Арсений Рутько - Пашкины колокола
Мать мыла у стола миски и ложки. Отец, устало кряхтя, стаскивал сапоги с разбухших ног, отекших за двенадцатичасовую смену.
- Ма! - окликнул Пашка, запирая дверь во двор.
- Что, сынонька?
- Так я снова туда, к казармам, побегу, караулить дальше. Вдруг Андрюху из Хамовнических в какое другое место перегонят? Болтали, могут сначала всех то ли в Александровские, то ли в Крутицкие казармы перевести.
Мать посмотрела с недоверием. Но Андреич с кровати сквозь зевоту подтвердил:
- И у нас в цехе разговор был. Будто изо всех казарм сперва в одно место, а уж потом на погрузку... Их сам черт не разберет, царевых придумщиков! С каждым годом все больше от народа таятся и все больше лютеют. Ну, однако, ты, Пашка, Андрюхину брезентовку накинь, снова дождь хлестануть может...
- Ладно, батя.
Помолчав, мать вздохнула:
- Горе ты мое, Пашенька! Рубаху-то на, надень сухую, промок весь. Вторую ночь не спишь, сынонька... Да пожевать хоть хлеба с картохами прихвати...
- Спасибо, мам! Там ребята, поди-ка, оголодали...
Переодевшись в сухое - больше всего боялся: промокнут листовки, размажется на них краска, - Пашка нащупал над кроватью брата его брезентовую спецовку. Рассовывая по ее карманам куски хлеба и картошку, вспомнил про свой сундучок. "А что? Неплохо на всякий случай прихватить какую-нибудь железку. Все вроде оружие!"
Стоя на коленях, выдвинул сундучок, принялся шарить на ощупь, что-то зазвенело у него под рукой. "О, свисток, срезанный Голышом у Обмойкина! Возьми, Пашка, авось пригодится!"
12. БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
Дождь не переставал. Клокотала в канавах покрытая желтой пеной вода, выворачивала булыжины мостовых. Несла жалкие отбросы, обнажая нищету рабочих окраин.
Пашка торопился. Накинув на голову капюшон брезентовки, бежал, не глядя по сторонам.
Да и смотреть не на что и не на кого - на улицах безлюдье и тишина. В окнах тьма - спит намаявшееся за день рабочее Замоскворечье. Лишь второй этаж голутвинского особняка за узорной оградой празднично освещен. Из форточек выплескивается музыка, плывут по ткани занавесок тени танцующих. Здоровенные псы с лаем носятся вдоль дома, звенят кольцами цепей, скользящими по натянутой в палисаднике проволоке.
"Ну почему столько на земле несправедливостей?" - спросил себя Пашка, пробегая мимо, вдыхая доносящийся из форточек аромат чего-то вкусного-вкусного, чего он никогда и не пробовал. Трудно поверить матери, что где-то там, в небесной вышине, сидит добрый боженька и наблюдает царящую на земле неправду... Зачем тогда он?!
У пожарной каланчи Пашка с разбега остановился. Над ним, прямо над головой, загремел захлебывающийся медный звон.
Набат!
Он остановился, сбросив на плечи капюшон брезентовки, запрокинул голову. Едва различима на вышке темная фигура, взблескивает качающийся колокол.
Замоскворечье, как и другие окраины Москвы, горело часто, редкая ночь проходила без такого вот набатного сполоха. Горели бедняцкие дома и лачуги, горели ночлежки бездомных, пылали на заводах и фабриках цеха и склады. Потом расползались слухи, что хитрый купчина, фабрикант или домохозяин нанял для поджога бессовестных людей, чтобы получить с "Русского общества" или с "Саламандры" изрядный куш страховки за сгоревшие владения. Им, богачам, наплевать, что в огне пожаров погибают люди, сгорают их жалкие пожитки.
За набатным звоном Пашка не слышал, как распахнулись ворота пожарного депо, - едва успел посторониться. Громыхая по камням, выкатились красные пожарные колымаги с насосами и бочками, с лестницами и баграми. Храпели лошади. Блестели медные каски. Громовой бас командовал:
- Давай, ребятушки! Торопись, молодцы! Телефон надрывается: полыхает люто!
В другое время Пашка обязательно прицепился бы сзади к одной из колымаг, помчался на пожар. Есть в бушующем огне неодолимая притягивающая сила.
Непрерывно звоня в привешенные на телегах колокола, пожарный обоз скрылся за углом. Позади скакал, размахивая факелом, еще один на дряхлой клячонке. Здоровых, сильных лошадей и у пожарных забрали на фронт. И многих, наверно, убили.
Мысль об убитых лошадях подстегнула Пашку, он рванулся с места. На Крымском мосту перегнал едва тащившуюся конку.
Успел вовремя.
Ворота казармы распахнуты, во дворе светятся газовые фонари. Серая масса на плацу словно ожившее чудище из полузабытой сказки.
