Анатолий Мошковский - Дельфиний мыс
Мамы с сестрой на пляже не было, а отца он заметил. В большой соломенной шляпе, в сетке на рыхлом незагорелом теле, он сидел под огромным зонтом за колченогим, кем-то принесенным на пляж столиком и играл: держал в руке веер карт и посматривал на расчерченный лист бумаги на столе. Он глядел на партнеров, сосредоточенно шевелил губами, и лицо его было так озабоченно, точно сейчас решалась его судьба: жить ему или не жить.
Одик хотел было окликнуть отца - от него не влетит. Но сдержался. Еще собьет его с каких-то мыслей… А потом, и ребята могут засмеять - ведь отец куда полней его. Да и вообще…
Миша шел впереди. Замыкал шествие Катран, и камера на этот раз плохо слушалась его: неохотно, точно потеряла вдруг округлость, катилась около ног, сумок и разостланных полотенец. А подчас и наезжала на загорающих, и на Катрана кричали.
Компания едва поспевала за Мишей.
- На сверхзвуковой шпарит! - сказал Илька посмеиваясь. - Точно бриллианты в ювелирный тащит!
- Не говори! - согласился Вася. - Вот Федор Михайлович обрадуется! Вот, скажет, подводные археологи…
- Жди! - перебил его Костя. - Влетит нам от него - вот что. Изуродовали. Доконали. Принесли бы целенькую…
- Вообще-то да, - вздохнул Вася.
- А как будем скреплять? - спросил Костя. - Все куски достали? Совпадут ли?
- Как миленькие! - усмехнулся Илька. - Как же они могут не совпасть у такого человека, как Миша? Пусть посмеют!
"Он опять за свое, - подумал Одик. - До сих пор не может простить Мише и ребятам, что они забираются на мыс, а он - нет!"
Один человек не принимал участия в разговоре - Толян. Он всю дорогу молчал.
Скоро они свернули от моря в узкий проулок. Навстречу им шла высокая худощавая женщина с седым пучком. Ее авоську оттягивали пакеты с пастеризованным молоком и хлеб. Ребята поздоровались с ней, уступая дорогу. Она ответила, улыбнулась, и возле губ ее и на щеках прорезались морщинки.
- Кто это? - спросил у Васи Одик, когда она прошла.
- Анна Петровна, - шепнул Вася. - Химичка. Она всегда за ребят… Справедливая… До ужаса!
- Между прочим, когда-то была женой Краба, - бросил Костя. - Их Севка учится в ЛГУ, а летом живет здесь. То у нее, то у него. Видно, не решил еще… - Костя замолк.
Перед глазами Одика встало лицо Лили - смуглое, узкое, с тонким носом и блестящими карими глазами. И еще почему-то встали перед ним серьезные, точные глаза Виталика.
Ребята вышли к главной улице - автостраде, скоро очутились у большого двухэтажного дома и нырнули в подъезд. Вслед за Катраном с его камерой нырнул и Одик.
- А ты куда? - спросил его Илька у лестницы. - У тебя есть пригласительный билет?
- Нет, - сказал Одик, и ребята грохнули.
Одик покрылся липкой испариной.
Пока Миша открывал, все сгрудились у двери.
- А куда камеру? - спросил Катран. - С собой взять или как?
- Оставь у двери, - сказал Миша.
- А не свистнут?
И здесь Илька ткнул пальцем в Одика и завопил:
- А он на что? Пусть в благодарность за то, что не прогнали, стоит на часах у двери и сторожит наш корабль! А?
Одику стало жарко. Он отпрянул от ребят и бросился по лестнице вниз. Его душил стыд. Он не нужен им, они издеваются над ним и гонят прочь! И даже Катран не заступился!
Одик выбежал на тротуар. Навстречу двигались легко одетые люди с фотоаппаратами, с играющими транзисторами на ремешках и яркими пляжными сумками. Парень в тренировочных брюках нес в одной руке сверкающее прикладом подводное ружье и сетку полную рыбы, другой - снимал маленькой жужжащей кинокамерой улицу и вместе с гуляющей публикой снял и его, Одика. Но ему сейчас было не до этого. Он понуро шел домой. Шел и думал: вот и готово, вот и все. Зачем он им? У них свои дела, свои заботы и законы… А он? Кто он для них?
Все получается, как дома, как в Москве…
Одик брел домой и вспоминал, как вчера после обеда они с Олей встретили Федора Михайловича вот на этой улице.
- Смотри, - шепнула Оля. - Ихний учитель…
И Одик опять увидел отца. Ну не совсем отца, но почти… Одет он был довольно небрежно - небось так в школу не ходил. Из кармана мятых хлопчатобумажных штанов торчал свернутый в трубку еженедельник "За рубежом", сандалеты на босу ногу, спортивная куртка на "молнии". Под мышкой у него была зажата какая-то книга.
- Вылитый отец… - шепнул Одик. - Как похож!
- Ни капельки, - заявила Оля. - У папы совсем другое выражение…
Одик немного огорчился: ну как она не видит!
- Какое? - спросил он.
- Другое.
