Анатолий Соболев - Грозовая степь
- Видал. - И я рассказал все о Проньке и о своей разведке.
- Та-ак, - протянул Мамочка. - Значит, самогон нес, вызверок? Ясно. А ты, парень, уже большой, а того не мерекаешь, что в таком деле нельзя одному. И до се молчал. Это ты плохую услугу нам сделал. Опять как с продавцом. Понимать надо, голова - два уха.
Мамочка посмотрел на лес долгим, изучающим взглядом, будто хотел проглядеть его насквозь.
- Так мы и предполагали. Тут они. Не спугнул ли ты их ненароком своей разведкой? Ить это ж надо такую мечту поиметь: самому выследить! Эх, парень, парень!..
Мамочка сел на конька и тронул поводья. Конек, ёкая селезенкой, взял с места рысью.
- Конец Воронку приходит, вчера под ним коня убили, - сказал дед, всаживая вилы в копешку. - Сколь веревочка ни вейся, а конец будет.
* * *
Встретили нас сдержанно. Крестьяне бросили работу и глядели, как мы приближаемся. Я немного растерялся, запоглядывал на деда, но он невозмутимо правил лошадей на луг. Навстречу бежал рыжий Яшка, размахивая руками и горланил:
- Я говорил, что приедут, я говорил! Ура-а! Смерть золотопогонникам!
Он с размаху толкнул длинного черного, как грач, мальчишку, оба упали и долго пыхтели на кошанине.
Четким военным шагом подошел к нам худощавый парень в просоленной под мышками красноармейской гимнастерке с засученными рукавами.
- Ну, спасибо, - пожал он руку деду. - Спасибо, выручили, а то, как на грех, лошади обезножели. - Я бригадир.
- Чего там, - неожиданно сконфузился дед. - Дело соседское, начальство не взыщет.
- Признаться, я не верил, - прищурил белесые глаза бригадир. - Яшка говорит: приедут, а я в сомнении. Не обессудь, отец.
- Чего там, - снова сказал дед. - Куда направите-то?
Дед косит на сенокосилке, а я с ребятами, под предводительством Яшки, сгребаю валки хрустящего сена. Неожиданно узнаю в одной из девчонок Аленку-тихоню. Чего она здесь? Оказалось, что Яшка родня какой-то ей, двоюродный брат, что ли, а бригадир - ее дядя. Вот она тут с ними и работает. Работа идет дружно, весело.
- Ого-го! - кричит Яшка и яростно орудует граблями. - Давай, давай!
"Давай, давай! - мысленно повторяю я, стараясь не отстать от ребят. Давай, давай!"
Еще никогда я так не работал. Солнце, степь, воздух - все помогало нам. Кто-то запел. Все подхватили и, умываясь потом, пели песни, веселые и задорные, и работали легко и радостно.
День пролетел незаметно. Опомнился я, когда дед кликнул ехать восвояси.
- Много у вас тут мелюзги, - сказал дед на прощание бригадиру.
- Напросились, оглашенные, - улыбнулся бригадир и оглядел ораву мальчишек и девчонок. - Словно репьи нацеплялись. Любо им все это, в охотку. Да и то сказать, к работе приучка. По-нашему-то, по-чалдонски, как? Кинь в мальца шапкой, ежели устоит - значит, гож на всякую работу.
Я распрощался с новыми друзьями и взобрался на телегу. Только теперь почувствовал усталость. Руки, ноги, спина налились чугунной тяжестью и ныли, ныли сладкой болью труда. И я был доволен этой болью.
Глава двадцать первая
Мы с дедом собираемся ужинать. Смеркается. В роще накапливается темнота. Поблекло небо над головой, а на горизонте краски загустели. От деревьев упали длинные тени. Костер еще не набрал силы, но с каждой минутой разгорается все ярче и ярче, а вокруг все темнеет и темнеет.
Из рощи вышел человек. Дед перестал нарезать хлеб, вгляделся.
- Господи, Воронок... - приглушенно выдохнул он.
У меня гулко сдвоило сердце. Воронок! Вот он какой! Я представлял его могучим, страховидным и почему-то чернобородым великаном. А он оказался низкорослым молодым парнем. С перехваченным дыханием следил я за ним из шалаша.
За Воронком вышли еще двое. В одном из них я признал продавца. По-волчьи, след в след, они шли к костру.
- Леня, внучек... - жарко зашептал дед, не поворачивая ко мне головы и заслоняя спиной вход в шалаш. - Тебя они не видят. Выскользни из шалаша, обратай Серка да наметом к отцу! Спаси, владычица, пресвятая мать!
"Скорей!" - опалила меня мысль. Обдирая пальцы и не чувствуя боли, проделал я дыру в шалаше с противоположной стороны от входа и выскользнул из шалаша. На животе, как ящерица, заюлил в березняк, к лошадям.
Второпях никак не мог снять с шеи Серка балабон, и он позвякивал, а я холодел от мысли, что звон услышат бандиты. Серко беспокойно стриг ушами, упрямился, по спине у него волною шла дрожь. Наконец я обратал Серка и, подведя к пеньку, влез на него. Логом выехал на проселочную неторную дорогу и пустил лошадь вскачь.
Быстро темнело.
