Илья Дворкин - Мастера
Теперь эта женщина воспитательницей в детском саду работает, вот она и сказала Нине Игнатьевне спасибо за то, что она помогла её мужу на работу устроиться и ещё больше укрепила в ней веру в то, что её муж — хороший человек.
— А вторая женщина за что тебе спасибо сказала? — спрашивает Таня.
Рассказала Нина Игнатьевна и о просьбе этой женщины.
Работала она на птицеферме. Семья у неё, дети. Жили в маленькой комнате. Тесно.
Просила женщина выделить ей квартиру. Пообещали, что дадут, а когда стали распределять, оказалось, что квартир мало, не достанется этой женщине.
Расстроилась она и пришла к своему депутату, к Нине Игнатьевне.
Обратилась Нина Игнатьевна в комиссию, которая распределяет квартиры. Попросила проверить все списки и ещё раз посмотреть, кто больше всего нуждается в улучшении жилья. Оказалось, что в списки попала семья, у которой и комната побольше и детей поменьше, чем у той женщины. Решили этой семье выделить квартиру в следующий раз.
С разными делами и просьбами приходят люди к своему депутату. Всех надо выслушать, каждому помочь.
Вот и говорят люди спасибо за то, что помогла Нина Игнатьевна квартиру получить, на работу устроиться; за то, что новый автобус в совхозе появился, за то, что коровы у неё хорошие, здоровые; за то, что они много молока дают. И другие доярки говорят спасибо за то, что с Ниной Игнатьевной рядом работают, передовой опыт перенимают, учатся у неё трудиться и жить.
И зоотехник, и бригадир говорят Нине Игнатьевне спасибо за то, что она точно выполняет все их указания.
И директор совхоза говорит спасибо за то, что Нина Игнатьевна своей работой другим пример показывает, за то, что своими делами прославляет родной совхоз.
И мы все говорим спасибо Нине Игнатьевне и таким людям, как она, за то, что у нас на столах и сметана, и творог, и сыр, и сладкие сырки, и молоко. Ведь если бы не было молока, то и мороженого дети не имели бы! Ведь и мороженое делают из молока и сливок.
Вот за что говорят спасибо Нине Игнатьевне Брашкиной.
Лев Валерианович Куклин. Порядок на борту!
Откуда корабельщики пошли
Поначалу-то ты, дружок, меня послушай…
А расскажу я тебе одну стародавнюю историю. Мне её бабушка вместо сказки на ночь нашёптывала. Ей эта сказка не сказка, быль не быль от прадеда моего досталась. Прадед-то мой Василий из поморов был, сам корабельщиком подряжался, по реке Северной Двине лес корабельный сплавлял, судёнышки деревянные строил. А как эта история к нему попала — никто уж и не упомнит.
Ну, так слушай, как дело было.
Люди в давнишние-то времена сплошь пешими были. Только-только научились лапти плести, когда было им ещё до корабля умом дойти!
Жили это они так, жили, про море слышали, а никогда моря не видывали. И одолело людей любопытство. Сколотили они артель из тех, кто посмелее да побывалее, и послали на край света море повидать, руками его пощупать.
Бабы им напекли пирогов да шанежек, сложили они припасы в свои котомки заплечные, топоры за пояс сунули, отцу-матери поклонились в пояс по обычаю — и тронулись в путь.
Долго ли, коротко ли, про то история умалчивает, только дошла артель до края света. А край света-то — вот он, теперь на любой карте видать: с левой стороны море ледовитое, сердитое и с правой стороны то же море, а посерёдке земля кончается, как у сапога — острым мыском, еле-еле ногу поставить.
Подошёл первый из артельщиков к воде, сложил ладони ковшиком, зачерпнул водицы и попробовал.
— Тьфу! — говорит. — Видно, на всём белом свете жёны опару для блинов одинаково замешивают: явный пересол…
Второй в затылке почесал:
— А дорога-то, братцы, по воде гладкая…
Третий артельщик портянки снял, ноги в воду сунул, сидит, жмурится.
— А обратно, — говорит, — давайте корабль ладить! Пешком не пойду, потому как у меня ноги сопрели…
Ну, артельщики наши — народ мозговитый. Сказано — сделано. Инструмент, понятно, с собой: у кого пила, у кого топор, а у кого и бурав с долотишком.
Да наши-то и с одним бы топором управились. Они топором-то любую деревянную работу сладить могли!
Набрали артельщики матерьялу на небольшой кораблик: где плавник — брёвна плавучие, что на берег выкинуло, а где и живую сосёнку. Ладный кораблик получился, по-нашему — лодья.
До родных краёв уже не пешим путём добирались, а по воде.
С того времени так у нас и пошло: кто смел, тот и умел. А кто умел — тот и рыбку съел.
