Марина Загидуллина - КузинаЖурналистика
Журналистские расследования быстро стали визитной карточкой газет Пулитцера. Всемирную известность приобрели репортажи Нелли Блай из психиатрической клиники, куда она проникла, имитируя шизофрению. Ее рассказ о тех унижениях, каким подвергают больных, общей убогости их содержания произвел настоящий взрыв общественного возмущения – и в результате муниципалитету пришлось переоборудовать больницу. Так газета вмешивалась в жизнь, вовсе не ограничиваясь функцией «отражения картины дня».
Внешне газета «Уорлд» стала выглядеть совершенно иначе, чем было принято в газетной практике того времени: заголовки через несколько колонок, игра шрифтом, восклицательные знаки, врезки, крупные иллюстрации, наконец, неизменная политическая карикатура на первой полосе, а потом еще и комикс – рассказ в картинках. Все это Пулитцер придумывал уже после того, как окончательно ослеп (ему не было и сорока лет). К этому добавилась настоящая ненависть к звукам – скрип стула, шорох листа доставлял Джозефу настоящие страдания. Он перебрался в звуконепроницаемый бункер в своем особняке и руководил газетой оттуда. Потрясающе, что все эти удары судьбы не мешали его напряженной работе.
Пулитцер делал журналистику настоящим участником социальной борьбы, и это и был его главный поступок, даже подвиг. Деньги были следствием. Но ему пришлось столкнуться и со своим же учеником и главным конкурентом, который из пулитцеровской «школы журналистики» вынес одно – делать сенсации и продавать их, не считаясь с нравственной стороной. Здесь, несомненно, следует задуматься. Вся история вражды-соперничества Пулитцера с Уильямом Херстом (а именно так звали этого ученика-конкурента) – это настоящий урок ответственности за всё то, что ты делаешь. Херст и Пулитцер оба вышли из обеспеченных семей, но Херст был сыном миллионера, а Пулитцер должен был свое состояние «сколотить» сам. Пулитцер прошел тяжелую школу выживания в Америке, не гнушаясь любой работы. Херсту о куске хлеба думать не надо было. Пулитцер менял лик современной газеты, повышая ее социальную значимость, превращая в инструмент воздействия на общественное мнение. А Херст в своих газетах стремился к одному – увеличению прибыльности любыми путями. Внешне приемы были те же, что и в газетах Пулитцера. Но содержательно это было именно то, что получило название «желтая пресса» (кстати, именно из-за переманенного из газеты Пулитцера карикатуриста): кричащие заглавия, сенсации, газетные утки, вторжение в частную жизнь ради «громкой статьи», безжалостное отношение к людям, которые превратились в газете Херста лишь в «материал» для сенсаций.
Так вот, получалось, что Пулитцер «выпустил джина из бутылки». Новая журналистика, основанная на бесстрашном труде корреспондентов, требовательности к ним со стороны редактора, блистательных проектах, приковывающих внимание читателей (например, путешествие той же Нелли Блай вокруг света по маршруту героя романа Жюля Верна, еще и с интервью с этим великим писателем), превращалась в дешевые сенсационные листки. Получилось, что Пулитцер имел ко всему этому прямое отношение – смена формата, «лика» газеты привела не к смене отношения журналистов к своему труду, а к безнравственной эксплуатации самой этой идеи.
Войну с Херстом Пулитцер проиграл. «Бездумная» желтизна оказалась привлекательнее интеллектуального журнализма. Конечно, состояние Пулитцера на тот момент было астрономическим, и проигрыш этот был именно нравственным.
И вот тут Пулитцер опять совершает поступок. Он основывает первую в мире высшую школу журналистики. Никогда журналистика не была частью образовательной системы. Учили чему угодно, но не этому «простенькому ремеслу». А Пулитцер понимал (и война с Херстом особенно способствовала этому пониманию), что без фундаментальной подготовки, философской, мировоззренческой и, конечно, практической, журналист всегда может превратиться в «обезьяну с гранатой» – бездумного и безответственного по отношению к своей деятельности человека, совершенно не понимающего, к каким последствиям может привести слово, растиражированное в миллионах экземпляров. Пулитцер составил завещание, согласно которому должна была быть основана школа журналистики при Колумбийском университете, и каждый год специальная комиссия назначала бы премии Пулитцера в области журналистики, литературы, борьбы за мир.
