Когда распахиваются крылья - Екатерина Андреевна Самарова
Я все-таки протолкнулся вперёд, протиснувшись мимо двух одиннадцатиклассников, которые недовольно заворчали, но парень снова взял высокую ноту, и те тут же про меня забыли. Зато я теперь мог разглядеть того, кто сидел на третьей ступеньке и, удобно устроив гитару на коленях, самозабвенно распевал песни. Длинные, чуть выше плеч слегка волнистые волосы, смеющийся взгляд золотых искрящихся глаз, невыносимо светлая и притягательная улыбка — недаром со всех сторон он окружён девчонками, которые чуть ли не облизывались. Гоша?
Как будто в ответ он поднял голову, улыбнулся ещё шире, ещё обаятельнее и кивнул: привет, чувак, я как раз тебя ждал. И дальше продолжил играть, выплетая из пальцев и струн тёплую и свежую, как весенний ветер, музыку. Сегодня он был уже не в своём поросячьем свитере, а в свободной клетчатой рубашке, джинсах и лёгкой куртке. Определённо, с одеждой он сегодня справился лучше — выглядел среди нас, одетых кто в спортивное, кто в куртки всех цветов радуги, кто вообще в тулупе, как рок-звезда среди малышни из детского сада. Серый тоже разглядел парня и окончательно растолкав одиннадцатиклассников, протиснулся ко мне.
— Что за чувак? Выделяется среди нашего колхоза.
— Ты его видишь? — взволнованно спросил я.
— Вижу. А ты нет? — удивлённо спросил Серый.
— Нет, я просто… — но что «просто», додумать я так и не смог. Серый видит Гошу, значит, это не мой персональный глюк. А ещё значит, что Гоша, живой, из плоти и крови, вчера поджёг черёмуху невиданным негорящим огнём, заставил ветку выпустить почки и избавил меня от невезения. То есть… он на самом деле Бог?
— Так кто такой? — нетерпеливо повторил Серый.
— С чего ты взял, что я его знаю? — резко, резче, чем хотел, спросил я.
Серый удивлённо посмотрел на меня.
— Ну, может, потому что он тебе кивнул? И разулыбался? Так что за субъект? Неплохо так играет. Хотя… И-эх, мне б сейчас гитару… Я бы ему показал, как надо Битлов играть.
— Это знакомый… брат… — не успев сообразить, что сказать, выпалил я.
— Знакомый брат? А у тебя есть ещё и незнакомые? — хмыкнул Серый.
— В смысле, двоюродный… Или троюродный… седьмая вода на киселе, в общем. Приехал к нам в гости вчера.
— Понятненько. А наших, русских, он играть умеет, интересно? А то Битлов играть всем весело, а вот попробуй Чижа, где столько аккордов, что пальцы по грифу почти в узел завязываются, и все голосом и харизмой надо вывозить.
Я не ответил, что там умеет играть Гоша — тем более, наверно, уж он-то умеет играть все. Между тем Гоша завёл ещё одну песню, и по первым аккордам я понял, что Серый отключился и уже больше ничего не воспринимает. Это была «Это все» ДДТ — любимая его песня. Гоша как будто знал, составляя себе концертный лист.
«С нами память сидит у стола, а в руке её пламя свечи. Ты такой хорошей была, посмотри на меня, не молчи!» — неожиданно заорал Серый мне на ухо. Гоша, не переставая петь, улыбнулся и кивком головы предложил Серому выйти вперёд и спеть вместе. Серый тут же растолкал оставшихся ребят и сел рядом с ним. Теперь они пели в два голоса, и даже слегка угловатый голос Серого стал мягче, мелодичнее. Остальные, кто знал слова, тихо подпевали. Я осмотрелся: на лице Женьки Стерховой разлился свет, как будто она смотрела на фонарь. Мишка осоловело-изумлёнными глазами не сводил взгляда с Гоши, сам не замечая того, как шевелятся его губы и голова в такт музыке.
Две мечты да печали стакан
мы, воскреснув, допили до дна.
Я не знаю, зачем тебе дан,
Правит мною дорога-луна.
Ребята тихо подпевали, смотря на Гошу и Серого светлыми глазами, плавно покачиваясь. Очередной аккорд ножом вошёл прямо в душу. И вдруг от головы к самому сердцу пробежали искры-мурашки — почти как вчера вечером у черёмухи. Я почему-то знал, что не только у меня. Мы все как будто превратились в единый организм, стали продолжением друг друга. Сейчас я был уверен, что мы понимаем друг друга — и никаких слов нам больше не нужно. Не выдержав, я схватил Женьку Стерхову за руку. Она не удивилась, только улыбнулась и взяла за руку Мишку. Так мы все соединились за руки, продолжая тихо напевать и сиять. Искры пробежали по нашим рукам, согревая их теплом.
Гоша и Серый в последний раз пропели «Это все», последний аккорд был сыгран, пальцы Гоши отпустили струны. Но музыка как будто застыла в воздухе, и мы слушали её, не разжимая руки и не говоря ни слова. Нельзя было говорить — каждый из нас знал, что любое произнесённое слово разрушит эту музыку, разрушит цепь наших рук…
Вдохновение исчезло за одно мгновение, осыпалось хрусталём, оставив после себя ноющую пустоту, — из-за угла выбежала Ольга Николаевна и заорала дурным голосом — злым, колючим, совсем не таким, каким сейчас пели Гоша и Серый.
— Это что это вы тут устроили! Как не стыдно — ходить по клумбам! Все курить сюда пришли, да? Думали, здесь вас не найдём?
Мягкая пелена тёплого света лопнула, как воздушный шар. Мы переглянулись. Женька чуть смущённо вытянула свою руку из моей.
Мы расступились, Ольга Николаевна протиснулась вперёд, чтобы рассмотреть, кто там в центре — и уж непременно сделать выговор ученику и родителям. Но, увидев Гошу, слегка растерялась.
— Вы кто, молодой человек? И по какому праву вы тут поёте? Вам кто-то разрешил?
— Нет, — просто ответил Гоша. — Пою, потому что хочу. Неужели для того, чтобы петь, нужно разрешение?
— Для всего нужно разрешение, — отрезала Ольга Николаевна. — Да вы же тут всю клумбу растоптали! Не стыдно вам? Вырядились, как бомж, песни поёте ужасные — родителей не слушаете, так хоть бы бога побоялись!
Я не выдержал и громко хрюкнул, так что слюна попала в нос. Гоша и Ольга Николаевна посмотрели на меня: первый — со светлой сияющей улыбкой задорно подмигнул, вторая — сердито, как будто я перебил её речь на вручении премии лучшему учителю района.
— А ну брысь отсюда все, а то директора позову! — прикрикнула она. — А вы, молодой человек, и вы, молодые люди, — она по очереди обратилась сначала к Гоше, а потом к Серому и мне, — сами пойдёте к директору. А то — ишь, нашли