Но, подбежав и всматриваясь в неразличимые лица выходивших из ворот солдат, Пашка подумал: нет, никакое не чудище! Сотни и тысячи таких же парней, как Андрюха. Но в безликой массе Пашка не смог отыскать брата. Взвод за взводом, рота за ротой выходили из ворот, выстраивались на площади.
Размахивая нагайками, скакали конные полицейские, помогали воинскому начальству наводить порядок. Наезжали на людей задранными лошадиными мордами, отгоняли женщин и ребятню, появившихся у казарм будто бы из-под земли.
Подковы высекали из булыжников мостовой искры. Захлебывалась плачем женщина, пронзительно кричал голос:
- Коля! Николенька! Да где же ты?
Пашкина дружина держалась вместе, боясь потерять в суматохе друг друга. Их все дальше и дальше оттесняли от ворот, и через полчаса они снова оказались у склада Жиро. Пашка вскарабкался по водосточной трубе на обитый жестью выступ.
Отсюда поверх голов были видны и шеренги солдат, фигуры офицеров, конные полицейские, гарцующие между солдатами и провожавшей их толпой.
Вслед за солдатами из ворот выезжали двухколесные походные кухни и белые повозки с большими красными крестами на боках и крыше.
Что-то в строю не ладилось, висела в воздухе брань. У самых ворот кого-то били в строю полицейские и офицеры. Неподвижные пятна фонарного света перемежались с прыгающим огнем факелов. Держась за водосточную трубу, Пашка видел, как из солдатских рядов кого-то волокли за ноги к воротам. Чей-то голос яростно орал:
- Под суд, мерзавец! Под военно-полевой за такие слова!
Резкая боль пронзила Пашку: а если это они Андрюху так? Да нет, не должно быть! Андрей зря не попрет на рожон, сам говорил! А не видно его потому, что их рота, поди-ка, стоит посередке, в самой гуще. Иначе подал бы голос - знает же, что Пашка здесь!
И то ли почудилось, то ли на самом деле вдали вырвался из гула голосов Анюткин крик:
- Андре-е-ей!
Выходит, сбежала-таки со смены!
Еще с минуту всматривался Пашка в окружавшую новобранцев толпу, но разглядеть ни одного лица не мог. Спрыгнул на тротуар.
- Ребята! Я побежал по делу! Если угонят раньше, чем вернусь, ты, Голыш, жди меня тут. Лады? А вы дуйте к вокзалу, там встретимся.
Дождь стих, небо стало светло-мраморным, с голубыми прожилками. Бочки грома откатывались дальше на запад. И то добро! Хоть не промокнет Андрюха перед дальней дорогой.
Бежал Пашка на Серпуховскую во всю прыть.
В выходивших на улицу окнах столовой - нежилая темень, ни пятнышка света. Стараясь не звякнуть щеколдой, Пашка прокрался во двор. Так и есть: ждут! В "красной" горит лампа под зеленым абажуром. Кто-то шагает по комнате, то и дело затеняя свет.
Но прежде чем постучать в окно "красной", Пашка, привстав на цыпочки, заглянул в запотевшее стекло. И попятился. За столом, у лампы, опершись на локоть, сидела какая-то нарядная дамочка в красной жакетке с меховым воротником и в модной шляпке с густой сеткой, закрывшей лицо. А по комнате, заложив руки за спину, вышагивал из угла в угол офицер в новеньком мундире.
У Пашки замерло сердце. Засада?! Выходит, Люсик и Столярова схватили, а тут устроили западню? Ишь какую кралю-уточку подсадили!
Он давно догадался, что подпольные листовки печатают где-то тут, скорее всего, в подвале столовой. Уж слишком часто темнели пятна краски на ладонях и пальцах студентов. Ведь говорила же Люсик о каких-то стеклографах. Вот, должно быть, их и накрыли!
Расхаживавший по "красной" офицер закурил, из форточки пахнуло папиросным дымом. Не зная, что делать, Пашка отодвинулся подальше от окна: убежать, скрыться! И тут услышал усталый голос Шиповника:
- Ох, Алеша, до чего же тяжко ждать! Я все кляну себя: вероятно, напрасно доверилась мальчикам! Ведь они дети, мало что понимают... Наверно, Алеша, как член партии, я и не имела права втягивать их в подобную историю. Хотя бы по условиям конспирации...
Столяров размахнулся папироской и швырнул ее в форточку. Окурок зашипел, упав в дождевую лужу.
Алеша подошел к столику и, полуобняв девушку за плечи, сказал тихо и ласково:
- Не поддавайся панике, Люсик-джан! Новобранцев пока не выводили ни из Александровских, ни из Крутицких казарм. Иначе нам позвонили бы. И потом, джаник, и почему-то верю этому пареньку с такой смешной кличкой Арбуз! Все будет в порядке!.. Хотя насчет конспирации ты, возможно, права. Урок на будущее!
Пашка не знал, что значат странные слова "джаник" и "джан", но в них звучало столько нежности, что у него странно защемило сердце...
