Шамиль Ракипов - Откуда ты, Жан?
— Я позову сестру, — сказал Ваня.
— Пройдёт, — шепнул учитель. — Раскрой окно пошире.
Ваня раскрыл. Николай Филиппович глубоко вздохнул, исхудавшей рукой вытер пот со лба и попросил воды.
— Спасибо, — сказал учитель, сделав два глотка. — Ничего нет полезнее простой воды. В ней ведь начало жизни…
— А чем вы лечитесь, Николай Филиппович?
— Книгами, — сказал учитель. — Правда, врачи не разрешают, но я не могу без книг — читаю.
Ваня посмотрел на тумбочку — там стояли одни пузырьки с лекарствами.
— Они у меня под матрацем, — шепнул учитель. — Чтобы врачи не видели. — Он немного помолчал, что-то обдумывая, потом вернулся к прерванному разговору — Кто же тебя ударил?
Ваня пожал плечами.
— Не видел. Мать говорит: «сам бог наказал», а тётка ей возражает: «Не бог, а дьявол».
— Какая тётка? Уж не она ли стукнула?
— Та может. Палка у неё тяжёлая.
— Конечно же, не бог и не дьявол тебя ударил. Тамара тоже говорит: какая-нибудь старуха пошутила.
— В шутку палкой так не бьют по голове.
— Ты прав. Это дело нешуточное… Церковь, по решению комиссии, запер я. Когда же вечером шёл домой, на меня забор свалился. Дескать, вода виновата — размыла устои…
— Скажут, — усмехнулся Ваня. — Может, забор не случайно подмыло?
— Я тоже об этом подумал… Зачем забору надо было падать именно в ту минуту, когда я проходил мимо?
— Судьба, наверно… Так моя мать говорит.
— Другие, кому это надо, говорят прямее: будто господь наказал меня за то, что я повесил замок на двери божьего дома. И поэтому, дескать, не могу теперь выздороветь…
«Подожди-ка! — насторожился Ваня. От кого же он слышал эти угрожающие слова? — Да, да, их тётка Глафира тогда сказала. А ведь это её был голос! Тут, в этой палате…
— Вот и про тебя говорят: будто чёрт по голове ударил, — продолжал учитель. — Как договорились. Народ запугать стараются.
— Кто старается, Николай Филиппович?
— Это вот и надо бы нам выяснить. Похоже, их много таких, языкастых…
— Одну из них я знаю, Николай Филиппович.
— Кто ж это?
— Сестра… Та, которая сюда заходила и что-то взяла у вас под кроватью.
— Глафира Аполлоновна? Санитарка? — удивился учитель. — Ошибаешься, Ваня.
— Да, да, эта самая.
— Очень приятная женщина. Всё мне подаёт: и лекарство, и книги.
— Нет, противная. Вы её не разглядели. Грозит всем божьей карой, а сама пьёт самогон…
Ваня кинул взгляд под кровать и вытащил оттуда чёрную бутылку с железной пробкой.
— Это её бутылка, Николай Филиппович. Таскает в ней святую воду.
— Святая ли? — заинтересовался учитель. — Дай-ка понюхаю.
— Только не пейте…
В это время за дверью послышались шаги. В палату вошла другая сестра и, заметив мальчика в поношенной одежде, сидевшего у кровати больного, крикнула:
— Без халата?! Неслыханное дело!
Ваня растерялся, почувствовав, что Николаю Филипповичу грозит неприятность. «Надо бежать, пока не выгнали!» — решил он и, заслышав у двери новые шаги, кинулся к раскрытому окну.
— Ваня! — испугался учитель. — Не смей!
Но поздно: ученик уже спрыгнул с подоконника на карниз. Что-то гулко упало в комнате, кто-то с болью вскрикнул, и Ваня, совсем растерявшись, полез не вверх, на крышу, а вниз, на балкон второго этажа. К счастью, попал он в мужскую палату. Когда больные узнали в чём дело, успокоились и провели его по узкому коридору к тёмной лесенке, откуда он попал на улицу.
Как говорится, нет худа без добра. За грозной сестрой, подосланной тёткой Глафирой, в палату вошёл врач, а следом за ним прибежала и сама Глафира. Они уложили на кровать Николая Филипповича, вскочившего за Ваней и свалившего тумбочку с лекарствами, собрали пузырьки, рассыпанные по комнате. Чёрная бутылка заинтересовала врача. Он отвернул железную пробку, понюхал чёрное лекарство и, сморщив лицо, удивлённо посмотрел на сестру.
— Откуда? — спросил строго.
— Впервые вижу, — сказала сестра, пожав плечами.
— Её бутылка, — показал учитель на Глафиру. — Проверьте, пожалуйста.
Тётка Глафира попятилась и хотела выскользнуть. Но ей преградили путь.
В милиции она долго запиралась, но когда стал ясен рецепт её «лекарства», вынуждена была сознаться, что всё это делала по велению служителей церкви святой Варвары.
Через несколько дней дела у Николая Филипповича пошли на поправку.