Федор Михайлович шел неторопливо, подолгу стоял у витрин, частенько отвечал на приветствия. У одного магазина ему через стекло витрины кивнула белокурая продавщица, а один парикмахер, бривший какого-то намыленного курортника, помахал ему рукой с опасной бритвой.
- Ой, кто идет! - Оля вдруг дернула Одика за рукав.
Навстречу им, размахивая, как в строю, одной рукой - в другой был огромный желтый портфель, - быстро шел Георгий Никанорович. Он мгновенно догнал Федора Михайловича.
- Федя, мое тебе! - сказал директор своим зычным голосом и вскинул к виску руку - не был ли военным?
- А, это ты… Здравствуй, - без особого энтузиазма произнес Федор Михайлович.
- Ну как живешь? Зашел бы. Винцо хорошее есть.
- Некогда. - Учитель смотрел прямо перед собой.
- Опять с кем-нибудь борешься? Входишь в чье-то положение?
Федор Михайлович продолжал медленно идти по тротуару, а Георгий Никанорович - крепкий, коренастый и одновременно легкий - шел рядом и не умолкал:
- Хандришь все? Копаешься в себе? Запомни, ипохондрики мало живут!
- А я с тобой в этом не собираюсь состязаться.
- Ну, бывай… Мне пора. Горисполком вызывает! - Он похлопал учителя твердой загорелой рукой по спине. - Так заходи… Жду!
Федор Михайлович ничего не ответил, и ярко начищенные стремительные туфли Карпова полетели дальше.
- Как он быстро ходит! - сказала Оля. - Как молодой.
- Ну и что с того? - ответил Одик и задумался.
- А что такое ипохондрик? - спросила вдруг Оля.
- Кто плохо ходит, - мгновенно придумал Одик. - Медленно, как вот сейчас идет Федор Михайлович. Но это ничего не значит.
- А-а… - протянула Оля.
Они по-прежнему шли за учителем.
Когда он стал у небольшого книжного магазина с пыльным окном, продавщица что-то крикнула ему, и он вошел внутрь.
- Подождем? - сказала Оля.
Они присели на каменный барьер у огромной веерной пальмы с лохматым стволом. Федор Михайлович вышел очень скоро.
В руках у него была раскрытая книга. Не та, что была зажата под мышкой, а другая, с черной обложкой, перечеркнутой белыми молниями.
Он на ходу читал ее.
- Пошли, - шепнул Одик, и они двинулись за ним.
С учителем здоровались, как заметил Одик, не приезжие, не отдыхающие, а местный, коренной люд. Федор Михайлович, не отрывая от страниц глаз, отвечал и даже называл имя-отчество или только имя встречного.
- А может, он не совсем нормальный? - спросил Одик.
- Ну да! - обиделась Оля. - Тогда ты - вообще псих… С тобой мальчики и знаться не хотят, а с ним…
- Хватит! - оборвал ее Одик. - Вспомнила!
Они шли за учителем по пятам, шли неотступно и осторожно заглядывали ему в лицо. Он читал. Переходя дорогу, он лишь на миг оторвался от книги и снова углубился.
- Что он читает? - спросила сестра.
- "Альберт Эйнштейн", - шепнул Одик.
- А-а, как же! Знаю, - сказала Оля. - Это его кино - "Броненосец Потемкин". Старое, без звука… По телевизору показывали.
- Сказала! Кино-то Эйзенштейна!
Вдруг об асфальт что-то громко стукнулось - книга! Федор Михайлович по-прежнему шел и читал. Оля нагнулась и схватила книгу. Одик тотчас вырвал ее у сестры, погрозил пальцем и подбежал к учителю.
- Федор Михайлович, вы потеряли!
Учитель поднял голову, сунул книгу под мышку и посмотрел на Одика.
- Спасибо… Где это я тебя видел? Не с экспедицией подводников?
- Да, это был я, - сказал Одик, смутился и отступил в тень платана, но тут вперед нахально выскочила Оля.
- А что они там ищут все?
- О, это только у них можно узнать, и мне не говорят.
Может быть, Одик с сестрой и узнали бы что-нибудь новое, но помешал мотоциклист с черными бачками. Он проезжал мимо, приостановил возле них машину и упер ногу в остроносой туфле в край тротуара.
- Привет, Михалыч! Жив-здоров?
- Как видишь.
У мотоциклиста было блестящее, крепкощекое лицо.
- Еще вызывают? - спросил он. - Смотри, они умеют мстить.
- Ехал бы ты, Павел, своей дорогой.
Но мотоциклист и не думал уезжать. В глазах его светилось любопытство и участие.
- Не опознал? От тебя ведь все зависит - мог и забыть их лица, не днем было дело… Мог ведь забыть?
- Не мог.
- И напрасно. Ничего тебя, Михалыч, не научило. Помнишь, в школе…
- Ну, всего. - Федор Михайлович пошел дальше и уткнулся в книгу.
"Опять эти секретные разговоры, - подумал Одик. - Кто это ему все грозит? Кого он должен опознать? И что было в школе?" И здесь его мысль внезапно перекинулась на другое: а умеет он играть в преферанс? Конечно, умеет. Должен уметь. Но и все же трудно было представить его на солнцепеке, озабоченного, с веером обтрепанных карт в руке.
