Сосед по парте - Тамара Шаркова
— Так что же, ты так и будешь сидеть, переживать и при каждой встрече не знать, куда глаза деть? Ты же свое отношение к этим людям не поменял?
— Нет, конечно.
— Ну, и дай им это понять. Давай, думай.
Я долго терзался сомнениями, все представлял себе, как дядя Миша откроет дверь, какое у него будет лицо, что он скажет… Заснул, так ничего и не решив. Но когда утром встал, то уже понимал, долго так терзаться не смогу, лучше, как Леша сказал, поехать… Тут я мысленно осекся… впервые я хотя бы и про себя я назвал Градова «Лёшей»!
* * *
Дядя Миша встретил меня так, как будто ничего не произошло. В его комнате папки и книги с закладками, как обычно, грудой лежали на старинном столе, и потому готовить алгебру мне пришлось на кухне. В холодильнике не оказалось для меня, как в прошлый раз, ни мороженого, ни особых пирожных. Марта не звонила домой с работы каждый час. Я просто вписался в их жизнь, и так приятно было чувствовать, что мне, как и раньше, здесь рады.
Я провел у Марты все воскресенье, и приехал с ней прямо в школу к первому уроку в понедельник.
Неприятное событие в подъезде
Началась новая неделя нашей с Градовым… Алексеем… жизни. Слова мамы, «а там видно будет», уже не тревожили меня, как в первый день. Мамин голос в трубке звучал, как обычно, Градов тоже разговаривал с ней спокойно, дверей от меня не закрывал. И тут в нашем подъезде случилось неприятное событие.
В квартиру, где жила тетя Наташа с Оксаной и Джамилей, пришел участковый. Проверил у них документы, а потом за закрытыми дверями вел переговоры с Варварой-Грозой. После этого Варвара поднялась к Доре, в результате чего тетя Галя-французская отпаивала мадам Свижскую каким-то успокоительным отваром.
И в тот же день, когда я возвращался из школы, к нашему подъезду подлетела машина с голубыми полосками и надписью «Охрана». Из нее выскочил трое вооруженных мужиков в касках, бронежилетах и рванули на третий этаж. Но тревога оказалась ложной. Они, как и участковый, встретились со старшей по подъезду и укатили. В квартире на третьем этаже, над «вдовой Куркиной», никто не жил. Хозяйка её в ожидании скорого переезда, уехала к дочке, а квартиру поставила на охрану.
Весь подъезд переполошился. В квартире на первом этаже побывала Галя-черненькая. Узнала, что Оксане предписано немедленно возвратиться в свою страну, а Джамиле и тете Наташе принести какие-то справки. Что касается мужчин восточного типа, о которых участковый расспрашивал Варвару, то ими были два взрослых сына Доры. Они жили с отцом в Болгарии, но сохранили прописку у матери и приезжали повидаться с мамой и бабушкой. От них тоже потребовались какие-то новые бумаги. Обо всем этом мне рассказала Дора и прибавила, что участкового привел в наш подъезд донос «вдовы Куркиной», а тревога из-за квартиры на третьем этаже — это, наверное, «сбой в системе», а может и тут вдова руку приложила.
Вечером того же дня я зашел к тете Гале-французской, чтобы взять для мамы какой-то нужный ей крем. Они были у нас в подъезде на особом положении: тетя Галя и Симон Александрович.
— А что вы хотите, интеллигенты старой закалки, — говорила Варвара Ивановна.
И я объяснял для себя это тем, что во-первых, они очень старые, а, во-вторых, они в войне с немецкими фашистами участвовали. Тетя Галя школьницей в госпитале санитаркам помогала, а Симон Александрович целый год воевал. Он добровольцем пошел в армию после девятого класса. Ну, и они были кандидатами наук. Тетя Галя — филологических, а Симон Александрович каких-то инженерных. Если у в подъезде возникали общие проблемы, то собирались и обсуждали их все вместе именно в этой квартире.
Когда я спустился на второй этаж, там было настоящее собрание жильцов. В самой большой комнате, которая называлась гостиной, а у Гали-черненькой «залой», за овальным столом сидел Симон Александрович, тетя Наташа, Джамиля, Дора. Варвара-Гроза и плачущая Оксана.
Тетя Галя пошла к себе в спальню, чтобы упаковать для мамы посылочку, а я тихонько поздоровался и устроился на диване у Доры за спиной.
— Разве Я в той войне виноватая? То ж война сама до меня пришла. — всхлипывая говорила Оксана. — А теперь ни хаты, ни работы!
— Милая Оксана, — успокаивал ее Симон Александрович. — Мы с Вами должны спокойно во всем разобраться. Узнаем, какие документы по новым правилам нужно оформлять. Возможно, на работе Вам помогут, ведь они знают Вас не первый год. И еще, я бы, на Вашем месте, подумал о предложении брата. Поезжайте к нему, повидайтесь, может захотите остаться.
— Та дорогой мой Симон Александрович! И буду я у брата на шее. Вы ж знаете, как сейчас в глубинкес работой, — и у нас, и у вас. Вон Наталка и Джамиля тоже не от хорошей жизни на заработки из дому приехали.
— Ну так вернешься, — твердо сказала тетя Наташа.
— А комната?! Хозяйка ж ее сдаст!
— Со мной будешь жить!
И так получилось, что охранники с автоматами, полицейский, проверяющий документы у тети Наташи с соседками, анонимный донос на Дору с сыновьями, плачущая Оксана как-то зловеще соединилось в моей голове с тем, что я узнал на днях от Аскольда Сергеевича.
У Соловецкого камня
В тот вечер, 30 октября, Аскольд Сергеевич принес в библиотеку ноутбук и вместо занятий пригласил нас посмотреть прямую трансляцию с Лубянки и послушать, о чем говорят люди, которые пришли в Соловецкому камню.
Шел дождь, было темно. Люди стояли длинной цепочкой друг за другом, женщины с детьми, мужчины с непокрытыми головами. Почти у всех в руках были горящие свечи. Они по очереди подходили к микрофону и зачитывали имена тех, кто погиб после арестов 37 года.
Кроме имен называли профессию или место работы расстрелянных, многие говорили «мой папа, мой дедушка, моя мама»:
«…28 лет, домохозяйка;… 51 год, пастух;… 24 года, моя мама, студентка;… 53 года, сторож артели инвалидов;… 42 года, дьякон;… 77 лет, пенсионерка, не работала, моя прабабушка;… 39 лет, колхозница, бывшая монахиня;… на Бутовском полигоне было расстреляно 2370 человек, 247 человек расстреляли в один день с моим отцом;…70 лет, священник села Солотча, мой дед». Меня поразило, что многим дедушкам не было и сорока лет! Я сказал об этом, а Колян пожал плечами:
— Так они же тогда были
