Владимир Железников - Жизнь и приключения чудака

Взял ее за руку - в который раз! - чтобы вести дальше.

"В путь, в путь! Усталым путникам нужен отдых" - так всегда говорила мне в детстве тетя Оля, когда я уставал и хныкал и не хотел идти дальше. И каждый раз загадочно звучащие слова "усталым путникам", обращенные ко мне, восстанавливали мои силы.

- В путь, в путь! - крикнул я. - Усталым путникам нужен отдых!

Мы вошли во двор и нырнули в соседний подъезд.

Я вышел к Надежде Васильевне впервые без всякой радости. Поэтому и на лифте не поехал, а побрел пешком, желая набраться сил для разговора.

Надежда Васильевна стояла на прежнем месте. Она была одета явно не по погоде: в новое прекрасное пальто. Это меня еще больше насторожило, и слова, которые я заранее приготовил, о том, что Наташка ушла из дому и теперь временно будет жить у меня, застряли в горле.

- А-а-а, добрый вечер, - обрадовалась мне Надежда Васильевна. - Ты куда в такую погоду?

- Я люблю дождь, - ответил я неестественно хриплым голосом. - А вы такси ждете?

- Нет, - ответила она и смахнула каплю дождя, которая упала на рукав ее прекрасного пальто, - Наташу.

- Наташу? - переспросил я, продолжая прикидываться, что ничего не знаю, хотя мне было это неприятно.

- Я зашла за ней в школу, как мы условились, но она меня не дождалась... И вот куда-то пропала.

- Это с ней бывало и раньше, - сказал я.

- А я что-то волнуюсь, - ответила Надежда Васильевна.

- Зря волнуетесь. У нее здесь подруг полный дом, и все ее любят, успокоил я. - Зашла к кому-нибудь и заигралась.

Зачем это я говорил, было совершенно непонятно, но говорил, и все.

- Я всех обегала, - сказала Надежда Васильевна. - Никто ее не видел.

После этого разговор наш увял. От дождя и волнения меня стал бить озноб. К тому же я всегда чувствую неловкость, когда люди молчат, хотя хорошо знаю, что неловкость от этого не надо испытывать. Молчи столько, сколько тебе самому хочется, а говори, только когда у тебя есть в этом необходимость. Тетя Оля часто мне напоминала: "Слово надо беречь, ибо оно свято, оно способно выражать мысль. Человек, который говорит, - творец. Поэтому никогда не надо просто болтать. Болтовня унижает слово".

Вспомнив эти слова, я легко промолчал еще минут десять и немного окреп для дальнейшего разговора.

- "Прежде чем отчаиваться или разочаровываться в ком-то, объясни ему все хорошенечко, он и поймет". Так говорит тетя Оля.

- Вот как, - многозначительно произнесла Надежда Васильевна.

- Тетя Оля давно бы помирилась с Наташкой, - сказал я.

- А кто тебе сказал, что я с ней поссорилась? - спросила она. Впрочем, это не имеет значения... Продолжай, я тебя слушаю.

От этих ее слов слегка пахнуло ледяным ветром, но отступать было поздно.

- Да, - сказал я, - у нее свой метод.

- Какой же?

- Она всегда все прощает, - сказал я, незаметно поглядывая на Надежду Васильевну. - С ней легко и просто.

Я опять посмотрел на Надежду Васильевну. По-моему, мои слова произвели на нее благоприятное впечатление, и я отправился в дальнейшее путешествие:

- Хотите, я вас с ней познакомлю?

Я ей давно жужжал про тетю Олю, и она знала все ее привычки, возраст, даже то, как она странно одевается, как она вкусно печет пироги и варит варенье. То, что она по утрам полчаса ни с кем не разговаривает: в эти полчаса она сосредоточивается. О том, как она пьет десять чашек кофе, совсем крохотных, потому что любит его пить, а много ей нельзя.

