Джеральд Даррел - Звери в моей жизни

– Одевается, – следовал краткий ответ.

Капитан мерил прихожую грузными шагами, ворча и поглядывая на часы.

– Глэдис! – орал он наконец, не в силах больше сдерживаться. – Глэдис! Где ты там застряла, черт возьми? Глэдис!

Издалека, со стороны спальни, доносился голос миссис Бил, примирительным тоном объясняющей причину заминки.

– Давай-ка поживей! – ревел в ответ капитан. – Ты знаешь, который час? Глэдис!.. Глэдис! Я говорю, знаешь, который час? Если не поспешишь, мы опоздаем к началу... Глэдис!.. Я не кричу... Просто пытаюсь расшевелить вас, окаянных женщин... Я вовсе не ругаюсь... Просто хочу, чтобы вы поторапливались!

Наконец появлялась миссис Бил в сопровождении трех щебечущих девушек, и капитан, словно огромная овчарка, выпроваживал их на улицу и загонял в машину, ворча себе что-то под нос. Сам он втискивался за руль, Лора и миссис Бил садились рядом с ним, все остальные жались на заднем сиденье. Мотор несколько раз грозно взрыкивал, натужно скрежетало сцепление, наконец машина срывалась с места.

– Ха! – удовлетворенно произносил капитан. – Мигом там будем.

В те дни бензин еще отпускали по карточкам, и это обстоятельство чрезвычайно раздражало капитана, который воспринимал все виды карточек как проявление неукротимой ненависти правительства к нему лично и к его семье. Для экономии бензина он придумал свой способ, одинаково оригинальный и бесполезный. Там, где дорога шла под уклон, капитан выключал мотор.

– Толкайте! – рокотал он. – Все вместе – толкайте.

Услышав впервые эту примечательную команду, я заключил, что кончился бензин и капитан хочет, чтобы мы вышли из машины и подталкивали сзади. Ничего подобного. Капитаново "толкайте" означало, что нам надлежит раскачиваться взад-вперед на сиденьях. Он уверял, что таким способом мы сильнее разгоняем автомобиль на спуске.

– Толкайте! Ну же, толкайте, – ревел он, раскачивая свою могучую тушу. – Толкай, Глэдис!

– Я толкаю, Вильям, – выдавливала из себя порозовевшая миссис Бил, дергаясь, точно беспокойный персонаж кукольного спектакля.

– Слабо толкаешь! Эй вы, сзади, давайте толкайте как следует. Сильней! Сильней!

– Я не могу сильней, Вильям, – задыхалась миссис Бил. -И я не вижу никакой разницы.

– Разница есть, – рычал капитан. – Разница будет, черт возьми, если как следует постараться. Давайте сильней... еще сильней!

Но вот кончился уклон, машина начинает взбираться на подъем.

– Дружно... все вместе... сильней... сильней! – лихорадочно вопил капитан, и мы толкались, словно регбисты в свалке, наполняя машину пыхтеньем и хрипами.

Наконец машина останавливалась, капитан включал тормоз.

– Ну вот, – недовольно ворчал он, высовывая из окошка ладонь величиной с лопату. – Глядите, только до этого куста дотянули. А в прошлый раз хватило разгона вон до того боярышника. Говорил вам, толкайте как следует.

– Но мы просто не можем сильнее толкать, Вильям.

– Ритм – вот чего вам недостает, – объяснил капитан.

– Какой может быть ритм, когда толкаешь, дорогой.

– А я говорю, может, – рокотал капитан. – В Африке последний портовый грузчик это знает. Ритм и согласованность... Только надо с умом. Ну-ка попробуем еще раз.

– Хоть бы скорее отменили эти карточки, – шепотом жаловалась мне миссис Бил.

– Как будто я в этом виноват! – язвительно кричал капитан. – Не моя вина, что это окаянное правительство отпускает нам бензин чайными ложками. Я только стараюсь растянуть его.

– Конечно, милый. Не надо браниться. Я не говорила, что ты в этом виноват.

– Я не виноват, черт возьми. Стараюсь сделать, как лучше, а вы не хотите помочь толком.

– Хорошо, хорошо, милый. Мы попробуем еще раз. Машина взбиралась на гребень следующего холма и начинался новый спуск. Капитан опять выключал мотор.

– Ну, – кричал он, – слушайте мою команду. И не жалейте сил. Все вместе... раз, два, три – толкнули.. раз, два, три – толкнули... Ты не толкаешь, Глэдис! Ты толкаешь не в ногу! О каком результате можно говорить, черт возьми, когда вы толкаете не в ногу? Раз, два, три – толкнули. Глэдис, внимательнее!

Вот так, дергаясь и пыхтя, мы ползли к цели. И даже самый захватывающий фильм не мог соперничать с поездкой в кино и обратно.

8

ВЫСОКОМЕРИЕ ВЕРБЛЮДА

А этот труженик верблюд, что вам сказать о нем:

Сиротка, страус, сущий черт – все существа в одном.

