Юлия Кузнецова - Где папа?
А мама сказала, что мне, выходит, других жальче, чем её, потому что она всё это «на своём горбу пёрла», и ей приятно, что я съем, а не чужие.
Мы с папой посмеялись над «горбом», потом папа сказал маме, что она его спасительница, и стал рассказывать, что у них три раза в день тошнотворная каша-баланда, которую они могут в себя впихнуть только в обед, когда есть особенно хочется.
– Утром бутерброд с кофе, а вечером – хлопья, – сказал он, наливая себе газировки, той самой, к которой прицепилась тётка в форме и сандалиях. – Ух… Газировочка… Сто лет не пил! Хлопья, в общем, завариваем и кидаем туда тушёнку. И так каждый день. Меня от хлопьев этих тошнит уже.
А потом он откусил кусок помидора и округлил глаза от радости. И мне стало приятно, потому что эти помидоры ему я выбирала, меня мама вчера за ними отправила. И теперь я немножечко поняла маму, когда она говорила про «горб».
Потом папа пошёл курить на общую кухню, а я направилась за ним. Потому что, хотя и вредно дым вдыхать, я не могла пропустить ни секунды времени с папой.
На столе, покрытом цветастой клеёнкой, лежал кусок камня или известки. Я спросила у папы, зачем тут камень, а он посмеялся и сказал, что это хлеб. Тот самый, который заключённые пекут. Я не поверила и потыкала в него пальцем. Правда, мягкое и сырое внутри. Я заметила, что зато на клеёнке нарисованы были кекс и плюшки, красивые торты и пышные буханки, порезанные на куски, и сочетание такой клеенки и этой каменюки было ещё более странным, чем тёткина форма и педикюр.
Папа покурил и, вернувшись, сел на диван, а мама тут же велела ему встать, потому что на диване «какая-то непонятная шерсть». Папа не встал. Он посмотрел на свои руки и сказал:
– У меня теперь травма на всю жизнь будет. Как теперь жить дальше?
– Если на диване – непонятная шерсть? – хмыкнула я и тут же себя одёрнула – он не про шерсть же! Он серьёзно. Про тюрьму… А я, дура, шутить начала.
– Тебя не обижают? – повторила мама мой вопрос.
– Каждый норовит поучить, – усмехнулся папа, – но я со всем соглашаюсь. Хотя это тяжело. У меня тонкая психика.
– Ты же ручеёк, – напомнила я ему, – всё обежишь.
– Я не знаю, каким я выйду, – сказал он, глядя на руки.
– Не пугай нас, – попросила мама и тут же согнала меня с дивана с воплями, что я испачкала платье в этой дурацкой шерсти, и принялась стряхивать её с меня, больно ударяя по лопаткам.
Но видно было: она просто не хочет, чтобы папа думал дальше о том, что впереди может быть что-то плохое. Потому что она и сама этого боялась.
Я говорю
Мы попили чай, мама запихала в нас кучу пирожных и фруктов, перемыла всю посуду и прилегла с краешку кровати (не дивана! на нём шерсть!). Она задремала, а мы с папой, чтобы её не беспокоить, всё-таки уселись на этот дурацкий диван, и я начала говорить. Никогда в жизни я столько не говорила! Я выкладывала папе всю свою жизнь. Это был не крыжовник, который сыпался, это был грохочущий водопад. Я всё-всё ему рассказала, и про школу, и про Андрюху, и про Фокса с Алашей, и, конечно, про Кьяру.
Я говорила-говорила-говорила, совсем забыв, что в школе у меня кличка – Немая.
А папа, совсем как раньше, слушал меня и раскладывал всё по полочкам, наводя порядок в моей голове. Он словно прохаживался по моим мыслям с тряпкой и веником, выкидывал ненужное, протирал от пыли необходимое, сортировал, укладывал, прочищал.
– Мне так этого не хватало, – прошептала я в конце концов.
– Всё будет хорошо, – прошептал папа, обняв меня, – всё кончится.
Хотя до этого мы говорили во весь голос, когда начали шептаться, мама проснулась. И тогда я начала их смешить, рассказывая, какие словечки говорит Кьяра, как она танцует под музыку из мобильного телефона, а потом разошлась и показала пантомиму, как я укладываю её спать, и родители прямо тряслись от хохота. А потом в дверь постучали и сказали, что мне пора уходить.
Мы обнялись в последний раз.
– Я не знаю, каким я выйду, – повторил вдруг папа.
На этот раз мама выставила вперёд свой худой палец и строго сказала:
– Главное – тебе есть к кому выйти!
Это было правдой. Я вышла в коридор, а папа медленно закрывал дверь, словно не желая меня отпускать, а я изо всех сил держалась, чтобы не расплакаться.
Парень на проходной
Тётка в форме сидела за столом и грызла огурец. Перед ней стоял парень и что-то тихо ей говорил. Я глядела на него во все глаза. На нём была рубашка. Серая. Как на том пугале.
