Шамиль Ракипов - Откуда ты, Жан?
Ваня предложил:
— Удерём отсюда подобру-поздорову!
— Нельзя… Может, мальчишке плохо.
— Ничего не случится.
И, действительно, тот появился в коридоре. Отчаянно всхлипывая, он звал соседей на помощь. Люди сбежались к нему с двух сторон. Кто-то зажёг свечу — и мальчика расспросили. Он оказался хуже старой мельницы: выболтал всё, как сорока. Люди уставились на Ваню и Хариса.
— Как же вы смели? — крикнул им высокий дядя.
Но другой, пониже, в чёрном костюме, сказал уже не им, а дяде Сафиулле:
— Так вот они какие, твои орлы, Сафиулла Калимуллович!
— Не знаю, что и сказать вам, товарищ начальник…
— Это не водители, а шпана какая-то! Если взять их на работу, завтра же красного петуха нам пустят — сгорят все трамваи… Вон отсюда, поджигатели!
Ваня не помнил, как сбежал по лестнице и расстался на углу с Харисом. В голове кружились, как пчелиный рой, разные мысли: работа, новый костюм, ботинки, хлебные карточки… Дома сейчас ни куска, и негде заработать… Иногда видишь такой длинный, утомительный сон. Ходишь-ходишь, а глаза уже и чёрное, и белое не различают, всё вокруг как в тумане. Зачем они встретили этого бестолкового мальчишку? Если бы не попали в беду, может, и приняли бы. Нет уж, нет. Кому, говорят, не повезло утром, тому и вечером не повезёт…
Ваня вышел на берег Казанки. Вот он, Фёдоровский холм. Лет сорок назад приходил сюда Пешков. Может, именно тут он и встретил Мустафу Юнусова. Тропинка, покрытая галькой… Кому отступать уже некуда, здесь, действительно, край — дороги дальше нет… И была тогда тёмная ночь зимой. А сейчас летний день, улыбается в небе солнце. И как чётко видны крутые берега Казанки, сверкающая вода в реке, ивняк на том берегу и равнина за ним с крохотными домами посёлка. Да и тропинка не обрывается, а опускаясь по склону, ведёт на золотистый пляж.
Снова у костра
В небе что-то затарахтело. Самолёт! Вот он летит над Казанкой, раскинув крылья, похожий на большую птицу.
«Не тот ли?» — подумал Ваня, вспомнив, как зимой с ребятами бегал смотреть самолёт, опустившийся невдалеке от Арского поля. То был, говорят, первый самолет, пролетевший над Казанью. Село в него девять пассажиров. Последним, десятым, поднялся лётчик, в очкастой кожаной шапке, в собачьих меховых сапогах. Он помахал рукой провожающим и захлопнул дверцу. Поднимая снежный буран, самолёт прокатился по ровному полю и вскоре поднялся в небо. Сказали, что полетел в Тобольск. И фамилию лётчика назвали: Бабушкин.
Уж не вернулся ли он из Тобольска? Смотри, как весело тарахтит! Спасибо, лётчик Бабушкин! А вот у Кабушкина дело пока не клеится — даже водителем трамвая не берут!
Ваня посмотрел вниз, на берег, и нашёл то место, где горел вчера их прощальный костёр. Там осталась одна зола да вокруг, напоминая обрубленные топором бараньи ножки, лежат обугленные сучья. Облизанная жарким пламенем, трава пожелтела, торчит пучками, как волосы на голове после неумелой стрижки.
Вчера с вечера ученики седьмого класса в последний раз веселились у этого костра до глубокой ночи. «Летите, соколы»… — запало на прощанье…
А сегодня… Ваня усмехнулся, вспомнив, как час назад они с Харисом летели с лестницы. Выгнали, будто ногой пнули. Но это ничего, заживёт. Лишь бы только не раскиснуть. Попробуем… Но вот где бы поесть? Не сходить ли на луг? Поискать там дикий лук и щавель…
Неожиданно вышел из кустов Нигмат. В руке у него сумка, во рту папироса.
— Ищешь? — спросил он, ухмыляясь.
— Кого?
— Мой ножик. Вчера посеял.
— Ничего не знаю.
— Не заливай.
— Нет, серьёзно.
— Зачем же тогда пришёл?
— Проветриться.
— Понятно. Скучаешь по вчерашнему. Любовь она такая.
— Молчи, Нигмат.
— Молчу, молчу, командир. В «Электро» идёт «Абрек-Заур». Покатили?
— В кармане пусто.
— Найдёшь мой ножик — билеты сам беру.
— Спасибо.
— А где же твой задушевный друг? Постой! Не говори, я сам скажу, по картам. — Нигмат вытащил из кармана колоду карт и, присев на корточки, начал разбрасывать их на песке: — Валет бубен, десятка, дама, король червей, туз… Ага! Вижу дорогу в казённый дом. Вдвоём ходили? А! Крики, ругань, скандал. Король разъярился…
— Не трави, — сказал ему Ваня. — Собери свои карты… Хариса видел?
— Да. Грустный, словно потерял топор — только что уронил его в речку.
