Исповедь Обреченной - Соня Грин
Как только Кир и его мопед скрылись за поворотом, я как полоумная бросилась собираться. Мы с Марком договорились посидеть немного в новом французском ресторане, который открылся совсем недавно. Не из-за того, что это круто и престижно, просто больница находилась всего лишь в квартале от него.
Помыла голову, сделала макияж, уложила волосы и прицепила заколку в виде ромашки, одела свое любимое платье в пол – в общем, впервые за пару месяцев стала похожа на человека. К назначенному времени он уже сидел и ждал меня за одном из столиков.
– Привет, – Марк лучисто улыбнулся и помог дотащить кислородный баллон. – Ты прекрасна.
– Спасибо, – ответила я, краснея.
Я заказала себе стакан апельсинового сока и самое постное, что только смогла найти в меню – жульен с курицей. Все-таки, диета… И, хотя я все еще не оправилась от того визита в реанимацию, я решила, что ничего с меня не станется, если я побалую себя один разочек вкусной едой.
Тем временем Браун обрадовал меня отличной новостью: химия действует. Метастазы уменьшились, некоторые и вовсе исчезли, словом, я была очень рада за него, хоть и по-доброму завидовала на подсознательном уровне. Врачи так удивились результату и быстрому регрессу заболевания, что следующую проверку назначили через месяц, двадцать девятого июня. Теперь это число будет ассоциироваться мной как счастливое и несчастливое одновременно.
Потом он спросил, какие «результаты» у меня, и я поняла, что лучше рассказать про все сразу, чем никогда. А кто меня знает, может быть я уже завтра умру, так и не успев ничего сказать!
Мы вышли в липкий вечер на веранду на третьем этаже ресторана. Я облокотилась о перила. Мне даже тяжело дышать стало: не из-за болезни, а потому что очень волновалась. Что он скажет? Больше всего я боялась, что Марк ответит что-то вроде «иди-ка ты лесом, больная-умирающая», и это была единственная причина, по которой я держала втайне то, что я содержусь на паллиативном лечении.
А потом я как-то резко поняла, что он может уйти даже без этого… Моей обязанностью было сообщить ему (не считая того, что я пару дней клялась самой же себе, что фиг кому еще сообщу о том, что умираю), а его обязанностью было отреагировать.
Я набрала в легкие побольше воздуха (на все сорок процентов) и все тихо рассказала…
Потом, когда я закончила, он просто тихо отвернулся и стал смотреть на оживленную трассу, жуя нижнюю губу. Пару минут мы провели в полной тишине, а потом на веранду к нам ввалился пьяный в стельку гуляка, разрушив наше неловкое молчание.
– Почему ты не сказала сразу? – Марк выглядел так обиженно, словно мы были мужем и женой и все это время я скрывала измену.
– Не знаю. Боялась.
Я подняла голову к черному небу, уже ощетинившемуся иголками белых звезд. На глазах выступили слезы. Ну да, вот расплачься еще перед своим объектом обожания, рева-корова…
– Чего же ты боялась, глупая? – Марк в считанные секунды преодолел разделяющее нас расстояние и схватил меня за ледяные руки. – Чего?!
Все. Вот тут-то меня и прорвало.
Не успела я оглянуться, как поймала себя на том, что крепко обнимаю его, уткнувшись в его вечерний костюм, пропитывая его слезами и твердя «прости, прости, прости».
– Можно один вопрос?
– Ну? – он отстранился и серьезно посмотрел на меня.
– Ты же не собираешься бросать меня?
Марк подушечками пальцев нежно вытер мои слезы.
– Конечно нет, Луи.
И, выпрямившись во весь свой рост, поцеловал меня.
6 июня
14:19
Первого июня я узнала, что Марк бросать меня не собирается.
То есть, не как парень девушку, а как человек человека.
Что-то во мне переклинило, тогда, когда мы целовались на веранде, окруженные только гулом машин и прохладой вечера. Я достала телефон и позвонила Киру, сказала, чтобы он не приезжал ко мне на следующее утро. Он сказал: «конечно, Луиза». Но что-то в его интонации было не так, словно он обманывал наивного ребенка…
А дальше все закрутилось со скоростью пули. Мы заказали такси, ехали по ночному Петербургу и целовались, целовались, целовались… Еле дотерпели до дома. Как только я открыла дверь ключом, мы, не снимая ботинки, сразу упали в объятиях на раскладной диван в зале (у меня две кровати: на втором этаже и эта, сразу напротив входа в дом, предназначающаяся для тех особо поганых дней, когда я чувствую себя так ужасно, что даже не могу преодолеть сорок пять ступенек).
Надо признаться, это было самое волшебное время за все мои восемнадцать лет. И самое долгое, проведенное с Марком Брауном.
После того, как мы закончили, мы еще долго лежали и целовались, пока не уснули. Мне было так хорошо, что я даже не удосужилась поправить платье, которое уже наверняка помялось – его я забросила в самый конец комнаты, когда Марк раздевал меня.
Я лежала и ощущала его тепло, его дыхание, его пальцы на моем теле…
Словно мы были с ним единым целым.
Уже, засыпая, он произнес одну фразу: «Луи, я с тобой».
То, что Марк говорит всегда прямо и без пафоса – вот что меня восхищает в нем.
А утром меня разбудил странный звук… Вроде «щелк-цык-щелк-цык-щелк». Я, все еще в объятиях Марка, заткнула уши пальцами и снова провалилась в сон.
К сожалению, что это был за звук, до меня дошло слишком поздно…
А вот представьте ситуацию. Вы знакомы с одной больной паинькой-девочкой всю ее жизнь, и, как хороший друг, должны ухаживать за ней, развозить ее на инвалидной коляске, подкладывать деньги и привозить продукты. Девочка – просто чудо. Лежит целыми днями в кровати и не выпендривается. А потом вы заходите в очередной раз, чтобы проверить, жива ли она или нет, и вдруг обнаруживаете, что по дому валяются незнакомые брюки, лифчик и платье, а в кровати – две пары ног вместо одной.
В тот момент я так пожалела, что Кир имеет ключи от моего дома…
Мы здорово поругались в тот день. Кир кричал, что напишет на Марка в полицию, а я орала, что это моя жизнь и он мне не чертова нянька, чтобы решать, могу ли я уже спать с парнями или нет, гулять или нет, ну и так далее. Он обозвал меня шлюхой, я выкрикнула пару нелестных слов о нем, что лучше бы он вообще не рождался и пусть идет лесом. Я даже, зная,
