Владимир Пистоленко - Памятное лето Сережки Зотова
— Ты чего, Шаринька? — ласково склонилась к нему девочка и зазябшей рукой погладила.
Из его грустных глаз выкатились две слезинки. Да, да, самые настоящие слезы. И он снова завыл.
Дверь приоткрылась. На пороге с палкой в руках появился Степан Силыч.
— Пшел вон, — замахнувшись своим костылем, крикнул он. — Развылся тут… На свою погибель, пакостный.
Увидев Силыча, Шарик ощетинился, щелкнул зубами и, зарычав, спрыгнул с крыльца.
— Вы зачем на него палкой? Он же плачет, — решительно вступилась Таня.
— За надом, — грубо ответил Силыч. — Не плачет он, а воет. Собаки к добру не воют.
Таня хотела войти в дом, но Силыч преградил ей дорогу.
— Туда нельзя. Там богу молятся.
— Богу молятся? Почему? — не понимала Таня.
— «Почему, почему»! Обыкновенно почему. Там старец Никон отходные молитвы читает.
Таня никакого старца Никона не знала.
— Мне мальчика Сережу нужно повидать. Из школы я. Меня учительница послала.
— Плохой он, ваш Сережа, — чуть помолчав, ответил Силыч.
— Как плохой?
— Помирает, — пояснил Силыч.
— По-ми-ра-ет? — растерянно протянула потрясенная страшным сообщением Таня.
— Видать, и до утра не дотянет. Словом, часует. У него завелось воспаление в легких. Сгорел весь.
Таня метнулась со двора.
Домой она прибежала вся в слезах и с криком: «Сережка умирает!» бросилась к матери.
Елена Петровна только что пришла с работы и даже не успела еще как следует отогреться. Выспросив у дочери все, что нужно, она тут же стала торопливо одеваться.
— И я, мамочка, и я с тобой, — взмолилась Таня.
— Дочка, я не на прогулку иду. Сиди дома, — строго сказала Елена Петровна и поспешно ушла.
Скоро во двор Зотовых вошли три женщины. Это были Елена Петровна, Антонина Петровна Семибратова и старушка врач Вера Николаевна.
Сергей лежал с закрытыми глазами. Грудь его высоко поднималась, и всякий раз при выдохе он стонал.
Вера Николаевна торопливо сбросила пальто, погрела у печки руки и решительно двинулась к больному.
— Вы что хотите? — спросила Манефа Семеновна.
— Хочу посмотреть больного.
— Вера Николаевна — врач, — пояснила Семибратова.
— Может, уж и тревожить не надо, — несмело возразила Манефа Семеновна. — Чуть дышит.
— Вон до чего довели парнишку! Люди называется, — не выдержала Семибратова.
— Господи, да разве я ему худа хотела! — вытирая слезы, взмолилась Манефа Семеновна.
Выслушав Сергея, Вера Николаевна вздохнула.
— Ну что? — одновременно спросили Елена Петровна и Семибратова.
— Пневмония. Крупозное воспаление легких. Активный процесс. Ну почему же вы раньше меня не позвали!.. — укоризненно сказала Вера Николаевна. Манефа Семеновна промолчала. — Дадим ему сейчас сульфидин. Поставим банки…
— Плохо? — чуть слышно спросила Елена Петровна.
— Случай тяжелый.
— Но все же можно помочь? — допытывалась Елена Петровна.
Вера Николаевна ничего не ответила, в раздумье пожала плечами.
— Нужен пенициллин. Он чудеса делает при воспалении легких. Но у нас его сейчас нет.
— Пенициллин? — настороженно спросила Елена Петровна. — Подождите, подождите… Кажется, у меня есть. В ампулах, да?
— Лучше в ампулах, — сказала Вера Николаевна.
— У меня должен быть. Весной я болела, и муж в санчасти достал, а использовать не пришлось. Вот не знаю, захватила ли. Мы же так второпях собирались в дорогу… Побегу домой.
Не успели еще снять с Сергеевой спины банки, как вернулась Елена Петровна.
— Есть, — задыхаясь от быстрой ходьбы, радостно сказала она и положила перед врачом небольшую картонную коробочку. — Вы об этом говорили?
Вера Николаевна не спеша осмотрела содержимое коробочки и благодарно взглянула на Елену Петровну.
— Вот теперь повоюем со смертью! — уверенно сказала она.
Увидев в руках врача шприц с иголкой, Манефа Семеновна, державшаяся все время настороже и не знавшая, на что решиться, нервно заламывая руки, вдруг вся взъерошилась.
— Вы колоть его собираетесь?
— Придется, — решительно сказала Вера Николаевна. — Да вы не бойтесь, это совсем не больно. Словно муха кусает.
— Не дам… колоть, — упрямо и зло заявила Манефа Семеновна и стала возле Сергеевой кровати, готовая вцепиться в первого, кто осмелится подойти ближе.
Присутствующие женщины поразились — чего-чего, а такого не ожидал никто.
— Почему не дадите? — стараясь казаться спокойной, спросила врач.
— Греха не хочу брать на душу: Над ним уже отходная молитва прочитана. И не пытайтесь, не подпущу.