— Не взяли нас на работу, — пожаловался Ваня и, тяжело вздохнув, рассказал Нигмату всю эту невесёлую историю.
— Всё равно вас не взяли бы, — решил Нигмат. — Потому что нет паспорта: шестнадцать не исполнилось. Вы пока несовершеннолетние.
— Что же нам, несовершеннолетним, вешаться на крючок?..
— Терпи, Кабушкин, атаманом будешь. Я вот надумал работать в Устье, как только сплав начнётся. Но тоже осечка. Даже подёнщиком не берут. Если что, мол, с тобой случится, покалечишься, мне крышка, — говорит начальник.
— Что же делать?
— «Не тлеть, гореть огнём! — как вчера говорили. — Вы можете стать, кем хотите. Для вас, дескать, все дороги открыты…»
Они спустились на берег и подошли к месту вчерашнего костра.
— Вот она, жизнь какая, — вздохнул Нигмат, ковырнув носком золу.
За кустами послышался приглушённый свист. Вскоре сквозь ивы на реке показалась лодка. Широкоплечий парень с коротко подстриженными волосами, хлюпая вёслами, пытался повернуть её к берегу. Сразу видно, что на это нет у него сноровки, хотя в руках силы достаточно. Верхняя губа парня рассечена рваным шрамом, рукава трикотажной шёлковой рубашки закатаны по локоть, на правой руке чёрной тушью наколото изображение кинжала.
На корме — Гумер Вафин. Он пытается уверить в чём-то Губу со шрамом, на лице которого заметно беспокойство. Когда они перестали шептаться, к ним подошёл Нигмат. Мальчишки что-то взяли в кустах и положили осторожно в лодку. Ваня, повернувшись, пошёл своей дорогой, но его тут же окликнули.
— Подойди-ка сюда, браток, — сказал Губа со шрамом.
— Иди, Ваня, — подхватил Гумер. — Не бойся.
Ваня вернулся. Нигмат уже и в лодку залез… А кто же он, этот Губа? Рыбак? Не похоже. Но парень ловкий.
— Уступите-ка место ему, — сказал Губа, улыбаясь.
— Бредень? — спросил Ваня, увидев на дне лодки что-то завёрнутое в брезент.
— Какой там бредень!
— Давай, орлы! Хватайте вёсла! Навались…
Лодка, рассекая носом воду, мчится быстро. Казанка хоть и узкая река, но в этом году воды в ней много. Слева Кремль с белыми, как сахар, стенами, справа зелёный луг, а подальше Козья Слобода, разделённая надвое проезжей дорогой. Вон сколько там всяких машин и повозок.
— Полный вперёд! — подал команду Губа и, почему-то съёжившись, пересел на дно лодки. Когда же лодка проскочила под мостом, он сел на своё место и начал хвалить Ваню: дескать, парень серьёзный, можно с таким на любое дело. Не подведёт. Гумер, улыбаясь, подмигивал Ване: слушай, он правду говорит…
— Сегодня устроим прощальный вечер, — сообщил Губа. — На лоне природы. Ох и кутнём в своё удовольствие! — Раскинув руки, он притопнул по дну лодки ногами.
— Ване сейчас не до веселья, — сказал Нигмат. — У него неприятности. Ходил поступать на работу, а начальник прогнал.
— Это по какому же закону? — возмутился Губа. — Хотя, правда, закон — тайга, медведь — начальник…
— Говорит: несовершеннолетний…
— Этот парень-то несовершеннолетний? Да мы с ним гору сдвинем! Посмотри на его пальцы: червонцы ими считать!.. Ничего, браток, не горюй. Найдём какое-нибудь средство наказать начальника, — пообещал Губа и вдруг скороговоркой запел татарскую шуточную:
Эх, мир-колесо,Повернёшься — не достать.Но пока ещё мы живы,Нам на землю надо встать.
— До чего же люблю на лодке плавать! Вода кругом. А воздух! Теперь давайте русскую, — предложил он и тут же, склонив голову набок, затянул «Чёрного ворона». Его поддержал Гумер. Но петь им долго не пришлось. Нигмат круто повернул направо, и лодка уткнулась носом в густые заросли. Губа что-то шепнул ему на ухо, и тот, схватив сумку, прыгнул на берег.
— Куда? — спросил Гумер.
— Сейчас вернётся, — кивнул Губа, вылезая из лодки.
Гумер и Ваня тоже вышли… Молодые ивы расступились. Ветром донесло запахи дыма, варёного мяса. Улыбающиеся девушки в коротких платьях, с модными серьгами в ушах, сидевшие на поляне вокруг ведра над огнём, вскочили разом и, прихлопывая и напевая: «Ай, Вано, ай, Вано!», кинулись к Губе.
Из-за кустов с охапкой сухих веток вышел чернявый парень.
— Опять привёз… Заждались тебя, — пожаловался он, кивнув на ведро.
— Для терпеливого на донышке золото. Вано! Так может говорить скучный старец! — обиделась одна девушка.
— С лягушачьей кровью! — добавила другая.
