Валерий Квилория - 22 шага против времени
– Чем же они опасны?
Городничий стал говорить совсем тихо.
– Да ведь они самые мерзкие преступники – супротив веры, царя и отечества выступают. Не далее как год назад один из прожжённых московских масонов – барон Шредер – побывал в граде Берлине. Со своим начальством масонским там разговоры вёл, и, надо сказать, весьма преступные. Опосля в дневнике сего барона обнаружили такую запись: «Лифляндию следует присоединить к Пруссии». Також и о Крыме толковал, что его от России оторвать надобно. Представляете, князь, о чём замышляют, какие коварные планы строят?
– Предатели, – заключил Шурка.
– Истинно так. Доподлинно известно, что ещё два года назад в Вильгельмсбадене собрался самый настоящий всеевропейский масонский конгресс, и на том конгрессе было принято решение убить Людовика XVI и шведского короля Густава III.
– А ведь и я об этом слышал, – кивнул Шурка.
– Вот, – возвысил голос городничий и снова перешёл на шёпот. – А в прошлом годе курфюрст Баденский арестовал главу нового масонского ордена Иллюминатов Адама Вейсгаупта и при аресте обнаружил бумаги, в коих написано явно, что орден сей желает уничтожить все монархии в Европе.
– А что же русские масоны?
– Про иных не скажу, а вот московские, что обретаются в ордене розенкрейцев, вознамерились заманить в свои сети цесаревича Павла Петровича.
– Это Павел Первый, что ли? – уточнил Шурка.
– Они покамест не императорского звания, – нахмурился городничий. – Слава Богу, ихние матушка Екатерина Великая в полном здравии и преуспешно государством управляют.
– Ах, извините, – сконфузился Шурка.
– Извольте, – покосился на него Евграф Андреевич. – Токмо от взора Тайной Экспедиции[167] ничей шаг не укроется.
И непонятно было, зачем он это сказал: то ли масонов имел в виду, то ли намекал, что и наши друзья подозреваются в масонстве.
– Совсем уж недавно, – продолжал Евграф Андреевич со скрытой угрозой в голосе, – арестована книга. Вернее, не книга, а рукопись переводная. Везли её в стольный град Санкт-Петербург. Знамо, желали распечатать во множестве. Книжонка – чистый яд. Прозывается «Образ народного любочестия». В оной немецкий врач Циммерман пишет, что патриотизм, мол, выдумки, как равно и любовь к отчизне.
– Эх, – вздохнул он мечтательно, – мне бы энтого докторишку хотя бы на сутки. Я бы по сему случаю инструкцию нарушил и разъяснил ему, как родину любить. Он бы у меня зарёкся народ смущать.
Пощёчина
В это время вальс окончился, и городничий вынужден был прерваться. Поприветствовав Варю с Лерой, он раскланялся и отошёл. Следом объявили третий танец – мазурку. К Шурке тотчас подплыла помещица Переверзева. В углу её левого глаза была прилеплена мушка[168].
– Князь, – сказала она томно, – не составите ли мне пару?
– Извините, Фёкла Фенециановна, но я себя плохо чувствую, – виновато улыбнулся Шурка, который о мазурке знал ещё меньше, чем о масонах.
А что ему было сказать? Признаться, что никогда не танцевал, – так это и вовсе смешно. Любой мелкопоместный дворянин умеет антраша[169] выделывать, а тут князь!
Покраснев до корней волос, Переверзева под насмешливыми взорами других дам отошла прочь. А Шурка, даже не догадываясь, насколько сильно обидел влюблённую помещицу, обернулся к Варе.
– Как себя чувствует княжна Залесская?
– Куда лучше, – дотронулась «княжна» ладонью до пылающей щеки. – А почему Залесская? Я же не за лесом живу, а за садом.
– Ну, Засадовская это уже не княжеская фамилия, а какая-то партизанская, – рассмеялся Шурка.
– Наша родная мне больше по душе, – призналась Варя.
– А ты хотела бы стать настоящей барыней? – спросил Захарьев, вдруг вспомнив, что одна девчонка с его улицы мечтает выйти замуж за миллионера.
– Ни в коем случае, – помотала головой крепостная. – Я всё люблю своими руками делать. В барынях помру от скуки.
– Тогда можно другими командовать, – не сдавался Шурка.
– Знамо дело, – согласилась Варя. – Да токмо не в панском обличье.
– Что ж тут такого? – растерялся Шурка– А вот погляди, – указала Варя на толстую даму в дальнем углу. – Вишь вон помещица Ильина – такая с жирной шеей.
– С двойным подбородком? – уточнил Шурка.
