Анатолий Соболев - Грозовая степь
В кустах громко хрустнуло. Из темноты в свет костра выныривает безобразная рогатая морда со страшными большими глазами. Я обмираю, у меня отнимается язык, я хочу закричать и не могу. Наконец соображаю, что это просто корова. Она добродушно хлопает глазами и потихоньку мычит, знакомясь. Я чувствую, что взмок и промеж лопаток бежит холодный ручеек.
За коровой появляется мальчишка в длинной, выпущенной на штаны рубашке и с хворостиной в руке.
- Косари?
- А-а-га, - заикаюсь я и чувствую облегчение и неожиданную радость.
Мальчишка садится рядом. Он рыжий, прямо огненный, с облупленным носом и с крупными веснушками, будто брызнули на него дегтем. Это тот самый мальчишка, который звал меня на протоку купаться два дня назад.
- Один?
- Дед за хлебом поехал, - охотно поясняю я. Я расцеловал бы сейчас его, до того хорошо с ним среди ночи, полной всяких страстей-мордастей.
- Тебя как зовут? - спрашивает он.
- Ленька. А тебя?
- Рыжий. - И тут же спохватывается: - Яшка по-настоящему-то.
Корова шумно вздыхает, уставясь на огонь. Яшка смотрит на нее и тоже вздыхает:
- Каждый раз ищу ее, ведьму. Силов нет никаких. Не корова, а председатель колхоза. Задерет башку и шастает по всем пашням. Одни репьи в хвосте заместо молока.
Корова лениво жует жвачку и невозмутимо слушает.
- У-у, брюхастая! - грозит Яшка и ковыряет хворостиной в костре.
Оттуда высовывается красная рука и хватает его за чуб. Пахнет паленым. Яшка, охнув, отодвигается и вдруг ошарашивает меня вопросом:
- Ты в Африке был?
- Нет, - озадаченно отвечаю я. - А что?
- Крокодилов тама много.
- Много. А что?
- Посмотреть. Разишь не интересно? Сказывали, в Катуне щуку поймали. Огрома-адную, как крокодил. На спине мох. Триста лет жила. Ребяток малых с берега стаскивала. Крокодилы - такие же.
Яшка задумчиво щурится на огонь. И вправду интересно бы посмотреть на живого крокодила.
Яшка спохватывается, встает.
- Ну, прощевай. - Хлещет хворостиной корову. - Шагай, шатала!
Исчезают во тьме, будто их не было никогда, будто приснилось. Но через минуту Яшка возвращается.
- Вы кому косите?
- Лошадям.
- Знамо не себе. Лошади чьи?
- Райкомовские.
Яшка о чем-то думает, шевелит рыжими бровями.
- Много еще?
- Все скосили!
- Ну-у! - радуется Яшка и лихо шмыгает носом. - Лошадей дадите покосить? - Напористо стал объяснять: - Понимаешь, лошади у нас обезножели. Две. Косилки есть, а лошадей нету. А у вас все равно они не у дела. Мы, понимаешь, наперегонки с другой бригадой косим. Соревнование называется. А тут лошади... понимаешь? Я из колхозу "Красный партизан". Слыхал? Мы тут соседи, наши луга за Ключаркой. А? Как?
- Не знаю, - неуверенно тяну я.
- "Не знаю"! - передразнивает Яшка. - Личные частники вы, что ли? Сейчас все друг другу помогают. Колхозы, слыхал?
Нет, я не "личный частник" и про колхозы знаю, помню еще, как мне попало за то, что Ритке не помог, и даю Яшке слово переговорить с дедом. Мало того, я обещаю, что лошади будут, хотя в душе шевелится червячок сомнения: хозяин лошадей все же дед. Он райкомовский конюх, а не я.
- Ну вот, - довольно говорит Яшка и подтягивает сползающие штаны, давно бы так. Ну, прощевай!
Я снова один.
В безмерной пустоте мерцают звезды, вспыхивают на горизонте хлебозоры: рожь наливается.
Подбрасываю в костер. Ветки сначала чернеют, шипят, брызгают пеной, потом накаляются и превращаются в диковинные заросли и огненные цветы. Чего только не увидишь, глядя на костер! Потом ветки начинают сереть, покрываться хлопьями пепла и мягко рассыпаются от одного только взгляда. Я люблю смотреть на костер, будь то ночное, или пионерский, или наш дикий, мальчишеский.
Вспоминаю ребят. Как они там, в селе? Озоруют? Вспомнил, как перед моим отъездом на покос мы перепугали бабку Фатинью.
Она все стращала, что скоро конец света, что видение ей было и что после того, как с церкви сбросили крест, нечистая сила свободно разгуливает по селу в белом саване покойника.
Мы взяли длинную нитку, ссучили потолще - целый тюрючок ниток ушло! и прикололи ее к раме окна бабки Фатиньи. А возле иголки к нитке подвесили гайку. Другой конец нитки был у нас в руках. Если нитку подергать, то гайка будет стучать в окно. Мы примостились в канаве через дорогу и, как только в избе бабки Фатиньи затихло, стали потихоньку подергивать за нитку. Раздался осторожный стук по стеклу. В окно выглянула бабка Фатинья. Посмотрела-посмотрела - никого не видать. Легла, наверно. Мы опять подергали. Бабка опять выглянула. Опять никого нет. А на третий раз перед окном встал Степка, завернутый в белую простыню, которую я стащил дома. Бабка выглянула и, выпучив глаза, закрестилась. Потом заорала дурным голосом и, кажется, упала. Мы тоже перепугались и разбежались, позабыв нитки с гайкой. Утром бабка нашла наше приспособление и поняла, что это мальчишки. А кто - не знала. Поэтому кричала на всех подряд: "Напасти на вас нету, окаянные! Анчихристы проклятые!.."