А корабел-корабельщик — всегда смелый человек, раньше других соль на вкус пробует, раньше других у него топор в руку вскакивает.
А юнга, вроде тебя, несмышлёныша, у нас зуйком называется. Так себе, значит, птенец ещё, не чайка большая, а чаинка малая, желторотик.
Слушай-ка, что бывалые люди говорят, да ума-разума и набирайся!
Далёкий Васильевский остров
— Так вот, живу я в Ленинграде, на далёком Васильевском острове. Ты, конечно, сразу скажешь: стоп! Да я и сам ленинградец, знаю, где Васильевский. Вот он — можно сказать, совсем рядом. На трамвай или на автобус сел — и через полчаса на Васильевском, в Гавани. Какой же это далёкий остров?
А это, братец ты мой, с которого конца смотреть… Ежели для ленинградского парнишки, — так тут ты кругом прав. Действительно, путь не дальний. Ну, а ежели твой ровесник во Владивостоке живёт? Померь-ка по карте, близко ли…
А индийские ребятишки? Они, может, диковинный фрукт манго или орехи кокосовые каждый день жуют, а наш белый снег для них — удивление. И уж Васильевский остров — самый дальний остров будет!
Ясное дело, кокосовых пальм да бананов на моём острове нет — климат не тот. Мой остров другим делом на целый белый свет славится. Чем? А ты сам прикинь-ка: живу я, значит, в приморском городе — Ленинграде, на проспекте имени морского адмирала Нахимова. Мне в окна морской ветерок задувает, гудки корабельные доносит, словно привет с кораблей передаёт… Почему? Да потому, что многие морские корабли-работяги на Васильевском острове построены, и здесь их родина… А по родине, по земле родной везде грустят, всюду её вспоминают — что корабли, что люди.
И есть на моём родном Васильевском острове место, которое я ни на какое другое место в мире не променяю. Стоит там, на Косой линии, здание. А над ним укреплены два ордена, и гордая надпись каждому видна издалека: «Балтийский завод». Самая моя родная надпись!
И каждое утро раскрываю я свой рабочий пропуск и прохожу сквозь проходную. Да меня, если честно сказать, и без пропуска каждый на заводе в лицо узнает, скажут только:
— С добрым утром, Фёдор Васильевич!
А сразу за проходной моя дорога лежит — ни длинная, ни короткая, а вся моя жизнь.
Главная дорога
Моя Главная дорога — это главная аллея Балтийского завода.
Аллея как аллея — ни узкая, ни широкая, не везде деревьями усажена, не везде цветами украшена. Ходят по ней мои товарищи по работе, ездят машины и автопогрузчики. По её сторонам стоят цеховые корпуса, и там тоже мои товарищи-корабелы работают.
А я иду каждое утро от проходной до своего стапеля. И шаги уже давно считать перестал. Когда торопишься — шаг пошире, не спешишь — короче. А в среднем около тысячи шагов выходит. Туда — тысяча, обратно — тысяча. Да…
И хожу я по этой своей главной аллее, как в сказке говорится, ровно тридцать лет и три года. И не было у меня в жизни другой дороги, и не было у меня в жизни другой работы! Каждый день, кроме выходных: туда и обратно. Туда и обратно.
Вот, вроде бы, я и не путешественник знаменитый. А ну-ка, если все мои шаги за тридцать-то три года в одну нитку вытянуть? Получится, я думаю, что земной шар я уже пешком обошёл. И не альпинист я, а ну-ка, если все мои метры сложить, что я на стапель, на борт за свои тридцать три наподымался, да высоту эту измерить? Прикинуть — уж не на одну самую высокую вершину я за свою жизнь вскарабкался…
Вроде бы — и приключений на мою жизнь никаких не выпадало: дорога прямая, знакомая, до камешка изученная, не тайга и не джунгли. А стоит опять спокойно рассудить — так ведь каждый мой корабль, что я начал да со стапеля спустил, — разве не приключение? Приключение, да ещё какое: каждый раз — новое, каждый раз — на особинку!
Вот и выходит: и путешествия, и восхождения, и приключения самые разные — всё укладывается в путь одной моей жизни, рабочей жизни — от проходной до стапеля, по главной аллее, по Главной моей дороге.
Тысяча шагов туда, тысяча обратно…
Краны над стапелем
Своё рабочее место я от проходной вижу сразу — над ним склонились подъёмные краны, как жирафы свои длинные шеи вытянули, и ждут. Весёлые краны, разноцветные. Я их наизусть знаю: вот синий — «десятка», вот жёлтый, спиной повернулся — это «девятка», а красный, на котором тётя Клава, крановщица, в кабинке сидит, — «двенадцатый».
