Владимир Соколовский - Во цвете самых пылких лет
— Мне кажется, тебе что-то в нем не нравится, — сказал Васька. — Ну, матрос, ну и подумаешь! Ты вот тоже не доцент, например, а шофер.
— Не в том дело, ребятки. Я шофер только по виду. По роду службы, что называется. А он — настоящий матрос. Потому и вечный.
Друзья промолчали, хоть и удивились про себя: что Стасик видит плохого в том, что человек настоящий матрос?
Тут шофер увидел в руках у Славки книгу и попросил посмотреть. Оглядел обложку, перелистал внимательно и спросил с уважением:
— Что, интересуешься?
— Да нет, так просто, — застеснялся Славка. — И интересуюсь маленько…
Просигналили подъезжать к складу, и Стасик, вернув книжку, включил мотор.
Целый день ребята чувствовали на себе его взгляд, неослабевающий внезапный интерес. Он еще раз, но уже подробнее расспросил их про все приключения, случившиеся с ними в пути.
— Значит, совсем без копейки остались?
— Да, почти что так!
Стасик цокал и качал головой.
— Надо с вами что-то придумать, помочь! — сказал он в конце смены.
— Что придумывать? — Васька пожал плечами. — Мы ведь работаем. Заработаем денег, купим билеты и поедем домой.
— Куда, говорите, ехать-то надо? Ну, долгонько же вам придется здесь ящики перетаскивать. Потаскаете сколько сможете и поедете обратно, да? Трудотерапия? А юг, а море, а прекрасные женщины? Вы молоды, неглупы, тянетесь к свету, — он указал на книжку в Славкиных руках, — поэтому я помогу вам. Не только материально, хотя это тоже существенно. Просто станете лучше разбираться кое в каких вещах. Не повредит. На первый случай приглашаю вас к себе домой!
— Я сегодня не могу… — покраснев, сказал Славка.
— Зачем сегодня? Несерьезно — в начале рабочей недели… В следующую субботу и воскресенье я не работаю. Значит, жду в пятницу вечером. Но предупредите Махнюка, что в эти выходные тоже будете отдыхать. Думаю, что не пожалеете. Лады?
— Ладно, согласны, — сказали ребята. — Только где ты живешь, Стасик?
— Поехали, покажу.
Шофер жил в девятиэтажном доме на окраине. Впрочем, городок был небольшой, и окраина не так уж далеко отстояла от центра, вдобавок троллейбусная остановка была рядом с домом.
— Квартира двадцать шесть! — возгласил Стасик, — Ну, да ведь мы еще увидимся.
Он высадил друзей возле столовой и укатил в гараж.
25
После столовой расстались: Славка пошел на свидание с Мариамкой, а Васька — к прокатному пункту. У него созрел кой-какой план, и во исполнение его он выпросил у друга стихи Баратынского, заявив, что ходить на свидания с книжками — это пижонство, таких девчонки не любят. Хочешь насладиться поэзией — приди домой, почитай в тишине, а таскать книжку всем напоказ, чтобы видели, какой ты интересный, нечего.
По дороге он купил батон и бутылку фруктовки для дяди Шалико. Грузин сидел на валу у моря, притянув к подбородку колени, и напоминал печального демона с виденной когда-то Васькой картины. Васька подошел, протянул батон, бутылку и сказал:
— Возьмите, дядя Шалико, поешьте. И не думайте, не смейте, что это какая-то подачка. Ведь если мы вместе живем, значит, я вам друг, верно? Ну, товарищ по несчастью. А если у одного товарища есть деньги, а у другого нет — неужели они не поделятся? Ведь так будет неправильно.
Грузин слез с валуна, взял Ваську за подбородок и пристально поглядел в глаза. Затем порывисто обнял его, прижал к себе и заплакал, хлюпая совсем по-детски.
— Цц… цц!.. — невнятно выцыкивал он. — Молодец… настоящий витязь… Э!
Поев, он предложил Тарабукину снова идти искать крабов. Однако тот отказался: решил провести этот вечер степенно, за разговорами и изучением Баратынского. Первым делом спросил:
— Почему вы, дядя Шалико, пожилой и достойный уважения человек, оказались в этом балагане? — он показал на сарайчик.
— Э! Превратности жизни! — ответил грузин, но глаза его затуманились. Он помял подбородок и нервно перетряхнул сухими плечами. Его, видно, тоже потянуло к общению.
— Когда я приехал сюда, я встретил одну женщину, — заговорил он. — Она вошла в мою жизнь, и я полюбил ее.
Начало было интригующее, и Васька продолжил разговор:
— А теперь она где?
Грузин встал, выпрямился, простер вперед руку и стал похож на памятник. Слова гортанно вылетали из горла, словно большие мохнатые птицы:
— Она уехала! Она уехала куда-то в Тулу и увезла с собой мои деньги и мое сердце. Всегда, Васька, я думал, что инженер Шалва Кикнадзе — гордый человек, и уж тем более он никогда не унизится памятью о скверной женщине. Но вот прошло уже время — а я очень часто думаю о ней. Почему, а? Ведь это неправильно получается.
Но собеседника его волновали другие проблемы:
— А семья-то у вас есть?
