Владимир Пистоленко - Памятное лето Сережки Зотова
На пороге появилась Манефа Семеновна. На лице ее уже не было того недовольства и гневливости, которое так обеспокоило Сергея. Она подошла к нему и ласково провела рукой по голове. Сергей не ожидал такого, а сейчас особенно, и удивленно взглянул на нее. Значит, она сердилась не на него? А старуха ничего не сказала и занялась своими делами. Уже вечером, перед сном, спросила:
— Из-за чего он приходил, учитель твой?
— Ко всем ходят.
— Может, там что-нибудь непотребное случилось, да я не знаю? допытывалась Манефа Семеновна.
— Если б что не так, он сразу бы сказал.
— А вот жалуется: на занятиях будто подремываешь. Я уж греха на душу хватила, свалила все на болезнь. Как это понимать?
— У меня и вправду бывает — голова болит, — сказал Сергей и тут же пояснил: — Может, и не болит, а просто мутнеет. И в сон тянет. Уроков много задают. Готовить не успеваю.
— Ну, а другие как?
Сергей помолчал.
— У меня каждый вечер на одну Библию вон сколько времени уходит.
— Не греши, — строго оборвала Манефа Семеновна. — Божье слово на пользу человеку дадено. И никогда во вред не бывает. Только во спасение.
Сергей не стал возражать, но сам подумал, что, пожалуй, сколько хочешь сиди над Библией, а если уроков не выучишь — двойку схватишь как пить дать.
— Сереженька, — снова заговорила Манефа Семеновна, — ты уж как-нибудь старайся там, солнушонок, чтоб без всяких замечаниев. И нечего ему к нам ходить. Глаза-то у человека так и шарят, так и бегают. Насквозь норовят пронзить тебя. И опять же — насчет Библии, смотри, ни слова. Дела божьи пускай в душах наших остаются.
Но все же, как ни была настроена Манефа Семеновна против посещений Павла Ивановича, он вскоре снова зашел к Зотовым. Поводом для этого послужило вот что…
Шла весна.
Приближался религиозный праздник пасхи. Сергей знал, что для Манефы Семеновны этот праздник считался самым большим; к нему Манефа Семеновна готовилась по-особому: за месяц с лишним они с Сергеем начали поститься, ели только хлеб да овощи и то не досыта; молились каждый раз подольше, чем обычно, а вечерами по нескольку часов просиживали за Библией — Сергей читал вслух, а Манефа Семеновна неподвижно сидела напротив и, не спуская с Сергея глаз, слушала. Иногда она глубоко вздыхала и часто-часто крестилась. Сергей больше половины не понимал из того, что читал, и только смутно догадывался, о чем там шла речь, поэтому читать Библию было ему неинтересно, ослушаться же Манефу Семеновну он не смел. Сначала он думал, что Манефа Семеновна от слова до слова понимает все написанное в Библии, но скоро убедился, что она тоже не лучше его разбирается в премудростях славянского языка.
За несколько дней до праздника Манефа Семеновна сказала Сергею, что завтра «страшное», или, по книжному, страстное, бдение и старец Никон велел привести и детей, которые возрастом постарше.
— А о тебе, Сереженька, он особливо наказывал. Так что завтра нам с тобой идти вместе.
Сергей насупился:
— У нас четверть кончается, повторять вон сколько…
— Какой же ты темный, — вздохнув, покачала головой старуха. — Будет на то божья воля — со всеми уроками справишься, а не благословит — хоть расшибись, толку не получится.
— Узнают ребята — засмеют, — хмуро заговорил Сергей о том, что беспокоило его больше всего.
— А не узнают, — убежденно сказала Манефа Семеновна. — Мы же вечером пойдем, когда стемнеет, а возвернемся — еще и не рассветет. Как тут узнать? Да и то надо сказать, за веру и поношение принять не страшно. Ежели, конечно, понадобится. Ты еще молоденький и в вере некрепкий, а, скажем, придись на меня… Чтоб никого другого, а только одной меня дело касалось…
Манефа Семеновна замолчала и, сжав руки на груди, сверкающими глазами уставилась в потолок. Хотя она и не досказала своей мысли, но Сергей и без того понял — за свою веру Манефа Семеновна готова пойти на любые муки.
Спорить с ней он больше не стал.
На следующий вечер, когда совсем уже стемнело, они пошли в моленную.
