Территория Холода - Наталия Ивановна Московских
***
Иногда кажется, что время должно с тобой считаться. Делать тебе поблажки, когда ты чем-то занят; не бежать так быстро, если ты теряешь его счет; закрывать глаза на твои слабости и не утекать сквозь пальцы.
Время с тобой не согласно. Ему в отличие от тебя не нужны передышки, а на твои нужды ему глубоко наплевать.
Сумерки за окном палаты Пуделя застают меня врасплох. Я таращусь мимо полупрозрачных занавесок на деревья, окутанные мрачноватой синевой, и не могу поверить, что прошло столько времени. Я, что, просидел здесь до самого вечера?
Встаю и по затекшему телу понимаю, что действительно надолго замер в одной позе. Потягиваюсь и нехотя выхожу в коридор. Директора там нет, зато есть Майор. Он сидит на скамейке ожидания, привалившись прямой спиной к стене, и, кажется, спит. Как только я показываюсь в коридоре, Майор открывает один глаз, бегло изучает меня, открывает второй и тут же поднимается.
– Хорошо, что ты вышел до темноты. Освещение здесь плохое, идти будет неудобно, – сообщает он будничным тоном.
Я не отвечаю. Опускаю голову и молча бреду за ним, стараясь не замечать навалившейся на меня усталости. Мы выходим из Казармы на улицу, и меня обдает сырой прохладцей. Затылок зудит от тяжелого ощущения чьего-то взгляда. Я оборачиваюсь, но на дорожке позади нас никого не вижу. Снова смотрю перед собой в спину Майора, но ощущение взгляда не уходит, и тогда я догадываюсь посмотреть вверх.
Решетчатые окна Казармы темны и глазасты: к ним приникло множество учеников, которые провожают каждый мой шаг. Мне неприятно, горько и почему-то стыдно. Я отворачиваюсь и вжимаю голову в плечи. Хочется закричать на них и заставить не пялиться на меня, но я сдерживаюсь и скрежещу зубами от злости. Через шаг врезаюсь во внезапно остановившегося Майора и выдаю невольное «Ой!», за которое готов сам себя прибить.
– Все в порядке?
Я поднимаю недовольный, укоряющий взгляд.
– Вам не надоело задавать мне этот вопрос? – огрызаюсь.
– Точно так же, как тебе – не надоело на меня гавкать.
От слова «гавкать» заливаюсь пунцовой краской от ушей до кончиков пальцев ног, успевая лишь понадеяться, что в темноте этого будет незаметно.
– Сложно представить, что вас так волнует, все ли в порядке у ученика!
– Представь себе, меня это волнует, – спокойно отвечает Майор.
– А если я скажу вам, что я «эмоционально нестабилен», вы от меня отстанете?
Майор тяжело вздыхает, разворачивается и продолжает путь к ученическому корпусу. Некоторое время нас окутывает тяжелое молчание, затем Майор снова его нарушает.
– По-твоему, я должен плакать, заламывать руки и биться в истерике? Такое поведение тебе понятнее?
До меня доходит, откуда Старшая могла нахвататься своих высокомерных фразочек. Любимица Майора, она нашла не самый лучший пример для подражания. Возможно, это и мешает ей завести близких друзей… если, конечно, Пудель сказал правду, и у Старшей действительно нет таких друзей в интернате.
– По-моему, ваши заботливые речи были бы убедительнее, если б вы хоть немного переживали за ученика, который попытался покончить с собой. А так ваша участливость кажется наигранной.
Майор усмехается, и я слышу, что усмешка эта совсем не веселая.
– Я тебя понял, – говорит он. – Больше не буду задавать вопросы.
Оставшийся путь по окутанной сумерками территории интерната мы проделываем в тишине. Майор не говорит ни слова комендантше за столом при входе, а молча проводит меня наверх. Он не спрашивает, какая у меня комната, а в какой-то момент предоставляет мне возможность идти первому, показывая дорогу. Я с удивлением отмечаю, что, несмотря на, мягко говоря, насыщенный день, не забыл путь до комнаты.
Уткнувшись в дверь с номером «36», я улавливаю за ней чьи-то разговоры. Поворачиваю круглую ручку, и разговоры будто отсекает ударом топора.
Я вхожу в комнату и предчувствую, как на меня вытаращатся соседи. Оказываюсь прав: они действительно без стеснения меня рассматривают. Глаза их делаются похожими на блюдца, когда они замечают Майора за моей спиной. На мое счастье, он не заходит со мной в комнату, а разворачивается и убирается восвояси.
Дверь закрывается, и я снова оказываюсь в тишине, но на этот раз комната бодрствует на три четверти: три ее обитателя не спят, а четвертый так и остается одеяльным коконом, каким я видел его с утра.
Не уступаю старожилам тридцать шестой в нетактичности и тоже внимательно их рассматриваю. Первое, что отмечаю: блондинов среди нас нет. Один парень – высокий, примерно моего роста, но более тощий, сухощавый, с ярко очерченными скулами и выделяющимся рисунком вен на тыльных сторонах ладоней. Кареглазый, с каштановыми волнистыми волосами, он весь усыпан веснушками, похожими на маковые крошки на хлебе. Черная водолазка, заправленная в потертые джинсы, подчеркивают контраст между бледной кожей и темными веснушками.
Второй – напротив, низенький, пухлощекий, с темным «ежиком» на почти идеальном шаре головы, коренастый, глядящий немного искоса. Маленькие глазки бегают быстро и ненадолго замирают на всем, что привлекает внимание.
Третий – смуглый, тоже черноволосый, ростом примерно с меня, роскошно-аскетичный. Белая фуфайка, штаны, носки – все кажется простым, но дорогим и чистым до безобразия. И как он умудряется поддерживать свои вещи в порядке в столь неопрятной комнате?
Рыжеватый отблеск ночника золотит неловко застывшие лица моих соседей. В этой тишине не хватает только треска старой закончившейся пластинки для поддержания антуража.
Я молчу. Заговаривать со старожилами тридцать шестой не хочу принципиально! Пусть сделают это первыми или катятся куда угодно. Пудель сегодня дал понять, что эта традиция – не нерушимое правило, а простая условность…
Вспоминая о Пуделе, снова чувствую тоску и усталость. Мне тут же надоедает изучать соседей, я вздыхаю и прохожу к своей кровати. Откидываю заправленное с утра одеяло, скидываю обувь и забираюсь в спасительный кокон прямо в той одежде, которую мне выдали в Казарме, потому что искать пижаму, долго роясь в сумке, нет сил.
Тридцать шестая скрывается для меня в темноте и тишине, и я тоскливо смыкаю глаза, мысленно подгоняя тот день, когда смогу покинуть это противное место.
Глава 8. Ночное дежурство
СТАРШАЯ
Этот день отличался от других. Происшествие в Казарме быстро облетело всю школу и сорвало большую часть уроков: учителям попросту не удавалось заглушить ученический гвалт. Приходил Сверчок, призывал всех успокоиться и не нарушать дисциплину, в своей манере объяснял, что все уже под контролем, обошлось без трагичных последствий усилиями одного молодого человека. Если он надеялся, что это разрядит обстановку,
