Мария Ботева - Ты идешь по ковру (сборник)

После школы я сбегала к маме на работу и сразу же начала расклеивать объявления. И искала пса в каждом дворе. Я кричала:

– Спальник! Спальник!

Прохожие оглядывались, и взгляды их были полны тревоги, но я сразу же говорила им:

– Пёсика не видели? Я пса потеряла, маленького такого.

Никто не видел. Вот бы Ладка с Петькой были здесь, мы бы нашли Спальника в два счёта, точно говорю! Но их не было, и мне приходилось бегать по городу самой. Перед началом тренировки мне звонил Борисыч, я сначала не хотела брать трубку, но телефон, кажется, начал трескаться от напряжения, пришлось ответить. Тренер, конечно, повозмущался, но всё понял. Каждые полчаса, а иногда даже чаще звонила Наташка, докладывала, что пишут про Спальника в Интернете.

– У пескобазы, – говорила она, – верное дело: у пескобазы. Оттуда больше всего сообщений.

– Слушай, ну где пескобаза, а где рынок! Не может быть.

– Как хочешь, – отвечала Наташка, – но восемь человек уже написали, что там видели похожего пса.

Я садилась в автобус, проезжала две остановки, и тут Наташка звонила снова:

– Слушай, разворачивайся! У цирка вот только что похожую собачку видели. Уже семь человек.

Цирк всё-таки ближе к рынку, чем пескобаза, поэтому я бежала туда. Через какое-то время звонила Наташка или кто-то ещё из одноклассников, и я неслась в другое место. Объявления о пропаже собаки быстро кончились, и я останавливала прохожих и описывала им щенка. Правда, г|олоса, чтобы долго разговаривать, уже не было, я охрипла и замёрзла, думала уже поворачивать домой. Вдруг позвонил Терентьев, Терёшка, мой сосед по парте.

– Мальцева, ты собаку потеряла, я так знаю, – начал он.

– Да.

– В районе рынка облава была, у меня мама видела. Надо искать у этих, которые собак ловят. Они снотворным стреляют. Чего ревёшь, эй! Да я сам видел, у нас так соседскую собаку увезли, потом вернули, хозяин съездил за ней. Твой-то вообще с поводком был, понятно же, что потерялся. Хватит, говорю тебе, реветь!

Куда звонить, где искать этих собаколовов? Первый раз про такое слышала, никогда не думала, куда девают бродячих собак. Ну, рассказывали страшные истории, будто их расстреливают прямо на глазах обомлевших прохожих, но потом по телевизору показали, что сейчас работают по какой-то новой схеме. Я не запомнила по какой.

Перезвонил Колька, сказал, что я одна не найду ничего, придётся мне помочь. Очень вовремя, потому что говорить я уже почти совсем ничего не могла, только «да», «нет» и «жду».

Мы доехали до какой-то Весенней улицы – ничего себе, название. Глушь какая, фонари горят через один, домики маленькие. Мы постучались в ворота тринадцатого дома. Вдалеке за забором лаяли собаки, скрипнула где-то дверь.

– Ого, – я удивилась.

– Мальцева, – сказал Терёшка, – ты думаешь, твоя улица лучше, что ли? К вам тоже идёшь, как на войну, каждый раз гадаешь, вернёшься или нет.

Теперь понятно, почему он так редко приходит за тетрадками, хотя говорит, что мои конспекты самые понятные, ничего лишнего.

Ворота открыл лысый дядька в трико и накинутой на плечи телогрейке. На ногах у него были тапочки. Терентьев объяснял, какую собаку мы ищем, а дядька стоял и равнодушно двигал челюстями, потом надул пузырь из жвачки, лопнул его и сказал, что такой собаки нет. Не ловили ни вчера, ни сегодня.

– Как – нет? А где?

– Ищите, – ответил он и стал закрывать дверь. Я успела подставить ногу.

– Лучше покажите ей собак, – сказал Терёха, – она не уйдёт. Если что – спать ляжет под забором.

Я усиленно кивала, мол, так и произойдёт, так и будет. Хорошо, что Терёшка со мной: хоть он и щуплый, а всё равно вдвоём лучше, спокойнее.

– Вы одни? На телефоны снимать не будете? – спросил дядька. Мы кивнули.

– Ладно, ждите.

И он ушёл в дом. Через минуту вышел в валенках, с ключами в руках. Мы шли и шли по тропинке в темноте, хозяин освещал фонарём наш путь. Звёзды было видно очень хорошо и пар изо рта. Чем ближе мы подходили к сараю, тем громче лаяли собаки.

– Тут сейчас тридцать бездомных, – говорил дядька сквозь лай из сарая, – но бездомные они не все. Кое-кто потерялся, кого-то хозяева выпускают просто побегать, а они прибиваются к стаям! Гадят! Кусают детей! Пугают прохожих! А мы – лови! А люди – жалуются! Выдумывают, что убиваем!

