Софья Прокофьева - Лоскутик и Облако
Король схватил Сажу за руку:
— Я поймал шпиона!
Но так устроен мир, что ни один король на свете не может удержать за руку ни одного трубочиста. Сажа вывернулся и бросился к Облаку:
— За мной! Облако, миленькое, скорее!
— Сначала я докажу этому невежде, что он ничего не понимает в облаках! — Крокодил, возмущённо отдуваясь, пополз к часам.
Умные часы старого мастера затихали громко и взволнованно. Конечно, они хотели предостеречь Облако, предупредить об опасности.. Но, видно, Облако от обиды совсем потеряло голову.
— Сейчас ты увидишь, что такое настоящее Облако! — рычало оно. — Часовая стрелка прошла цифру три… Уф!
Я докажу тебе! Теперь минутная стрелка… Погоди, погоди, дай подумать…
От усилия Облако само стало похоже на часы.
— Я даже сниму колпак, чтоб тебе было лучше видно! — Слыш на цыпочках подошёл и снял стеклянный колпак, предохранявший часы от сырости.
Мудрые часы тревожно замолчали, а потом пробили тринадцать раз, что делают часы только в самых исключительных случаях.
— Три часа двадцать пять минут. Что, видишь? — с торжеством воскликнуло Облако.
В этот момент Слыш шагнул к Облаку и ловко накрыл его стеклянным колпаком.
— Вот и всё, ваше величество! — тихо и устало сказал Слыш. — Теперь займёмся трубочистом.
Но Сажи нигде не было. Только из каминной трубы падали невесомые чёрные хлопья.
Облако закрутилось внутри тесного колпака. Побелело, как взбитые сливки. Его стрелки бешено завертелись, обгоняя друг друга.
— Ну и буду сидеть тут! Мне тут как раз очень нравится! — крикнуло Облако. Голос его из-под колпака доносился глухо и слабо. — Всё равно вы со мной ничего не сделаете!
— Ты так думаешь? — с наслаждением прошептал Слыш. Он сказал это совсем тихо. Но чем тише он говорил, тем лучше его было слышно. — А мы тебя заморозим!
— Откуда знаешь? — Облако задрожало.
— Да так… Сказало одно пьяное Облако… — небрежно сказал Слыш. Но в глазах у него загорелась злоба и торжество.
— Погибло… — простонало Облако. — Я так и знало, что в конце концов всё кончится очень плохо…
Стрелки его остановились.
Глава 21.
О ТОМ, КАК ЖАБА РОЗИТТА ОЧУТИЛАСЬ НА СТОЛЕ У БАРБАЦУЦЫ
Лоскутик плакала.
Мало сказать плакала — она рыдала. Она рыдала уже пять часов подряд. Нос у неё распух, а веснушек стало в два раза меньше.
Лоскутик затыкала себе рот ладонями, бросалась лицом в подушку, но не могла остановиться.
Над ней, воинственно сжав кулаки, стояла Барбацуца.
Она пробовала успокоить Лоскутика, как ей казалось, самыми верными и надёжными способами: несколько раз съездила её по затылку, дёргала то за одну косичку, то за другую. Но даже это не помогало.
Тогда Барбацуца схватила Лоскутика, повернула к себе и затрясла так яростно, что остаётся только удивляться, каким образом голова Лоскутика осталась на плечах, а не вылетела, например, в окошко.
— Говори, что случилось!
Лоскутик продолжала рыдать.
— Отвечай, негодяйка!
Лоскутик только заливалась слезами.
Тут Барбацуца повела себя самым странным и неожиданным образом. Из груди её вырвался хриплый стон. Она обхватила Лоскутика костлявыми руками, прижала к себе, задышала всё чаще и чаще и вдруг тоже зарыдала.
— Пожалей ты меня, старуху… Не могу слышать, как ты плачешь! Не могу! Помираю! Хоть скажи, что случилось?
И вот тогда Лоскутик, не переставая плакать, рассказала ей о своей дружбе с Облаком, о Вермильоне и Саже. И о том, что Облако улетело во дворец и пропало.
Барбацуца оглушительно высморкалась в подол юбки.
— Что же мы сидим сложа руки? Бежим к этому Вермильону или как его там! Где моя шаль?
Барбацуца начала метаться по комнате, с удивительной ловкостью опрокидывая стулья и скамейки.
— Очень мне надо искать это Облако! — бормотала она. — Что такое Облако? Сырость, слякоть, пустота, так пшик, и больше ничего! Ох, старая дура, с кем на старости лет связалась… С девчонкой и сыростью!
В стекло ударила горсть песка. Барбацуца распахнула окно.
— Не твой ли это художник? Волосы долгие, сам в краске.
Под окном действительно стоял художник Вермильон.
— А ну иди сюда, мазилка! Да поторапливайся! — крикнула ему Барбацуца.
Вермильон вошёл в комнату. В руке он нёс маленький клетчатый узелок. Собственно говоря, это был носовой платок, в котором что-то шевелилось.