- Тетя Оля вам понравится. Она веселая, с нею скажешь два слова - и будто давно знаешь, если она только преодолеет смущение. Только вы не обращайте внимания - она все время прикрывает глаза ладонью. Это от застенчивости. У нас был такой случай. Она заболела, и моя мама вызвала врача. А тетя Оля не хотела: ей казалось, что неудобно, больна она несерьезно. Пришел врач, а она от застенчивости и неловкости по своей привычке все время прикрывала глаза ладонью. Но врач как закричал на нее: "Да оставьте вашу руку в покое!" - так тетя Оля еле сдержалась, чтобы от обиды не заплакать. Я-то ее знаю, у нее губы задрожали. Вы не смотрите, что ей стукнуло шестьдесят пять. Она молодец и всем-всем интересуется. Даже хоккей по телевизору смотрит. А русский язык и литературу знаете как знает? Ее можно ночью разбудить и спросить: "Как пишется наречие такое-то?" - и она ответит. А стихов сколько она знает на память - не счесть! "Еду ли ночью по улице темной... Друг беззащитный..." Прочтет эти строчки и скажет: "Таких, как эти строки Некрасова, нет во всей русской литературе. Пронзительные стихи". Она сорок лет в школе работала. Это не каждый сможет. Правда, она странно одевается. Тут у нее своя идея. Моде она не подчиняется. Нет, она ее не презирает, но просто сохранила все свои вещи, которые нравились ее мужу, и носит только их. Муж ее давно умер. Понимаете, вдруг вытаскивает из шкафа платье, которое было сшито в одна тысяча девятьсот двадцать пятом, когда она только вышла замуж, и надевает. Конечно, все вокруг обалдевают. Получается, что она какая-то чудачка, но тут ее не свернешь, тут она не стесняется. Идет, знаете, по улице с ужасно гордым видом. А как она вкусно варит варенье! Вы видели, у нас на кухне висит медный таз. Это ее. В него как в зеркало можно смотреться, такой он начищенный. Мой отец перед ним всегда бреется. Раньше тетя Оля сама его чистила, а теперь это моя забота. Она не взяла его с собой, ей хотелось, чтобы какая-нибудь ее любимая вещь осталась у нас. Позавчера она мне звонит и спрашивает: "Ну, как мой таз?" А я ей ответил: "Чистый, только по вас соскучился". Тут, конечно, совсем дело не в тазе. Просто это причина для частых телефонных разговоров. Она теперь к нам редко ездит, трудно ей, в другом конце города живет...

Я оборвал свой рассказ, потому что заметил, что Надежда Васильевна меня не слушает. Ей было не до тети Оли, но я все-таки спросил:

- Надежда Васильевна, а вы любите пенки от варенья?

- Пенки от варенья? - Она с удивлением посмотрела на меня, как будто только что прилетела с другой планеты.

- А-а-а, - сказал я, - у вас на Марсе давным-давно забыли, как варят варенье.

Она не ответила на мою шутку.

Пожалуй, больше нельзя было тянуть, и я решил: после разговора о тете Оле скажу про Наташку.

- Ну, ничего, - сказал я. - Вот поправится тетя Оля, я познакомлю вас с ней, тогда и угоститесь пенками...

А Надежда Васильевна, вижу, опять думает о чем-то своем. Напряженно: наверняка размышляла о Наташке, прикидывала так и этак, строила свои математические формулы и выкладки. И действительно, я не ошибся, ибо ее ответ меня здорово поразил.

- Спасибо, - сказала Надежда Васильевна, - только не думаю, что мы поймем друг друга.

- Почему?!

- Мы разные люди, - ответила Надежда Васильевна. - Я не люблю добреньких.

- Значит, вам не жалко людей? - спросил я.

Она безмолвствовала.

Я ждал, ждал - вот-вот она скажет, что просто пошутила, что у нее плохое настроение, что она волнуется, но она молчала.

И в мою душу упало зерно сомнения, маленькое такое зернышко, а затем оно проросло обильным сорняком: а может, она действительно выпустила Малыша нарочно. Тогда это попахивает предательством.

- А куда, интересно, мог подеваться Малыш? - спросил я с подозрением.

- Если бы не сбежал Малыш, - вместо ответа сказала Надежда Васильевна, - то случилось бы что-нибудь другое... - Она посмотрела на часы: - Все! Больше я ждать не могу. Пойду звонить в милицию. А ты здесь, пожалуйста, постой... А то, если Наташа придет, ей будет страшно.

Она повернулась, чтобы уйти, и тогда я, расхрабрившись, бросил ей в спину:

- Наташка давно у меня!

Надежда Васильевна не сразу поняла значение моих слов, хотя была находчивой и, как известно, необыкновенно умной. А тут растерялась, замерла на какое-то тяжкое мгновение, стоя ко мне по-прежнему спиной. Оглянулась через плечо и спросила тихо и внешне спокойно:

- У тебя? - И повернулась лицом, правда, это уже было лицо почти другого человека. - А как же вы прошли... мимо меня?..

Для нее мой ответ был очень важен. А может быть, ей так повезет, видно, думала она, и Наташка просто давным-давно забралась ко мне, когда ее еще не было дома, и сидит себе. Но я не стал ее обманывать, а ответил то, что было на самом деле:

- Через соседний подъезд.

- Значит, вы видели меня, - почти прошептала она.

"Да, - без слов, одним горьким молчанием ответил я. - Мы прекрасно все видели и поэтому нырнули в соседний подъезд".

Надежда Васильевна, не произнеся ни слова, с поникшей головой вошла в подъезд, оставив для меня открытую дверь. Затем мы вместе сели в лифт, и она стала нажимать кнопку нашего этажа раньше, чем я закрыл дверь. Ее волнение передалось мне, и я никак не мог плотно прикрыть кабину лифта: один раз прижал полу пальто, а второй раз прищемил руку.

Наконец мы все же доехали и оказались на нашей лестничной площадке. И тогда, доставая ключ от квартиры, я сказал ей самое главное и страшное:

- Наташка будет жить у меня до приезда дяди Шуры.