Дядька тоже говорил всё громче и громче, непонятно, от злости или для того чтобы перекрикивать гавканье, тявканье и лай. Он открыл дверь, и я даже присела – испугалась, что сейчас вся эта свора понесётся на нас. Но никто не выскочил, все собаки сидели в вольерах. Мы зашли в сарай. Дядька в валенках светил на каждую собаку, а я внимательно смотрела, он не торопил. Спальника там не было. Правда не было, я всё проверила.

– Ка-ак твоего пса зовут? – спросил Борисыч. Мы сидели на скамейке, а Спальник бегал вокруг, за ним волочился остаток поводка, к этому обрывку была привязана пустая жестянка из-под пива. Жестянка гремела так, что в ближайших домах все уже должны были проснуться и закидать грохочущую собаку камнями, но никто не просыпался и не закидывал. Иногда пёс подбегал ко мне, облизывал лицо и убегал снова, взять его на руки не получалось. Было три часа ночи. Я сказала:

– Спальник. Его зовут Спальник.

– Что ты! Во-от откуда все беды! – закричал тренер, и я подумала, что уж сейчас-то точно все проснутся, но никто по-прежнему не проснулся. – Нельзя-а было его так называть! Спа-альник! Ну и дела! В крайнем случае назвала бы Сливянка! Сливянка! Слышишь?

– Но он же мальчик! Какая ещё Сливянка?

– Сливянка! То-очно тебе говорю: Сливянка! Сливянка!

– Женя, Женя! Что за «сливянка»?

Я открыла глаза. Мама меняла мне на лбу полотенце, старое всё высохло. Она говорила:

– Бедная моя дочка. Сливянка ещё какая-то… Вот он, Спальник, прибежал.

Спальник лизнул мне руку и куда-то сразу же пропал. Это правда был он.

Ещё вечером у меня поднялась температура, и я подумала, что скоро умру, всегда мне такие мысли в голову лезут, такой признак болезни. Я легла и стала ждать судьбы, и вдруг в три ночи оказалась на скамейке с Борисычем. Оказалось, что тренер – это сон, а пёс – не сон.

– Это правда Спальник?

Пёс снова лизнул руку. Я повернула голову, и он коснулся своим языком моего носа. Это правда был он. И я заснула.

Спала дня полтора. Всё это время ко мне приходили Вахрушевы всей семьёй, Наташка: мама постоянно пыталась поймать Спальника, взять его на руки, отец говорил что-то про уши вразлёт и лапы вразбег, Борисыч потрясал перед глазами новыми карабинами зелёного цвета. Но больше всего было Терентьева, он всё не кончался и не кончался. Мама ругала его за то, что мы одни ушли к собаколовам, папа жал руку и норовил увести на кухню поговорить по-мужски, Наташка просила Кольку свистнуть сквозь пальцы, Вахрушевы презрительно пфыкали, глядя на него. И только Спальнику удавалось ненадолго вывести его погулять.

Когда я проснулась, никого не было рядом, слышалось только очень знакомое посапывание. Я позвала тихонько, громко бы всё равно не получилось:

– Спальник!

Тут же он проснулся, встал на задние лапы, завилял хвостом, облизал мне руки и лицо.

– Смотри, Спальник, заболела вот из-за тебя. А вроде бы крепкий человек, спортсменка. Где ты был-то?

Пёс, видимо, понял, что его укоряют, вздохнул и сел спокойно. Не узнать, конечно, где он бегал, как нашёл обратную дорогу. Хорошо, что никакие китайцы его не съели, машины не задавили, собаколовы не поймали. Хорошо, что он вернулся. Так я ему и сказала, а он покружился на своём коврике и уснул.

Мы с Терентьевым искали Спальника у собаколова и не нашли, я хотела поехать ещё куда-нибудь, бегать и звать пса, но тут Наташка позвонила и сказала, что никто уже не пишет про похожих собак (она сидела дома и читала в Интернете все сообщения об этом). Было темно, Колька считал, что всё равно сегодня искать бесполезно. Мы с Терентьевым пришли ко мне, руки и ноги в тепле просто ломило, голова отяжелела, в горле что-то царапало. Зря я ходила по улицам без варежек, день оказался на редкость морозным. Мы ели горячий суп, до того горячущий, что заболело горло, никогда ещё от супа не болело горло, а тут вдруг, надо же. Когда я провожала Кольку и закрывала калитку, неожиданно стало жарко и страшно темноты.

– Мама, – сказала я, – я умру? Вдруг я умру?

– Да, – ответила мама, – конечно. Все умирают. А что такое?

– Тогда я пойду приготовлюсь.

И я легла на кровать. Просто сверху, на покрывало. Не раздеваясь. Если я всё равно умру, так зачем эти условности? Пришла мама, спрашивала, что болит, раздела меня, укрыла одеялом. Потом сняла одеяло с Ладкиной кровати, укрыла ещё им. Потом приносила воды, но пить мне было больно. И ещё появился Борисыч с этой своей Сливянкой. Скучно это всё рассказывать, просто я заболела, а мама за мной ухаживала. Я хотела спать, но что-то как будто стучало в окно, отвлекало, мешало. Потом уже мама рассказала, что это пришёл Спальник, запрыгнул в форточку, как его Чешка учила, ткнулся маме в руки и заснул посреди комнаты без задних лап.