Сколько бандитов скрывалось в лесу, никто толком не знал. А если их там сто! Или двести! Они могут устроить засаду по дороге. В каждом кусте мне мерещился притаившийся бандит, и я то и дело обмирал.
Я стер себе между ног и едва терпел. Но, сжав зубы, повторял: "Скорей, скорей!" Если я замешкаюсь, может стрястись беда. Что там сейчас с дедом?
Я гнал Серка шибкой рысью.
Опустилась ночь.
Из-под ног лошади шарахнулась какая-то птица и суматошно захлопала крыльями. Я чуть не свалился с Серка.
Въехал в березовый колок. Теперь самое страшное проскочить этот колок. И вдруг леденящий душу хохот раздался сбочь дороги. "Бандиты!" задохнулся я. Хохот смолк, и послышался плач, потом кто-то ухнул, и я, полумертвый от страха, наконец сообразил, что это филин. Заторопил Серка. Себе говорил: "Не трусь! Ты - пионер. Не трусь! А как в разведке на войне? "Сотня юных бойцов из буденновских войск!.."
Наконец я миновал колок и выехал в поле. В свете луны я отчетливо увидел отряд конников, движущихся мне навстречу. "Вот они! - остановилось сердце... Бандиты!"
Я метнулся в сторону, но меня заметили тоже.
- Стой! - раздался крик.
Я отчаянно колотил пятками Серка и гнал его в сторону.
- Стой! - снова окликнули меня.
Хлобыстнул выстрел и громом прокатился в ночной тиши. Тягуче-тонко просвистело возле уха, и холодок коснулся щеки.
Припав головой к шее Серка, я гнал его наметом, сам не знаю куда. Раздался еще выстрел, и на полном скаку Серко упал на передние ноги. Я пробороздил животом по жесткой гриве и со всего маха ударился оземь. Последнее, что почувствовал, это как обрывается от удара сердце, и в голову хлынула тяжкая черная пустота...
Очнулся оттого, что меня трясли за плечи.
- Сомлел парнишка, - говорил кто-то глухо, как сквозь вату.
- А никак, Берестова мальчонка, - сказал знакомый голос, и чье-то лицо наклонилось надо мной.
Я узнал Мамочку и, сам не зная почему, заплакал.
- Эх, паря, опять ты чего-то начудил, - сказал Мамочка. - Подстрелить могли бы. Куда скакал?
- Домой. Там Воронок.
- Где? Говори быстро.
Заикаясь, я рассказал.
- На коней! - крикнул начмил, и милиционеры повскакали на коней.
- Садись на своего! - приказал Мамочка. - Он просто споткнулся. Мы-то думали, подстрелили. Вот было бы делов!
Меня подсадили на взопревшего Серка, и отряд машистой рысью взял с места. Рядом с Мамочкой я разглядел и Васю Проскурина, и еще знакомых мне комсомольцев.
На нашем покосе ярко горел костер. К великой моей радости, у костра стоял дед и вглядывался, как мы подъезжаем.
- Ускакали по дороге на Белокуриху, - сказал дед начмилу. - Коней забрали. Воронок был, а с ним двое. Продавец сельповский тут.
Отряд ускакал в погоню. Мы с дедом остались одни.
Всю ночь прислушивались к каждому звуку, но все было тихо. Дед все о чем-то думал. Потом сказал:
- Чего-то он меня не убил... Ай потяжельше казнь придумал?
Под утро, когда занималась заря, к нам подъехали Мамочка и Вася Проскурин. В поводу у них были наши лошади. У Мамочки была завязана белой тряпкой голова. На повязке рдела кровь.
- Ушел Воронок, - сказал он. - А тех двоих положили.
Вздрагивающими пальцами свернул цигарку и стал жадно напиваться махорочным дымом. А дед вдруг обессиленно сел на пень и закрыл лицо руками.
- Ты чего, Петрович? - удивленно спросил Мамочка.
Дед сказал глухо:
- Господи, будь милосерден! Отведи руку злодея от сына моего...
* * *
А наутро мы ставили сено.
Самое тяжелое на покосе - метать стога. "Вершить" их я не умею, и поэтому мне приходится подавать.
- Помене, помене подхватывай! - наказывает дед, утопая по пояс на стогу. - Надорвешься еще... И где это Пантелей? Сулил подсобить. Ах ты господи, леший тебя задери!
С навильников сыплется сенная труха, прилипает к потному телу, колет, жжет. Сначала я отряхиваюсь, потом перестаю замечать. Поглубже нахлобучив кепку на глаза, я подаю, подаю и подаю. Ладони горят, больно ноют лопнувшие водяные мозоли. Горячий едучий пот заливает лицо, щиплет глаза, попадает в рот.
- Никак, погода портится? - озабоченно вертит головой дед. - Успеть бы до дождя. Повадился не ко времю.
Хмара затягивает горизонт. Раза два уже пробрызнул слепой дождичек.
Не успеть бы нам, как мы ни старались. Помог Яшка. Он привел с собой целую ораву ребят.
Работа закипела. Ребята подвозят на березовых волокушах копны, к деду на помощь залезли двое мальчишек, а мы с Яшкой и еще мальчишки подаем на стог. Усталость как рукой сняло. Опять я стал сильный и ловкий.
