Альма. Неотразимая - Тимоте де Фомбель
Четыре дня Альма, Жозеф и Люк де Лерн вместе скачут с севера на юг, через весь остров Сан-Доминго. Они не поехали по прямой дороге в западной части, которую как раз доделывают. Люк выбрал дикую, давно заброшенную тропу, которая заходит на испанскую территорию и ведёт через горы. Большой крюк, чтобы запутать следы. В этих глухих местах они не встретили ни души. Хотя на самом деле этих душ здесь десятки: они прячутся, сбежав с плантаций и пытаясь заново выстроить жизнь среди дикой природы.
Каждую ночь всадники делают стоянку на несколько часов. Лошадей даже не приходится привязывать. Они засыпают стоя, прежде чем снимешь седло. Чародей Туссен сотворил своими травами настоящее чудо. Благодаря ему раненая лошадь не страдает от безумной гонки.
– Здесь их зовут «докте-фей», – говорит Люк в один из вечеров, – травниками на местном наречии. Если что-то со мной случится, я предпочту лечиться у них, а не у мясников из наших академий.
В сумерках он отвязывает перемётную сумку, не будя лошади, и достаёт ужин. Все трое садятся и набрасываются на еду. Днём они останавливались у ручья, так что набрали воды. Кожаная фляга идёт по рукам. Все молчат. Потом ложатся треугольником, будто между ними – невидимый костёр.
Ночь светлая. Люк быстро проваливается в сон. Жозеф ещё медлит немного. Альма невольно встречается с ним взглядом. Но, когда смотрит снова, он уже спит.
Она выжидает. Нарочно пропускает время вперёд. Слушает ночных животных, щупает серебряный ножик в кармане. Впервые она так надолго осталась без защиты своего лука. Раньше, когда она бегала по долине, в которой росла, часто надевала только его.
Убедившись, что весь их лагерь спит, Альма просовывает руку под жилет и рубашку и достаёт прилипший к телу продолговатый лист бумаги. Она разворачивает его под луной. Это карта мира. Её дал Люк де Лерн, ещё когда они были на поднятом на верхушки деревьев судне вместе с другими пиратами.
Люк старался убедить её отправиться с ними на Сан-Доминго, прежде чем они разойдутся. А оттуда Альма уже двинется на поиски брата. Он прочертил прямую линию между их пиратским островом и Луизианой, куда шло судно с Ламом. Начиналась она на острове Дезечео, который французы зовут Закхея, кончалась в низовьях Миссисипи, но действительно пересекала Сан-Доминго.
– Вот видишь… Выдвинемся вместе… Тебе как раз по пути.
Но его старческие глаза бегали. Она, Жозеф и великан были нужны ему в Кап-Франсе, чтобы изобразить перед Гарделем блестящую свиту сеньора Родриго Маркеса Валенсии.
Теперь Альма разглядывает карту каждую ночь. Она накрепко запомнила каждое место, которое показывал ей Люк. Взгляд скользит по тонкому и лёгкому вместилищу целого мира. Он весь перед ней – как долина Изейя, когда она забиралась на вершину их смоковницы. Отогнав обезьянок с розовыми ладошками, она охватывала взглядом всю вселенную: от плотных лесов там, где восходит солнце, до трав саванны на закате.
– Я тоже из-за этого ушёл.
Альма вздрагивает от голоса Жозефа.
Он лежит рядом не шелохнувшись. С другой стороны спящий Люк замыкает треугольник.
– Там, где я рос, была огромная карта мира, – шепчет Жозеф. – Наружу выходить запрещалось. Так что я шёл к ней и разглядывал.
Альма никогда не задумывалась, в какой долине рос Жозеф.
– Карта висела на стене в коридоре для посетителей…
Он осёкся. Как же ей рассказать? Жизни у них настолько разные. Как объяснить, что такое приют в узком, глухом парижском переулке? И как пахнет воском в приёмной для посетителей от золотистого паркета, в который можно смотреться, как в ложку.
Порой удаётся ускользнуть от надзирателя. Лет в шесть или семь ещё умеешь исчезнуть. Проходишь три двери, каждая больше и стекляннее предыдущей. Всё страшное осталось позади. В приёмной для посетителей красивей, чем в часовне, и потолок такой высокий, что невольно ищешь взглядом птиц. Идёшь по самой середине, медленно, словно по воде, боясь наступить на своё отражение. Иногда на диванчике сидит элегантно одетый господин, он улыбается. Ты улыбаешься в ответ. Проверяешь, все ли пуговицы на месте. Садишься рядом с ним на мягкое сиденье. И поднимаешь взгляд.
Над тобой, на стене, карта.
Огромный мир. Набрав побольше воздуха, ты ныряешь в неё.
И уходишь так далеко, что не слышишь, как с другого конца коридора подходит директор. И вдруг ты его замечаешь. Он уже перед тобой. Он приносит извинения ожидающему господину:
– Ещё минутка, и я в вашем распоряжении.
Директор берёт тебя за ворот, потому что не решается схватить, как обычно, за волосы, и тащит по золотистому паркету. Ты тормозишь деревянными подошвами, чтобы ещё немного побыть в коридоре. Упираешься. Мир остался позади, на стене. Вы минуете первую дверь. Вторую. Третью.
Тебя швыряют к ногам надзирателя.
– На чердак. Двенадцать часов.
Но когда тебя запрут на двенадцать часов под самой крышей, на чердаке, в голове всё ещё будет карта из коридора для посетителей, до того отчётливая, что можно и двенадцать дней пропутешествовать по ней во мраке. Даже хочется, чтобы тебя забыли в этом тёмном углу.
– Страшно только, – произносит Альма, – потеряться.
– Что?
Жозеф открывает глаза в темноте.
– Он такой большой, – отвечает она.
Альма проводит рукой по карте мира, с востока на запад.
Они никогда не разговаривали так прежде.
– Жо?
– Да.
– Как люди не теряют тех, кого любят?
Жозеф смотрит на Альму. Именно этого он и боится с тех пор, как увидел её. Они долго молчат. Альма начинает складывать карту.
– Однажды я уже терял кое-кого, – говорит Жозеф.
– Младшего брата?
Он колеблется, потом говорит:
– Почти… Его звали Мухой. И он всегда был рядом.
Сзади пошевелилась лошадь. Жозеф молча вспоминает два года, прожитые вместе с Мухой перед побегом из приюта. И его внезапное исчезновение.
– Ты его ищешь? – спрашивает Альма.
– Где? Где, по-твоему, я должен его искать?
Голос у Жозефа становится жёстким. Он тут же об этом жалеет.
– В первую ночь, – говорит он, – когда мы сбежали из приюта, мы спали под мостом.
Он запинается.
– Ты знаешь, что такое мост?
– Прекрати.
Жозеф спрашивает её так всё время. Какие-то слова Альма знает, а какие-то – нет. Он мысленно составляет списки. Например, она не знала, что такое «орга́н», «волк»,