Это было действенной идеей. Есть деньги – есть и школа (одна из лучших в США площадок по подготовке журналистов). Но главное – есть ежегодная премия, считающаяся во всем мире самой престижной. Имя Пулитцера осталось не только «страницей истории», оно часть современной журналистики, как некая квинтэссенция журналистской совести и ответственности: «Всегда бороться за прогресс и реформы, никогда не смиряться с несправедливостью и коррупцией, всегда бороться с демагогией всех партий, никогда не принадлежать ни к одной партии, всегда противостоять привилегированным классам и власть имущим, никогда не терять симпатии к бедным, всегда посвящать себя борьбе за процветание общества, никогда не довольствоваться сделанным, всегда быть независимым, никогда не бояться атаковать несправедливость, будь она результат предрассудков богатых или бедных».
Поступок – это ответственность. Не только за то, что делаешь сейчас, но и за отдаленные последствия своих действий.
Анатолий АграновскийАграновских в истории журналистики два – отец нашего героя тоже был корреспондентом, и имя сына начиналось с той же буквы, что и имя отца, так что легко было перепутать. Но, конечно, слава Аграновского-младшего оказалась так велика, что Аграновский-старший остался в истории именно как «отец того самого Аграновского». Однако прежде чем мы перейдем к рассказу о поступках журналиста, нелишним будет сказать несколько слов об эпохе, которая определяла эти действия.
Это было время советской власти, строительства в СССР коммунизма, время репрессий, Великой Отечественной войны, а потом – недолгой «хрущевской оттепели» и длительного «застоя», предшествовавшего полному слому советской системы и переходу к той России, в которой ты сейчас и живешь. Аграновский родился в 1922 году, в начале войны ему было 19 лет, закончил училище штурманов, участвовал в боях, уже тогда писал в газету заметки как военный корреспондент. Но расцвет его журналистской деятельности пришелся на время оттепели и затем на время «застоя» (он скончался в 1984 году, за год до прихода к власти Горбачева и начала так называемой перестройки).
Есть такое устойчивое мнение, что журналистика в диктаторских (тоталитарных) странах (а к таковым сейчас и относят СССР) представляет собой часть общей пропагандистской машины: она верно служит диктаторам, намеренно искажая факты в их пользу. Журналист в такой системе всегда под строжайшим контролем, любые его вольности наказываются, караются, действует строжайшая цензура, отсекающая любую критику в адрес властей. Народ не может даже «пикнуть» в СМИ, только благодарить руководство страны за его «неусыпное бдение», за тот «единственно правильный курс», каким идет страна.
Так вот, поверь, никогда и нигде не получится организовать такой диктат. Если кинуть самые мощные силы на подавление свободы слова, то можно получить одно – подполье (так называлась свободная мысль, ищущая неофициальных каналов распространения, еще в XIX веке, когда главным врагом демократические силы считали царя) или андеграунд (это то же самое, если буквально перевести, но уже на такой «модный» американский лад, словечко из века двадцатого, когда для той же свободной мысли врагом оказалась советская власть). Здесь тайком печатают и распространяют ту самую критику, что запрещена в официальных СМИ.
Но еще важнее, как показывает история нашей страны, что и официальные СМИ вовсе не так уж одиозны, подчинены диктату. Советская газета – это мощный инструмент социальной жизни. Если в газетах того периода печаталось какое-то разоблачение, критика в адрес руководства предприятия, должностного лица, завода, колхоза и т. д., то меры принимались вовсе не шуточные – выступление газеты оказывалось весомее выступлений свидетелей или «защитников свыше», пытавшихся такой скандал «замять».
Конечно, сравнивать с американской системой не стоит. Когда Пулитцер громил правительство, например, за неспособность установить пьедестал для статуи Свободы, преподнесенной в дар Америке французским правительством, он занимал именно независимую позицию. Независимую от этого самого правительства – президента, его команды. В советской газете нельзя было представить себе статью, «громившую» генерального секретаря ЦК КПСС, центрального комитета коммунистической партии, который и руководил государством (должность меняла свои наименования, но суть оставалась одна и та же). Однако помимо «первых лиц» государства в стране было много чего проблемного, что нуждалось в привлечении внимания, во вторжении умного критика.
