Джеральд Даррел - Моя семья и другие звери
– Надеюсь, они не слишком заумные интеллигенты? – Господи, мама! Разумеется, нет. Это очень простые, милые люди. Не понимаю, откуда у тебя такая неприязнь к интеллигентам?
– Не люблю я их,– жалобно ответила мама.– Сама я не отличаюсь ученостью и не могу вести разговоры о поэзии и прочем. А эти люди, кажется, воображают, что, поскольку я твоя мать, я могу пространно рассуждать с ними о литературе. И они всегда приходят задавать мне свои глупые вопросы как раз в то время, когда я особенно занята на кухне.
– Я не заставляю тебя спорить с ними об искусстве,– вспыхнул Ларри,– но, мне кажется, ты могла бы не показывать своего пристрастия к скверной литературе. Я завалил весь дом настоящими книгами, а твой столик в спальне просто ломится под тяжестью томов по кулинарии и садоводству и этих вульгарных книжек о сыщиках. Не понимаю, где ты их только достаешь?
– Это очень хорошие детективы,– защищалась мама.– Мне приносит их Теодор.
Сердито вздохнув, Ларри снова принялся за свою книгу. – Ты бы лучше сообщил в "Швейцарский пансионат", когда они приезжают,– заметила мама. – Для чего? – удивился Ларри.
– Чтобы там забронировали номера,– с неменьшим удивлением ответила мама.
– Но я их пригласил к себе домой,– пояснил Ларри. – Ларри! Ну как ты мог?! Это же безрассудство. Разве они могут здесь остановиться?
– Я просто не понимаю, из-за чего тебе так волноваться,– холодно ответил Ларри.
– Но где же они будут спать? – все больше расстраивалась мама.– Ты же видишь, что тут и нам едва хватает комнат.
– Все это чепуха, мама. Комнат тут вполне достаточно, если как следует организовать дело. Марго и Лесс могут спать на веранде, вот тебе уже две комнаты. Вы с Джерри переходите в гостиную и освобождаете еще две комнаты.
– Какая ерунда, милый. Мы не можем устроить здесь цыганский табор. К тому же ночи еще холодные, и Марго с Лессом не будут спать на улице. В доме просто нет места для гостей. Так что ты напиши этим людям и постарайся отговорить их.
– Я не могу их отговорить,– сказал Ларри.– Они уже выехали.
– Ты просто невыносим, Ларри! Почему же ты мне раньше не сказал! Когда люди уже на пороге, говорить поздно.
– Я не предполагал, что ты отнесешься к приезду нескольких друзей как к грандиозной катастрофе.
– Но ты же должен знать, милый, что нельзя приглашать людей, если в доме для них нет места.
– Ах, мама, перестань, пожалуйста,– разозлился Ларри.– Из всего этого есть очень простой выход. – Какой же? – с тревогой спросила мама. – Ну, если в доме не хватает места, надо переехать в другой, где будет хватать.
– Подумай, что ты говоришь! Где это слыхано, чтобы люди переезжали в более просторный дом только потому, что они пригласили к себе друзей?
– А чем плохая мысль? Мне кажется, это вполне разумное решение. Ты же сама говоришь, что здесь нет места, из этого следует, что надо переехать.
– Из этого следует, что не надо приглашать людей,– возразила мама.
– Не думаю, чтобы жизнь отшельников пошла нам на пользу,– сказал Ларри.– Я ведь пригласил их только ради тебя. Все они очень славные люди. Я думал, что ты им обрадуешься. И жизнь твоя стала бы тогда чуточку веселей.
– Спасибо, она у меня и так достаточно веселая,– с достоинством ответила мама.
– Теперь я просто не представляю, что тут можно сделать. – Не понимаю, милый, почему им нельзя остановиться в "Швейцарском пансионате"?
– Нельзя же пригласить людей к себе, а потом выставить их в третьеразрядную гостиницу.
– Сколько человек ты пригласил? – спросила мама. – О, совсем немного... двоих-троих. Они приедут не все сразу. Думаю, что они будут поступать партиями.
– Можешь ты мне все-таки сказать, сколько человек ты пригласил? – настаивала мама.
– Я просто не помню. Некоторые из них мне не ответили, но это ничего не значит... они, может быть, уже едут и думают, что уведомлять нас об этом не стоит. Во всяком случае, если ты будешь рассчитывать свой бюджет на семь или восемь человек, это как раз достаточно.
– Ты хочешь сказать, вместе с нами?
– Нет, нет, я имею в виду семь или восемь человек плюс наша семья.
– Но это же просто смешно, Ларри. Мы при всем желании не сможем втиснуть в этот дом тринадцать человек.
– Значит, надо переезжать. Я предлагаю тебе очень разумный выход. Не понимаю, о чем тут еще можно спорить?
– Не болтай чепухи, милый. Если мы даже переедем в дом, где могут поместиться тринадцать человек, что нам делать с лишней площадью потом, когда они уедут?
– Пригласим еще гостей,– ответил Ларри, удивленный тем, что мама сама не додумалась до такой простой вещи.