Вермильон бережно положил узелок на стол, развязал его. В узелке оказалась жаба Розитта. Она хрипло и утомлённо дышала. Живот её раздувался и опадал. Глаза глядели встревоженно и серьёзно.
— Что?! — завопила Барбацуца. — Жабу ко мне на стол?! Тьфу! Тьфу! Тьфу! Прочь эту гадость! Выкинь в окошко!
Барбацуца ухватилась за угол платка и дёрнула изо всех сил, но Лоскутик успела подхватить жабу Розитту в воздухе. Прижала её к груди:
— Это жаба Розитта! Она друг Облака!
— Ох я старая карга! — Барбацуца воздела руки к потолку с таким видом, как будто только потолок мог её понять и посочувствовать. — С кем связалась! С девчонкой, Облаком, мазилкой и жабой! Нет, пора из меня сварить бульон! Давно пора!
Жаба Розитта закашляла, заскрипела на руках у Лоскутика:
— Кхи… Кри… Пхи… Трр… Фрр… Ква…
— Она говорит, — объяснила Лоскутик, — что никто ничего не знает. Летучие мыши всё забыли, потому что слишком долго висели вниз головой. Ночной Философ его видел. Облако превратилось в занавеску и висело на окне. Но потом принесли лампу, и он больше ничего не мог разглядеть.
На окно сел чёрный голубь. Чёрный, как ворон. От его лап на подоконнике остались чёрные крестики.
— Это не мой голубь! Кыш! Пошёл! — завопила Барбацуца.
— Это голубь Сажи! — воскликнула Лоскутик.
И правда, под окном стоял Сажа.
Можно было подумать, что Барбацуца от ярости тут же разорвётся на тысячу кусков.
— Я всё думала, чего же мне не хватает! Теперь я знаю.
Трубочиста! Именно трубочиста! Нет, пора меня провернуть сквозь мясорубку и наделать из меня котлет!
— Можно я его позову? — взмолилась Лоскутик.
— Зови его, зови! — Барбацуца с мрачным видом скрестила на груди руки. — Мне уже всё равно. Пусть сюда идут жабы, художники, жулики, пожарные, сороконожки и трубочисты. Не обращайте на меня внимания, прошу вас. Я просто начинка для пирогов, не более того.
Сажа вошёл в комнату. Он был похож на скелет, к тому же выкрашенный чёрной краской. От ветерка, влетевшего в окно, он покачнулся.
— Ну что? Что-нибудь знаешь? — нетерпеливо спросила Лоскутик.
— Я пять дней сидел в трубе, — еле слышно сказал Сажа. — Я думал, уже навсегда пришла ночь. Я почти поверил в это. А кормил меня мой голубь. Воровал крошки на кухне.
— Вот тебе, вот! — Барбацуца с такой силой заехала самой себе по лбу, что на лбу тут же вздулась здоровенная шишка. — Связалась с девчонкой, плесенью, мазилкой и жабой! Тьфу! — Она со злобой посмотрела в сторону жабы Розитты. — Теперь ещё корми голодных трубочистов!
Барбацуца бегом бросилась на кухню и через минуту вернулась с целым блюдом поджаристых пирожков.
— Ешь, сейчас же ешь! — зарычала она.
— А Облако? Ты ничего не знаешь о нём? — с тоской спросила Лоскутик.
— Разве я не сказал? — Сажа печально посмотрел на Лоскутика. — Они накрыли его стеклянным колпаком…
А потом они сказали: «Мы тебя заморозим!»
Жаба Розитта подняла голову и с отчаянием квакнула. Из глаз её выкатились две прозрачные зелёные слезы.
Вермильон в отчаянии отвернулся.
— Всё пропало… — прошептала Лоскутик. — Больше я его никогда не увижу, моё Облако…
В комнате наступило молчание. Так молчат люди, когда приходит большое горе и когда ни один не знает, чем — утешить другого.
— А я знаю! — вдруг закричала Барбацуца. — Как же я сразу не догадалась? Почему стража у погреба? Почему пушки? Почему никого даже близко не подпускают? Значит, оно там, это ваше сокровище!
— А там нет трубы? Хоть самой узкой? — наивно спросил Сажа. Он всё вертел в руке пирожок, так и не надкусив его.
— Скажешь тоже, обгорелая ты спичка! — презрительно фыркнула Барбацуца. — Если труба, так должна быть печка. А какие в леднике печки?
— А может быть, всё-таки можно как-нибудь?.. — с отчаянием сказала Лоскутик.
— Никаких как-нибудь! — резко ответила Барбацуца. — Туда никого не пускают. Ясно?
— А если вы попробуете?
— И пробовать не буду!
— Но…
— И не проси! — отрезала Барбацуца. — Говорят тебе, ничего сделать нельзя! Об этом Облаке надо забыть.
Глава 22.
МОЖЕТ ЛИ КОРОЛЬ ЕСТЬ МАННУЮ КАШУ, СВАРЕННУЮ НА ВОДЕ?
На кухне было жарко, как в аду.
Лица у поваров были ярко-малиновые, у поварих красные, у поварят — розовые.
Только Лоскутик была зеленовато-бледной.