Часть вторая
Памятный день
И что за день выдался сегодня? Не верилось, что может быть он таким безжалостным. И это первый день после школы. Первый день, первые самостоятельные шаги…
Вчера были они учениками, а сегодня — уже никто. Вчера и сегодня… Почему ты прошёл, вчерашний день? А ведь был так хорош! Как большая семья, они всем классом были вместе. Вместе мечтали, радовались. Насобирав веток на берегу Казанки, разожгли костёр, кипятили чай, пекли картошку. Казалось, так дружно они будут жить всегда, нисколько не тревожась за завтрашний день.
— Это твоя доля, — сказал Ваня и, разломив душистую печёную картошку, положил половинку на листок подорожника.
— А я… хочу разделить… с тобой, — шепнула Тамара. — Чтобы… чтобы… — Она запнулась и больше ничего не сказала. Густо покраснев, отдала часть половинки Ване. Сама торопливо проглотила свой кусочек.
Ваня знал, что есть такая примета: перед расставанием всё, что имеешь, раздели с близким человеком.
Если бы это сделал Харис, он бы не удивился, а тут девчонка…
Ване стало неловко. Тамара заметила это и, прикусив губу, с обидой посмотрела на него… Потом они молча сидели рядом. Вдыхая свежесть воды, гуляли. Ваня хотел сказать ей что-то значительное, но так и не нашёлся, с чего начать. Она тоже, видно, ждала этого разговора: часто поглядывала на него искоса, будто просила: ну же, ну, говори, ведь завтра мы в школе уже не встретимся… Наконец, Ваня выдавил:
— Тебе, Тамара, большое спасибо…
— За что, Ваня? — спросила она. Взгляд такой чистый, будто глаза её умыты утренней росой…
— Ты же мне помогала… И вообще мне с тобой хорошо…
— Мне тоже… — еле слышно шепнула Тамара.
Больше они ни о чём не говорили, молча вернулись к костру, где уже начались танцы. Они танцевали неумело, робко. Ваня даже взмок от волнения. Боясь притронуться к её белому платью, кружился почти самостоятельно. Когда вернулись к огню, Ваня расстелил на земле свой пиджак и усадил Тамару рядом с Николаем Филипповичем.
— Итак, мои друзья, — сказал учитель, — вы с утра вступаете в большую жизнь. И где бы ни были, какую бы работу не выполняли, не забывайте родную школу. Носит она имя Горького! Перед вами открыты все пути — летите, соколы! А мы… — голос его дрогнул, он закашлялся, — мы… будем гордиться вами.
…С берега Казанки возвращались с песнями. На чистом небе сверкали, отражаясь в глазах, яркие звёзды. Все вместе по дороге к дому зашли в последний раз в школу. Немного постояли, затем проводили Николая Филипповича, девочек. И остались, наконец, вдвоём с Харисом.
Уличные фонари погасли. Но на душе было светло. Ваня будто и сейчас слышал шёпот Тамары, голос Николая Филипповича. Это два самых близких для него человека.
— Скажи честно, Ваня, ты чего-нибудь запомнил или всё мимо ушей пропустил? — спросил Харис.
— Зачем ты так? Конечно, запомнил… Нет, не то. Век буду вспоминать этот вечер!
Харис вдруг произнёс:
— Чтобы гордились тобой, надо всю жизнь делать только добро. Понимаешь?..
— Сделаем, Харис! Сила есть! Сделаем!.. — Ваня расправил грудь, напряг мускулы и хотел было как петух забраться на плетень, но удержался, вспомнив слова учителя: «Мы будем гордиться вами»… А он опять хвалится…
По-взрослому, пожав крепко руки, простились.
Ваня пришёл домой, улёгся и долго не мог заснуть. Наконец-то завтра и на работу! Правда, решение пока не окончательное. Договорились только с дядей Сафиуллой. С ним в трампарке считаются. Но ведь им ещё нет шестнадцати, а несовершеннолетним, говорят, не дают путёвок. Принимают их только учениками. Но, как говорится, там видно будет. Примут — хорошо, не примут — потерпеть придётся. Каждое утро вместе со взрослыми будешь ходить на работу, а там, через пятнадцать дней, принесёшь домой целую пачку денег — своих, заработанных. Когда же получишь паспорт, на все четыре стороны тебе восток, где восходит солнце. Нет, Ваня и Харис не собираются куда-то уезжать. Они, как договорились, поступают на курсы водителей…
Ваню разбудили какие-то голоса во дворе. Кто-то плакал, причитая, как на похоронах. Ваня, вскочив, заглянул в другую комнату: нет, никого дома не было. Мать ушла на работу, а Николай позавчера уехал в марийские леса на заготовку дров и должен вернуться только вечером. Сегодня должны выдавать хлебные карточки. Успеют ли они с Харисом получить их? Ваня распахнул окно: в комнату повеяло утренней свежестью. День будет солнечным, ясным. Во дворе кудахчут куры, воркуют голуби. А плакучий голос, оказалось, раздаётся в доме соседки — Пелагеи Андреевны. Там, у крыльца, уже столпились женщины — руки у них под передниками, на лицах тревожная озабоченность. И Григорий Павлович с ними. Женщины почему-то не заходят в дом утешать Пелагею Андреевну, а, знай, себе лопочут и кивают головами.