Мама застыла с открытым ртом, очки ее съехали куда-то в сторону.
– Послушай, Ларри,– выговорила она наконец.– Ты выводишь меня из терпения.
– Ты просто несправедлива ко мне. Я же не виноват, что твое хозяйство рушится от приезда нескольких гостей.
– Нескольких гостей! – воскликнула мама.– Рада узнать, что восемь человек – это несколько гостей, как ты считаешь. – Я считаю, что ты занимаешь самую неразумную позицию. – А в том, что ты пригласил людей и не предупредил меня, не было ничего неразумного?
Ларри обиженно посмотрел на нее и вновь взялся за книгу. – Ну, я сделал все, что мог,– сказал он.– Большего я сделать не могу.
Наступила продолжительная пауза, в течение которой Ларри спокойно читал свою книгу, а мама расставляла розы в вазочки с водой и с ворчанием разносила их по комнате.
– Ну что ты лежишь, как бревно? – сказала она немного спустя.– В конце концов это твои друзья. Ты и должен о них заботиться.
Ларри со страдальческим видом отложил книгу. – Не понимаю, что я должен делать? – сказал он.– Ты же отвергла все мои предложения.
– Если бы это были разумные предложения, я бы их не отвергала.
– Не вижу ничего неприемлемого во всем, что я предлагал. – Но, Ларри, милый, будь благоразумен. Нельзя же бросаться в новый дом только потому, что к нам приезжают люди. Да мы и не успеем уже его найти. И потом – уроки Джерри. – При желании все это можно легко уладить. – В другой дом мы не поедем,– твердо заявила мама.– Это я уже решила.
Мама поправила очки, с вызовом поглядела на Ларри и гордой походкой отправилась на кухню, каждым своим шагом выражая решимость.
7. Бледно-желтый дом
Это был высокий, просторный венецианский особняк с выцветшими бледно-желтыми стенами, зелеными ставнями и буровато-красной крышей. Он стоял на холме у моря в окружении заброшенных оливковых рощ и безмолвных садов, где росли лимоны и апельсины. Все здесь наводило на грустные мысли о прошлом: дом с облупленными, потрескавшимися стенами, огромные гулкие комнаты, веранды, засыпанные прошлогодними листьями и так густо заплетенные виноградом, что в нижнем этаже постоянно держались зеленые сумерки. С одной стороны тянулся маленький, запущенный садик с каменной оградой и чугунными ржавыми воротами. Там над заросшими дорожками раскинулись розы, анемоны, герань, а мандариновые деревья были так густо усыпаны цветами, что от их запаха кружилась голова. В цитрусовых садах все было тихо и спокойно, только гудение пчел доносилось оттуда да изредка птичий щебет. Заброшенный дом постепенно ветшал, и все вокруг приходило в запустение на этом холме, обращенном к сияющему морю и к темным, изрезанным горам Албании. Все тут лежало как бы в полусне, напоенное весенним солнцем и отданное во власть мхам, папоротникам и зарослям мелких поганок.
Место присмотрел, разумеется, Спиро, он же постарался организовать наш переезд с наименьшей суетой и наибольшей эффективностью. Через два дня после того, как мы впервые увидели дом, длинные дощатые телеги, нагруженные нашим имуществом, вереницей потянулись по пыльным дорогам, а на четвертый день мы уже устраивались на новом месте.
На краю усадьбы в небольшом домике жил садовник с женой. Эта чета преклонного возраста, казалось, дряхлела вместе с особняком. Садовник обязан был наполнять чаны водой, собирать фрукты, давить оливки и раз в год, подвергаясь яростным атакам пчел, извлекать мед из семнадцати ульев, расставленных под лимонными деревьями. Как-то в минуту непомерного душевного подъема мама пригласила его жену поработать в нашем доме. Звали ее Лугареция. Это была худая, неприветливая на вид женщина, у которой из-под шпилек и гребенок вечно выбивались пряди волос. Как вскоре выяснилось, Лугареция была необыкновенно обидчивой, малейшее замечание о ее работе, в какой бы вежливой форме оно ни выражалось, источало из ее карих глаз обильные слезы, будто на нее обрушивалось горе. Смотреть на это не было никаких сил, и скоро мама вообще перестала делать ей замечания.
Существовала только единственная вещь на свете, которая могла озарить улыбкой мрачное лицо Лугареции, зажечь огонь в ее смиренных глазах,– это разговоры о своих болезнях. Если большинство людей предается ипохондрии лишь в свободное время, то Лугареция превратила это хобби в свое постоянное занятие. Когда мы только что поселились в доме, предметом ее беспокойства был желудок. Сведения о его состоянии начинали поступать с семи часов утра, когда Лугареция приносила нам чай. Передвигаясь с подносом из одной комнаты в другую, она каждому из нас давала самый полный отчет о ночных приступах. Описания ее отличались необыкновенной наглядностью. Шлепая по комнатам, Лугареция вздыхала, стонала, корчилась от боли и давала нам настолько реалистическую картину своих страданий, что все мы начинали испытывать то же самое.
