А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко
– Ладно, – сама себе сказала Обыда. Вдохнула, выдохнула, резко проговорила: – Без каменного огня не вытянуть. Надо раздобыть.
Но как? Самой в Хтонь уйти, а Ярину дома оставить? Ни за что, хватило и в прошлый раз страху. Значит, придётся с собой взять. Но слаба, слаба ведь, как былинка. Все средства, что Лес мог дать, Обыда испробовала. Одно осталось – крепкое, всегда прежде выручавшее. Но рано, рано… И сама ещё не уверена в ученице, и Ярина пока, поди, не потянет. Да что толку думать-гадать, если выбора нет?
* * *
– Ярина, вставай, – позвала Обыда с рассветом, задвигая в печь котелок. – Трудный сегодня день будет.
Ярина высунулась из-под одеял, повела худыми плечами. Взяла гребень, шустро расчесалась и тут же начала перебирать пальцами, заплетая косу. Обыда давно приметила: дай девчонке волю – часы напролёт расчёсываться будет. Не прихорашиваться – зеркал обычных в избе не водилось, – а просто водить по пшеничным волнам сначала мелким гребешком, затем покрупней. Иногда Ярина вплетала в косы цветы; порой выходило красиво, а порой – ну совсем как Нюлэсму́ртовы[38] мавки на новую луну обряжались.
Обыда присматривалась, да не спрашивала; глядела, что за цветочки собирает ученица, следила искоса, какие заплетает к вискам, какие по низу косы, какие – на макушку. Поделилась однажды с Кощеем – тот явился с просьбой яйцо в Хтони проведать, да слова не успел вымолвить, как Обыда зачастила:
– Не как попало берёт цветы-то Яринка. Не лукр-лакр[39]. Всё с умом: к вискам бессмертник в защиту[40], на макушку мак-утешение[41], на косу любисток[42], калину-терпение[43], холодок, долгое лето. Откуда поняла, где чего нахваталась?
– Так, поди, в книге твоей вычитала? Листок вырванный нашла? – усмехнулся Кощей. Обыда хлопнула его по костлявой кисти:
– Ещё чего! К книге я её не подпускаю без надзора… Сама, видать, догадалась. Слабенькая, а голова-то на плечах. А может, в прошлом её дело: богинки-то тоже ведь всякое-разное в волосы заплетают.
…Сидя на печке, сосредоточенно сопя, Ярина быстро собирала косу, вплетала в пряди одну травку за другой.
– Чего молчишь? – спросила Обыда как бы между прочим. – Хоть бы «доброе утро» сказала.
– Доброе, – смутно улыбнулась Ярина.
– Да что с тобой? Сон не отпускает?
– Сама не пойму, – вздохнула Ярина, набрасывая поверх сорочки платок. – Избы какие-то виделись… Огромные, ни звёзд, ни леса не видно. И людей полно – вроде как я, как ты, а вроде другие совсем.
– Говорила тебе: снов своих никому не рассказывай! А что видела, забудь, – махнула рукой Обыда. – Куда ночь, туда и сон. Иди умывайся, глазастая.
Вытряхивала вышитое полотенце над корытом, глядела, как Ярина плескает водой в лицо, а у самой руки дрожали. Неужели напрасно, неужели опять напрасно из Леса жилы тянула, память Яринину запирала? Неужели приходит-таки, сочится по капельке – не в яви, так во сне?
– Ладно. Ладно.
– Что ладно?
– А ничего, глазастая. Так, мысли-мыслишки.
Ярина улыбнулась бодрее, и Обыда добавила про себя: «Сходим в Хтонь – всё на свои места встанет. Девчонка после такого о прошлом и думать забудет. Каменные огоньки в киселе растолку, выпьет – все хвори отойдут, дух окрепнет. Будет яга всем ягам на зависть, Лесу на помощь и на диво».
Выпив мяты, Ярина привычно направилась к своему сундучку за вышивкой, но Обыда покачала головой:
– Сегодня другие у нас дела с тобой. Да и гость на пороге. Открой-ка.
Ярина, поднатужившись, потянула тяжёлую скрипучую дверь. Из тумана шагнул в избу Бессмертный. Подбой плаща, на который налипла хвоя и мелкие красные лепестки, звякнул о половицы. Рассыпая дождевые капли, Кощей кивнул Обыде, присел, скрипнув коленями, перед Яриной.
– Хорошо, что успел. Я тебе, Ярочка, подарок принёс. Погляди.
Протянул Ярине крохотный берестяной коробок, а сам вскинул голову на Обыду. То ли разрешения спрашивал, то ли извинялся: никогда по нему не поймёшь. Глаза – другое дело; глаза всю правду говорят, как ни скрывай, их только чёрная ночь потушить может. А глазницы Кощеевы… Кто его знает, что он там себе думает. Прочуял, вон, что опять в Хтонь собралась, да ещё не одна. Обыда вздохнула, кивнула: дари, мол, раз принёс.
Ясно-понятно, что прощаться пришёл. Боится, как бы навсегда не ушли. Как бы навсегда не ушла Ярина, как с Марийкой было, с Яной, с Чимой…
Ярина между тем раскрыла коробок и заглянула внутрь. Вытряхнула на ладонь осколок – острый, чёрный, как уголь с алыми крошками.
– Огонёк неяркий, зато нигде не погаснет. Ни на каких тропах тебя не оставит.
– От своей короны, что ли, отломил? – изумилась Обыда.
Ярина разглядывала осколок, вертела так и эдак, перекладывая из ладони в ладонь: горячий.
– Нравится?
Подняла глаза на Кощея, улыбнулась ласково, светло, совсем как в первые дни в избушке.
– Нравится. Тау[44]…
– Вот и ладно, – тяжело произнёс Кощей, поднимаясь. – Ну… Подожду, что ли, тут, пока не вернётесь.
Ярина насторожилась. Обыда замахала руками:
– Ещё чего не хватало – тут ждать! Иди, иди по своим делам. А мы своими займёмся.
В глазницах Кощея полыхнуло пламя – на мгновенье разгорелось по всей избе и тут же стихло, как не было. Бессмертный погладил Ярину по плечу, кивнул Обыде и исчез за порогом, растворился в дожде, не сходя со ступеней.
– Не остывает, – пробормотала Ярина, дуя на подаренный уголёк.
– А ты в ладони сожми. Один раз обожжёт, а потом перестанет, и не потеряешь так никогда, – отрешённо посоветовала Обыда. – С собой бы взять неплохо, авось пригодится.
– С собой? Пойдём куда-то? Я думала, шить сегодня будем, – заворожённо глядя на дождь в дверном проёме, проговорила Ярина.
Серые нити неслись с неба, стремительные, густые, как самый тонкий, прозрачный лён. В них вплетались хвоя и листья, в них звенели последними струнками отошедшее лето, грибные запахи, птичьи крики. Никак, Кощей печальную красоту наворожил.
– Сегодня другие у нас дела, – со вздохом повторила Обыда. Заперла за Бессмертным дверь, ногой поправила половик у порога. – Собирайся, глазастая.
Ярина подняла голову: редко в голосе Обыды сквозили ласковые ноты.
– Ты