– Ага. Платье на ней богато изукрашено. Токмо вот ежели моё по мановению волшебной палочки соткалось, то Ильина за него цельную деревню крестьянских душ распродала. Кого куда. Иных, бают, крымским татарам. Половина из них, чай, уж на том свете – померли в мучениях невыносимых. И на других панах всё тож – кровь мужицкая. Кого в рекруты запродали, кого на мануфактуру да рудники, а кого и вовсе собственноручно со свету сжили.
– Нет, – заключила Варя, – не желаю я быть барыней. Ни за что не желаю.
Разгорячённая танцами и разговором, она раскрыла веер и принялась им обмахиваться.
– Идём на балкон, там прохладнее, – миролюбиво предложил Шурка.
Скрывая подступившие слёзы, Варя покорно кивнула.
Озадаченный Лера не знал, что делать, – то ли идти с друзьями, то ли остаться в зале. С одной стороны, на балконе он будет третьим лишним. А с другой, того и гляди, пригласит его на танец какая-нибудь уездная барышня.
– Ладно, – решился он. – Вы пока охлаждайтесь, а я пойду на игру погляжу.
– Только сам за карты не садись, – предупредил Шурка, – а то опять в историю влипнешь.
– В жизни больше не сяду, – заверил Лера, и они разошлись.
Шурка с Варей были так хороши, что за ними с восхищением наблюдало всё собрание. И только помещица Переверзева метала злобные взгляды. Едва ослепительная парочка скрылась на балконе, она боком-боком пробралась вдоль стены и стала рядом с балконной дверью.
– Смотри, какая лунища, – показал Шурка на громадную и круглую, как светильник, янтарную луну.
– Колдовская ночь, – вздохнула Варя. – Об этот час русалки из вод выходят и женихов ищут, чтобы защекотать до смерти.
– А у тебя жених есть? – поинтересовался Шурка, радуясь, что на балконе темно и не видно его смущения.
– Да рази до женихов теперича, – вновь вздохнула крепостная девушка. – Не сегодня-завтра распродадут наше семейство по разным господам. Горе-то какое.
– Да брось ты, – взялся успокаивать Шурка. – Не станет Марьян Астафьевич вас продавать. Даже если захочет, то одного бриллианта с платья хватит, чтобы ваше семейство освободить. А за ожерелье можно всё поместье Переверзевых скупить.
Фёкла Фенециановна, которая в эту самую секунду встала у балкона, услышала последнюю фразу. И без того гневное её сердце заклокотало от ярости. Бесшумной тенью вошла она в полутьму балкона.
– А вот это Венера, – кивнул Шурка на самую большую и яркую звезду на небосклоне. – Звезда всех влюблённых.
– Какая? – запрокинула голову Варя.
– Да вот же.
И чтобы было вовсе понятно, Шурка обнял девушку одной рукой за плечи, а другой указал на Венеру.
Глаза Фёклы Фенециановны к тому моменту свыклись с темнотой, и она различила, что юный князь Александр стоит в обнимку с красавицей княжной. Ослеплённая ревностью, помещица ринулась к теперь уже ненавистному князю и одним движением рук оттолкнула его прочь от девушки.
– Ах, негодяй! – набросилась она на князя. – Мерзавец!
Не успел ошарашенный Шурка понять, что происходит, как получил звонкую пощёчину.
– За что?! – возмутился он, но помещица, воинственно задрав подол платья, уже унеслась обратно в залу.
Не прошло и минуты, как на балкон в сопровождении приятелей стремительным размашистым шагом ворвался господин Переверзев. Ни слова не говоря, он подошёл к Шурке и влепил ему вторую пощёчину, отчего у бедного Захарьева щёки запылали не хуже, чем у Вари.
– Стреляться! – объявил при всех отставной подпоручик. – Жду вашего секунданта, сударь!
После этого Марьян Астафьевич, поклонился с улыбкой и в преспокойном расположении духа покинул балкон.
В гостинице
Поздно вечером к трактиру подъехал всадник. Спешился, похлопал по загривку буланого[170] скакуна, и того как не бывало – у порога стояло уже два человека. Когда заспанный половой открыл дверь, то при свете фонаря разглядел князя Захарьевского и графа Леркендорфа. Вид у Шурки был сияющий. Лера, напротив, – согнулся в три погибели и держался за поясницу, словно старый дед.
– Сию минуту принесу ключ от нумера, – заверил трактирный слуга и, натыкаясь на столы, поспешил вглубь заведения.
– Ё-го-го моё-го! – тихонько заржал Лера, когда они остались одни. – Я все копыта по этим ухабам сбил.
– Сейчас будешь, как огурчик, – заверил Шурка, – дай только в номер подняться.
Надо пояснить, что после бала друзья отвезли Варю домой. А так как от её кареты остались одни лишь обглоданные тыквенные корки, то Шурка по предложению самого Леры обратил Леру в коня. Поэтому тот и держался за поясницу, и кряхтел, и даже припадал на одну ногу.