В комнате стоял полумрак. Приторно пахло ладаном. Словно сквозь туман, Сергею вспомнилось первое посещение моленной. Сейчас людей побольше: несколько стариков, десятка два старух и женщин помоложе. Неподалеку от стола сидела молодая женщина, а рядом с ней — девочка, видно дочка. Опустив руки на колени, женщина сидела, глубоко задумавшись, и почему-то вздрагивала, а девочка прижалась к ней и исподлобья оглядывала присутствующих. Был еще мальчик, тоже поменьше Сергея, худой-худой, с белесыми, давно не стриженными волосами. Должно быть, он тоже пришел с бабушкой. Сергею показалось, что мальчика где-то видел, но, приглядевшись повнимательнее, он убедился — мальчика и девочку видит впервые.
Перед началом моления Степан Силыч раздул кадильницу, зажег на столе свечи и лампу-«молнию», подвешенную среди комнаты. После густого полумрака стало необычно светло. Сергей думал, что нынешнее моление чем-то особенным отличается от других, почему и называется «страшным», и не без интереса ждал начала.
За столом поднялся старец Никон, молча постоял с полузакрытыми глазами и заговорил тихим и скорбным голосом. Не спеша, полушепотом, словно грустную тайну, он поведал собравшимся, что сегодняшняя ночь — ночь скорби великой, потому что много веков назад в эту ночь богоотступники и слуги сатаны совершили тягчайший и непрощеный грех.
— Они распяли на кресте и казнили лютой смертью сына божьего, нашего заступника и спасителя. И грех ихний тяжелым проклятием лежит на нас, на отцах и на детях наших. Братья и сестры! — горестно воскликнул старец. Мы живем за ради последнего дня, когда придет сын божий, чтобы судить нас за грехи наши. Послушайте, дорогие братья и сестры, святые слова Евангелия о том, как за для нашего спасения взошел на крест, страсти и смерть принял господь и бог наш. — Старец немного помолчал, затем обвел всех просящим взглядом и зашептал: — Забудем все наши мирские помыслы и мысленно вознесемся туда, где в эту ночь свершилось страшное дело.
Старец сел на свое место, не спеша раскрыл книгу… Голова его бессильно поникла.
— Чего с ним? — прошептал Сергей на ухо Манефе Семеновне. — Может, больной?
— Божья благодать… на него сходит.
Старец начал читать.
Читал он так же тихо, как и только что говорил. Казалось, будто он позабыл, что в комнате не один, что, кроме него, есть еще люди, которые сидят не шевелясь и ловят каждое его слово. Старец читал, будто разговаривал сам с собой; иногда, прерывая чтение, задумывался, словно пытался понять тайный смысл прочитанного, а поняв, несколькими словами пояснял и продолжал читать снова. В моленной было так тихо, что Сергей слышал затаенное, прерывистое дыхание Манефы Семеновны, чей-то приглушенный вздох. Все, что читал старец, Сергею было знакомо, но сейчас, после его пояснений, казалось совсем другим, новым и интересным. Сергей напряженно слушал, но не потому, что так надо, не потому, что это святое писание и грешно пропускать его мимо ушей, а потому, что вдруг понял идет рассказ о подлецах, которые решили погубить ни в чем не повинного человека. Да-да, именно человека. Сергей никак не мог представить себе Христа богом — ему виделся обыкновенный человек, никому не сделавший ничего дурного…
Через какой-то промежуток времени старец Никон прекращал чтение и выходил на середину комнаты. Вслед за ним поднимался со своего места Степан Силыч, брал кадильницу с тлеющими в ней углями, бросал на них несколько зерен ладана и не спеша, помахивая взад-вперед кадильницей, обходил моленную. Из кадильницы вырывались бело-голубые ароматные клубы дыма.
— Помолимся! — ни на кого не глядя, негромко говорил старец Никон и, опустившись на колени, начинал истово креститься и класть земные поклоны.
Вслед за старцем вставали на колени и все молельщики. Сергей тоже крестился, отбивал поклоны, но никак не мог заставить себя молиться — из головы не выходил вопрос: как же оно так получается — Манефа Семеновна и тот же старец Никон говорят, что бог все знает и может все сделать, а допустил, чтобы его обманули, выдали врагам и повели на смерть. Да если он и вправду такой всезнающий и всемогущий, то он и близко не подпустил бы к себе нечестных людей, да что там — не подпустить, пальцем стоило шевельнуть — и от них осталось бы только мокрое место. Надо будет обязательно поговорить с Манефой Семеновной, почему оно так получается…
Время тянулось медленно. Было душно.
Еще и еще выходил на середину старец Никон, а за ним Силыч с дымящейся кадильницей, снова и снова падали на колени молельщики и, то отбивая поклоны, то крестясь, кто шепотом, а кто и во весь голос читали молитвы, каждый по-своему, каждый просил у бога какой-то милости. Молодая женщина то и дело всхлипывала и кончиками головного платка вытирала на щеках слезы, а ее девочка жалась к матери и что-то шептала, может быть, уговаривала не плакать.