А ещё он был похож на Андрея. Темноволосый, кареглазый. И я смотрела на него, как он спокойно ей что-то докладывает, и всё у меня внутри переворачивалось.
Конечно, это не значит, что я теперь буду любить и обожать всех на свете зеков, раз мой папа попал к ним. Но раньше мне не приходило в голову, что среди ЭТИХ есть ВСЯКИЕ.
Обратная дорога
По небу медленно двигались облака, похожие на белых китов с плоскими животами. Они плыли по ярко-голубому, как утреннее море, небу, вперёд – подальше от тюрьмы. Когда-нибудь они поплывут и над папой, которого Костя, как меня сейчас, будет везти домой.
Глава 16
Волк, который съест барашка
– Не буду сидеть, – проворчала Кьяра.
– А под «Барашка Шона»?
– Нет!
– Ну пожалуйста, малыш, нам надо с тобой досидеть ещё пять минут.
Строго говоря, Кьярка просидела уже столько, сколько ей прописал педиатр. Десять минут. Но я вычитала на упаковке с кремом, что лучше будет, если крем побудет на коже пятнадцать минут. Поэтому я включила второй диск «Шона» и снова усадила Кьярку себе на колени. Лучше подержать крем подольше. Мне совсем не нравится, как выглядит еёнога. Красные прыщики расползаются по всей коже, а кое-где она уже успела расчесать ногу до крови.
– Не хочу «Шона», – губы у неё выгнулись полумесяцем и задрожали, – вон там волк! Он съест барашка!
Она указала пальчиком на окно.
– Это не волк, это ветер, солнышко. – Я поймала и поцеловала её пальчик, но она всё равно хмурилась.
А холодный мартовский ветер и правда распоясался там, за окном. Гудел так, словно пытался снести балкон.
– Давай ещё чуть-чуть посмотрим, а потом я покатаю тебя на одеяле, – предлагаю я.
– Мама не разрешает. Мама будет сердиться. Пол грязный.
– Ну на пледе. Давай?
– А плед чистый?
– Ага.
Она тут же светлеет. Везёт же, умеет так быстро переключаться. Вот она уже смеётся над тем, как Шон платит за пиццу живой лягушкой и как продавец целует на радостях эту лягушку, а та с ужасом на него косится.
А я всё думаю, надо было уточнить, что хотя, плед чистый, пол-то всё равно грязный? Получается, мы всё равно вроде как обманываем их маму? Она же сердится на то, что что-то катают по грязному полу…
«Ну и пусть сердится, – думаю я в конце концов. – Как могу сидеть с Кьяркой, так и сижу».
Плед
Это ощущение, что я делаю что-то втихаря от Татьяны, то, что, возможно, не понравилось бы ей, если бы она узнала, – странное.
Это вроде и неловкость.
Но и радость, что ли. Не потому, что это не нравится Татьяне, а потому, что это нравится Кьяре.
Поэтому я с почти чистой совестью врубаю Roxette на полную громкость, расстилаю на полу плед и катаю Кьяру.
If you had one wishwhat would it be?If you had one wishwould it be about me?[3]
Мне кажется, Татьяне бы и громкость не понравилась, и текст. Но меня это только подгоняет, как будто ветер дует в спину, а я на санках несусь с горы, подпрыгивая на кочках. Как тогда – с Андрюшей.
Так меня пробрала и музыка, и все эти нарушения, и то, что Кьяра ржала как мешочек со смехом, пока я катала её на пледе по полу, что я сама начала приплясывать.
И поглядывала в тёмное окно. Руку вверх, потом рисуешь в воздухе круг. Я даже подумала, что, перенеси меня вот прямо сейчас на школькую дискотеку, я бы неплохо смотрелась в круге танцующих. Не то чтобы кто-то упал бы в обморок, но меня хоть не отличали бы от остальных, что тоже неплохо. Может, я и не казалась бы себе такой страшной?
– Лиза! У тебя красивое платье! – закричала Кьяра, переворачиваясь со спины на четвереньки и хватаясь за плед.
– Да? – спросила я, оглядывая старую застиранную серую футболку с дыркой на груди и со со следами яблочного пюре, которым она меня закидала. – Спасибо, милый, ты у меня тоже красавица!
Она правда была жутко хорошенькой, с блестящими глазами и прилипшими ко лбу волнистыми волосами, в розовых лосинах и белой футболке с Микки Маусом. А что касается меня… Она смотрела на меня с таким обожанием, что мне захотелось ей поверить.
В целом-то я похожа на обычную девчонку, которая танцует под музыку со своей младшей…
Стоп.
Не со своей.
Я вдруг выронила кусок пледа.
– Ещё! – закричала Кьяра. – Хочу ещё!
Но я не могла заставить себя поднять плед. У меня возникла одна мысль. Я всегда об этом знала, но по-настоящему это до меня только что дошло.