Сырой ивовый прут лопнул в костре, как бомба, брызнули искры. Я вздрогнул. Костер затухал. Я подбросил веток и снова задумался, уставясь на огонь.
Уснул незаметно. Во сне видел, как Аленка-тихоня вышла из воды и вместо ног у нее был рыбий хвост, как у русалок. Подошла и говорит: "Если бы ты не дрался, я бы показала тебе, где Воронок и куда Пронька еду нес". - "Плевать, - ответил я и полез в Ключарку. - Буду я еще с тобой разговаривать, ябеда". Нырнул и вижу - русалки хоровод водят. Значит, правда все это, а не выдумки. Подплывает ко мне русалка и говорит: "Левко, найди среди нас Воронка". - "Чего это она? - думаю я. - Ленькой меня зовут. И откуда здесь Воронок?" И тут вижу - не русалка это вовсе, а опять Аленка-тихоня. И говорит она мне: "Шагай, шатала! Все равно от тебя одни репьи заместо молока". Я еще больше удивился и пошел-поплыл под водой. А вода ледяная, дрожь берет.
Проснулся от холода. Костер погас. Был знобкий предрассветный час. Я закутался поплотней в дедов полушубок и уставился на небо.
Сколько сидел в устоявшейся тишине, не знаю. Но ночь вдруг поблекла, и неизвестно откуда подкралось утро. Выцвела чернота неба, потухли звезды, откуда-то сверху, из-за тумана, просочился зыбкий свет. Небо озарилось чистой слабой синевой, стало еще холоднее.
По земле пробирался туман, скрадывая звуки. Поэтому, должно быть, и не слышал я, как подъехал дед. Только удивился, когда из тумана выплыл Гнедко без ног, а за ним - половина деда. Он сидел на телеге, опустив ноги в зыбкий туман, как в воду. Все это было как во сне. Заливистое ржание окончательно стряхнуло с меня дрёму.
- Жив? - натянул дед вожжи. - Тпру-у, стой!
- Жив, - как можно равнодушнее ответил я: мол, плевое дело - провести ночь в поле одному.
Глава двадцатая
Сено высохло, начинаем копнить. Дед серьезен и чем-то, видать, озабочен. Часто поглядывает на лесок за озером. А я поглядываю совсем в другую сторону, где работает бригада Яшки Рыжего. Я не знаю, как подъехать к деду.
- Дедушка!
- А?
- Вон тоже косят.
- Вижу.
Из-под руки дед глядит в степь, где видны разноцветные пятна рубах и тихо стрекочут две сенокосилки. Две другие чернеют неподвижно, словно подбитые птицы.
- Лошадей у них не хватает: косилки стоят.
Дед смотрит на меня:
- Привыкай напрямик говорить.
- У нас лошади стоят, - напрямик говорю я, - а у них косилки. Личные частники мы, что ли?
- Ишь ты, "личные частники"! Это кто же тебя надоумил?
- Яшка приходил.
- Вона! Знакомство свел.
Я боюсь, что дед не согласится, и начинаю доказывать, что люди должны помогать друг другу. Дед слушает не перебивая. Когда я исчерпываю все доводы, он говорит:
- Всё? Эк, разъершился! Аж покраснел... Помочь можно, чего ж не помочь. Вот закончим сегодня копнить и поможем твоему Яшке.
К полудню к нам подъехал верхом Мамочка.
- Эй, косари, бог на помощь! - крикнул он, соскакивая с запыленного низкорослого конька. - Напиться не дадите?
Я притащил туесок с водой. Мамочка долго не отрывался от посудины.
- Эх, хороша водица! - крякнул Мамочка, вытер губы и снова припал к туеску.
Вода ручейком сбегала по подбородку, по кадыку, сновавшему вверх-вниз, и убегала за ворот, оставляя светлую морщинку на запыленной коже.
Наконец он напился, и они с дедом закурили.
- Ну как, Данила Петрович, не примечал?
- Не приметно покуда, - ответил дед.
- А ты, парень, не видал тут случайно посторонних людей?
- Видал. Яшка приходил.
- Какой Яшка? - насторожился Мамочка.
Я пояснил.
- Какой же это посторонний? - сказал Мамочка. - Надо различать людей. Так ты и меня в посторонние запишешь. Во-первых, я о взрослых говорю, а во-вторых, о тех, кому здесь делать нечего. Понял? Таких видал?
- Видал. - И я рассказал все о Проньке и о своей разведке.
- Та-ак, - протянул Мамочка. - Значит, самогон нес, вызверок? Ясно. А ты, парень, уже большой, а того не мерекаешь, что в таком деле нельзя одному. И до се молчал. Это ты плохую услугу нам сделал. Опять как с продавцом. Понимать надо, голова - два уха.