По воинствующей позе было видно, что шутить Манефа Семеновна не собирается.
— Давайте без глупостей, — все еще сдерживаясь, спокойно проговорила Вера Николаевна и шагнула к Сергею.
Манефа Семеновна оттолкнула ее.
— Изломаю, все изломаю, — брызгая слюной, в неистовстве шептала она. Лицо ее перекосила гневная судорога, глаза сверкали яростью.
Боясь, как бы старуха и вправду не натворила беды, врач остановилась.
Семибратова решительно отстранила Манефу Семеновну.
— Ну вот что, святой человек, — гневно прошептала она, с трудом сдерживая себя, — мальчишка умирает, некогда ерундой заниматься да рассусоливать. Не отступитесь — мы сейчас свяжем вас и в сенцы на мороз выкинем. К чертовой матери… А завтра судить будем. Но помереть мальчишке не дадим. Ну-ка, отойдите.
По решительному виду и грозному тону Семибратовой Манефа Семеновна поняла, что с ее доводами считаться никто не собирается. Она сразу вся обмякла, обернулась к иконе, перекрестилась.
— Прости им господи, не ведают, что творят, не поставь мне в вину моего прегрешения, — и отошла в сторону.
Сергею сделали укол. Вера Николаевна проводила Семибратову и Елену Петровну, а сама осталась на ночь дежурить возле больного.
На следующее утро, идя на работу, Елена Петровна забежала к Зотовым.
— Думаю, выживет, — обрадовала ее истомленная бессонной ночью Вера Николаевна.
И Сергей выжил.
«ТЫ ОБЕЩАН…»
Выздоравливал Сергей медленно: не давал покоя кашель, часто бил озноб, по вечерам поднималась температура.
После болезни у Сергея пропало желание молиться. Ведь он верил богу, так надеялся, что бог сохранит его отца, день и ночь молился, упрашивал, а бог ничего знать не захотел… Теперь Сережка никогда не увидит отца. Никогда, никогда!.. Даже подумать страшно. Было такое чувство, будто кто-то обманул Сережку, наобещал, а обещания не выполнил. Он нехотя шептал молитвы и крестился кое-как.
Манефа Семеновна заметила происшедшую в нем перемену, но поначалу помалкивала — видела, мальчишка и в другом изменился: стал задумчив, еще больше молчалив.
Все же мало-помалу она взялась выговаривать Сергею и упрекать в нерадении к молитве. Он отмалчивался, а однажды нехотя обронил:
— А чего зря молиться?
Манефа Семеновна только руками всплеснула.
— Сереженька, солнушонок мой, да ты понимаешь, какие богохульные слова говоришь?
— А что? Правду сказал. Я вон как молился, а какой толк? Все равно папки нету. Был бы он, бог-то, и вправду хорошим, разве он стал бы так измываться?
Слова Сергея вызвали судорогу на лице Манефы Семеновны.
— Замолчи! — вскрикнула она и заткнула дрожащими пальцами уши. Грех-то, грех непрощеный! — Она, как всегда в таких случаях, повернулась к иконе, часто закрестилась и вполголоса зашептала: — Господи, прости раба твоего Сергея, мал он еще, не смыслит, что говорит.
Потом подошла к Сергею.
— Эх, Сережа, Сережа, не дано нам все знать, что к чему, зачем и отчего. Думаешь, так себе, из ничего к нам беда пришла? И мамка твоя во своей юности нахальную смерть приняла, и Николая Михайловича господь прибрал, погиб от руки варварской, и ты чуть жив остался, — нет, никто, как он! — Манефа Семеновна подняла палец кверху и туда же устремила взгляд. — Во всем его воля, и только он один знает, чем мы прогневили его. А если подумать хорошенько, то и самим можно понять. Вот пока ты слушался меня, все горести мимо нас проходили.
— Я и теперь вас слушаюсь, — хмуро возразил Сергей.
— Может, в чем и слушаешься. Да только не во всем. Я и не пойму, когда это началось, а только скажу так — вкривь твоя жизнь пошла.
И Манефа Семеновна принялась перечислять Сергею все его провинности. Разве она не упрашивала его выписаться из пионеров, уйти от этих безбожников, отдать им галстук? Да еще как упрашивала! Чуть ли не со слезами уговаривала. Но он не послушался, на своем настоял. А все эти пионеры только нечистому нужны. Они погибшие люди, потому что их там против бога учат, на радость дьяволу. И пускай не думает Сережа, что она одна так считает. Каждый умный человек, у кого разум светлый и незатуманенный, все видит и как надо понимает. А что советовали старец Никон и Степан Силыч? Остеречься зла, подальше уйти от греха. Он послушался? Эти люди других об жизни наставляют, как велит евангелие, они молитвы к богу возносят и перед ним за грешников заступники. И их Сережка ослушался. Может, как раз за непослушание к ним и прогневался бог на Сережку, лишил его отца и на самого наслал тяжкую болезнь. Ведь совсем бездыханным лежал, никто не думал, что поднимется. А он и жив остался, и поднялся. А почему такое, можно сказать, чудо случилось? Сережка и не догадывается, ему совсем невдомек… Так пускай он узнает, все узнает. И запомнит на всю свою жизнь.