Зима нагрянула внезапно, словно вдруг открыли гробницу и дохнуло могильным холодом. Чуть ли не за одну ночь ветер сорвал с деревьев последние разноцветные полотнища осенней листвы и насыпал большие гниющие кучи, которые от хорошего пинка разваливались, словно кекс. Затем пошли утренние заморозки – высокая трава белела и становилась хрупкой, дыхание повисало в воздухе светлой паутиной, а кончики пальцев щипало так, будто их прищемило дверью. А там и снег повалил, большие кружевные снежинки накрывали землю молочно-белой пеленой; снег лежал по колено, собирался в двухметровые сугробы и глушил все звуки, только сам хрустел и поскрипывал под ногами. Ветер без помех больно хлестал вас по лицу, выжимал слезы из глаз, замораживал тающий снег на ветвях и лепил из него гофрированные сосульки, миллионы сосулек, похожих на оплывшие свечи.

Мой роман с жирафом кончился, меня перевели в секцию, известную под названием верблюжатника. Основу секции составляли стадо верблюдов-бактрианов, стадо яков, чета тапиров, различные антилопы и лани. Заведовал ею некий мистер Коул ("Для тебя я мистер Коул, любезный", – сообщил он мне в первое же утро), внешностью удивительно похожий на вверенных ему верблюдов. У него был замечательный помощник – старина Том, сам битюг и походка битюжья от здоровенных болячек, из-за которых казалось, что башмаки его набиты картофелинами. Маленькие добродушные глаза Тома цветом напоминали ярко-голубое крыло сойки; многолетнее потребление пива и домашней настойки придало его крючковатому орлиному носу красноту и лаковый блеск костянок падуба. Старина Том никогда не был женат, однако поддерживал тесные и нежные отношения со всеми своими пятнадцатью детьми. Это был такой добрый человек, что улыбка не сходила с его лица, и в сиплом голосе его было столько нежности, что даже простое "доброе утро" звучало у него так, словно он именно вас любил больше всех на свете. Естественно, все его обожали и готовы были все для него сделать, когда он, широко улыбаясь, бродил по зоопарку – ни дать ни взять дед шекспировского Фальстафа.

Вожаком и повелителем верблюжьего стада, включавшего шесть верблюдиц, был Большой Билл, могучий зверь с туго набитыми горбами, напоминавшими французское кресло, с большими кудрявыми гольфами на ногах и с таким презрительно-высокомерным выражением на морде, что вы от души желали ему споткнуться и шлепнуться на землю. Стоит, возвышаясь над вами, – живот урчит, длинные зеленовато-желтые зубы поскрипывают, – и созерцает вас с подозрением и отвращением, будто вы детоубийца или еще хуже. Мало того, что этот чопорный зверь был совершенно уверен в своем превосходстве, его еще отличало изрядное коварство. Изволит заключить, что вы не оказываете ему надлежащих почестей, – тотчас поднимет на вас одну из своих могучих бугристых ног. И так как невозможно было предугадать, что Большой Билл может посчитать оскорблением его достоинства, общение с ним всегда было исполнено риска.

Как-то раз, собравшись кормить тапиров, я надумал для сокращения пути пройти через верблюжий загон. Большой Билл стоял в центре загона и жевал жвачку, и, поравнявшись с ним, я решил поздороваться.

– Привет, Билл, привет, старина! – весело крикнул я.

Увы, такая фамильярность явно пришлась не по вкусу его величеству. Челюсти Большого Билла замерли, светло-желтые глаза уставились на меня. Внезапно он шагнул вперед, рывком опустил голову с разинутой пастью, вонзил свои длинные некрасивые зубы в одежду на моей груди, поднял меня, встряхнул и уронил на землю. Хорошо, что на мне была плотная куртка и толстый свитер, не то его зубы впились бы в мою грудную клетку. Тем временем верблюд развернулся и брыкнул Задней ногой. Отчаянным усилием я откатился в сторону, так что здоровенное копыто рассекло воздух в каких-нибудь сантиметрах от моей головы. Вскочив на ноги, я задал стрекача. И больше никогда не ходил для сокращения пути через загон Большого Билла.

Самая великовозрастная из жен Билла, степенная матрона по прозвищу Бабуся, родила как раз в то время, когда я работал в верблюжатнике. Очевидно, роды состоялись рано утром, потому что, придя в восемь часов, мы увидели на соломе под раздавшимся животом матери чрезвычайно растерянного и жалкого верблюжонка, мокрого и прилизанного после первого омовения, которое учинила Бабуся. Изо всего стада она отличалась самым смирным нравом, поэтому я смог осмотреть малыша, не опасаясь пинка в лицо. Он был ужасно тонкий и костлявый, и поначалу длинные податливые ноги никак не хотели его держать. Со спины на бок уныло свисали два кожистых треугольника. Этим несчастным лоскутам предстояло со временем набухнуть и вырасти в настоящие горбы.