гвозди - найдут ли их когда-нибудь? А сколько ваз и амфор, расколотых и совсем целехоньких, замытых илом и торчащих вверх горлышком, еще разбросано возле этого мыса! Увидит ли их кто-нибудь? Или, кроме одной амфоры, найденной мальчишками, и разбитой вазы, ничего не суждено увидеть людям?
А может, их найдут завтра или через двести лет, и они помогут узнать людям о страстях и событиях, потрясавших берега Понта Эвксинского две тысячи лет назад. И может, в нелегких поисках амфор люди лучше поймут себя, своих товарищей и даже свое время…
Нет, не так уж бессмысленно погибло когда-то здесь, у Скалистого, судно с грозным Зевсом на тугом, звенящем от ветра парусе.
1967
*
Так древние греки называли Черное море.