— Жена! — дядя Шалико вскинул вверх один палец. — И трое детей! — вскинул еще три. — Внучка! — теперь он уже потрясал всей пятерней.
— Если есть жена, — сварливо сказал Тарабукин, — то и нечего бегать за другими женщинами. Правильно она вас обчистила.
— Ты тысячу раз прав, — тихо сказал грузин. — Но столько же прав и я.
— Как это?
— Может быть, меньше. Но я не думаю, что намного. Тебе не объяснить этого, потому что ты молодой. Жене и детям тоже не объяснить, потому что они заинтересованные люди. Но сердце не спрашивает объяснений. Оно хочет любви.
Васька примолк. Когда с тобой говорят серьезно о своем несчастье, да еще в сердечных делах, — лучше помолчать, даже если и не согласен. Осудить всегда просто.
— А как же вы отсюда уедете, дядя Шалико? Ведь вы в командировке. Наверно, все равно придется занимать?
Грузин скорбно крутнул красивой головой:
— Не могу занимать. Это унижение. Не могу, Васька. Долго думал: что же делать? Сегодня взял на работе казенный конверт и отправил письмо. Конечно, не жене и детям: врать я им не могу, а что они поймут, узнав правду? Я отправил письмо отцу: может быть, девяносто два года жизни дали ему мудрость и он пришлет деньги беспутному сыну. Но и это унижение: ведь он ждет от меня поступков мужчины, а не безумного щенка. Правда, с ним мне легче разговаривать. «Разве прошли мои годы? — спрошу я у него. — Разве ты в этом возрасте не был безумным? О, твоя бурка знает много подвигов, старый Шота!..» Он поймет и простит меня, хитрый и добрый старик.
Дядя Шалико вздохнул и пошел в сарайку укладываться спать. Васька же попросил у него ручку, бумагу и, шевеля губами, стал читать книжку. Те стихи, которые ему больше всего нравились, он выписывал, намереваясь потом выучить их наизусть. Дело в том, что Васька тоже решил завести здесь с кем-нибудь знакомство. И считал, что в этом городе, где море плещется в берега, где прекрасная тропическая зелень виснет над отдыхающими, стихи должны быть самым верным способом достижения такой цели. А он твердо решил ее достигнуть, и разговор с дядей Шалико лишь укрепил это намерение. Даже у него, оказывается, был здесь роман, хоть и неудачный! Что он, Васька, хуже всех, что ли? Иногда среди этих мыслей Тарабукин вспоминал Томку Рогову, и ему было стыдно, но не очень. То — там, а это — здесь. Совсем другое дело.
26
Прошла еще неделя работы на овощебазе. Каждый день хоть и походил на другой, но все-таки давал что-то новое, и к пятнице ребята уже узнали многое: и порядки, и начальство, и кладовщиков, и завмагов, и шоферов, и грузчиков. Постоянных грузчиков было совсем немного, основную работу выполняли люди со стороны, шабашники вроде Славки с Васькой. Видно, овощеторговцы шли на это тоже не от хорошей жизни: народ в курортном городе обычно избалован, и трудно в жаркую пору первых завозов найти тех, кто согласился бы в окутывающем воздух зное исполнять тяжкий грузчицкий труд.
На базе существовало свое ядро — бригада так называемых бичей, решивших осесть на лето в этой местности. Были среди них и откровенно блатные, и наглые, и добродушные, и те, которые ни то ни се, и пожилые, и совсем молодые. Народ этот постоянно тоже не держался: уходили одни, приходили другие, но сама бригада не распадалась. Начало отношений с бичами для Васьки со Славкой чуть не кончилось ссорой: во вторник, перед работой, когда грузчики собрались возле конторы, к ребятам подошел тощий, лохматый, низенький бич и, толкнув Ваську бедром, засипел:
— А ну капайте отсюда, птахи! А то мне на вас шофера жалуются, — он показал на стоящего возле своей машины Ивана Даниловича. — Здесь мокрогубых не держат. Мы все здесь полсвета прошли. И пароходами по синим морям ходили…
— Эй, Синеморе! — окликнул его Вова Калики, суровый бригадир бичей. — Не тронь цуцынят, а то взгрею. Идите сюда, пацаны, чего в сторону жметесь?..
Потихоньку ребята перезнакомились со всеми бичами, и даже крикливый, никого не любящий Синеморе стал вроде относиться к ним снисходительнее. В свою бригаду Вова Калики приглашать Ваську со Славкой не торопился, да они и сами не пошли бы, пожалуй: им было хорошо работать со Стасиком, а бичи были люди для них все-таки странные. В бригаде числились порой и личности абсолютно случайные, вроде Димы Харюзка. Харюзок приехал сюда отдыхать в отпуск с большой стройки, откуда-то чуть ли не с Крайнего Севера, и прокутился так, что не только купить билет обратно — поесть было не на что. Оказавшись перед таким фактом, он тут же пристал к бичам, отбив на последние деньги телеграмму друзьям на стройку с мольбой о помощи. И теперь в ожидании перевода работал в бригаде сурового Вовы, нисколько не огорчаясь этим, будто всю жизнь только и делал, что работал на овоще-базе, погружал-разгружал.
