Сиблинги - Лариса Андреевна Романовская

– Знаешь, сколько мы над этим проектом впахивали? Не знаешь? Ты хоть понимаешь, балбес, кто нам проект заказал? Нет? Это госзаказ, Некрасов. Это же статья!

Гошка на каждое «Некрасов» пожимал плечами, будто его сейчас замкнуло и он не мог перестать. У него бывает такое, когда нервничает. Надо обнять и успокоить. Гошка повторял, совсем тихо, чтобы не расплакаться, как будто на него сейчас в школе орали, на педсовете:

– Ну, не знал, ну и что. Я же не знал. Ну и что…

Гошку трясло. И Веника тоже трясло.

– Ты понимаешь, сколько в вас вбухано денег?

– И сколько по дороге растащили, – подсказала Долька.

– Даже с учётом этого! До хрена, Некрасов. Идиот ты мамин! Думаешь, мы с вами всегда возиться будем? Убить тебя мало, ей-богу!

Долька обхватила Гошку за плечи, прижала к себе. Словно Веня мог наброситься на них.

– Ты чего вцепилась? – удивился Некрасов.

Пальцы у Дольки дрожали.

– Давить вас всех в зародыше! Чёрт знает что!

– Вениамин Аркадьевич! – очень вежливо сказала Долька. – Отойдите от ребёнка.

– Долли, ты что? – удивился Веник Банный.

Он реально не понял, что произошло.

«Убить тебя мало». «Будешь спорить – стукну». «Ещё раз ошибёшься – врежу». Это же только обещания. Шутка юмора. Просто не все такие шутки понимают. По семейным обстоятельствам.

– Долли?

Надо было говорить очень спокойным голосом. Равнодушным.

– Некрасов же сказал, что он не брал. Значит, не брал. Ищите в другом месте.

– Защищаете вы их, Долорес, – с тоской сказал Веня. – Они косячат, а вы спасаете. Матерь долороза, богородица-троеручица… На шею они вам сядут, Долорес, и ножки свесят. Уже свесили.

Она не отозвалась.

Веня больше ничего не сказал, ушёл на проходную. Там загудел лифт.

Долька не верила, что в комнате снова пусто и тихо. Очень хотелось окна открыть, проветрить дом от ругательств. Тот, кто в себе уверен, никогда ничего не доказывает ором. Можно как Палыч, молчать и улыбаться. Это, между прочим, страшнее.

В мастерскую заглянул Юра, что-то проговорил про курицу, вроде спросил что-то…

– Без разрешения, скажи, чтоб не брали, – машинально ответила Долька.

– Курица! Запеклась, говорю! Где прихватки, Ирка спрашивает!..

– Конечно, возьми, – спохватилась Долька.

Гошка дёргался, выкручивался из её рук:

– Долька, да отпусти ты! Доль! А я стихи придумал!

Она разжала пальцы.

– Молодец, Гошка! Отличные стихи. Ты прямо настоящий поэт. От природы!

– Не от природы, а от работы над собой!

– А теперь Витькину хронику мне отдай. Чтобы Вениамин Аркадьевич её увидел и успокоился. Месяц не чесались, а теперь им загорелось. Господи ты боже!

– Ты в Бога не веришь. Зачем тогда так говоришь?

– Не знаю. Привыкла, наверное.

– А ты переучись, – посоветовал Гошка. – Например, не «слава Богу», а «слава йогу»! Звучит похоже, а смысл другой…

Долька очень глубоко вздохнула.

– Гоша! Ну, реально – где эта плёнка чёртова? Мне-то ты можешь сказать?

– Да откуда я знаю? Я не брал.

– Гош, а может, это она в хронометре загорелась?

– Может, и она. Я не смотрел. Я вообще мимо мастерской шёл, захожу, смотрю – дымится.

Долька махнула рукой – вот и защищай их, в самом деле. Курица. Матерь долороза. Всё так. Села в кресло, закуталась в плед. Некрасов крутился рядом, задавал вопросы идиотские. Долька молчала, смотрела перед собой, подпирала ладонью подбородок. Гошка дёрнул её за рукав рубашки.

– Хочешь, я тебе ещё стихи почитаю?

– Не хочу. Гош, там без тебя всю курицу съедят. Иди скажи, чтобы Максиму и Женьке оставили. Они голодные вернутся.

Гошка сразу умотал на кухню. Долька поёжилась, завернулась в плед поплотнее. Может, не стоило заранее – «вернутся», «оставьте им». Может, плохая примета?

12

В доме не было стёкол, а у Женьки – часов. Сперва он думал, что замёрз. Потом – что вот теперь замёрз. Потом сообразил, что он в жилете. Значит, это не замёрз, а другое.

Надо было ещё хлеба взять. Ел бы и не думал: а вдруг Максим не вернётся? Кто-то у них там пропал без вести, сказали вроде? Вдруг и с Максом то же самое будет? Что тогда?

Женька ждал темноты. Солнце тут садилось медленнее, чем на планетке. Он стал бродить по этажу, заглядывать в двери. Везде грязь, мусор. Какие-то обломки мебели, всякая рухлядь. Для пожара все условия.

Где же этот герой-то? Шестиклассник, как Женька. Бросился в огонь, спасал детей! Неужели ему не было страшно? Женька бы на его месте…

Он распахнул какую-то дверь – и в лицо бросилось холодное, чёрное, жуткое… Как гигантская летучая мышь! Женька заорал, замахал руками! Но тут же увидел, сообразил – ничего страшного. Чёрная пакость оказалась обрывком прорезиненной ткани, куском плаща, что ли. Дверь открылась, сквозняком подуло, фигня эта полетела. Смешно. Но противно, что испугался. Увидь это всякие уроды вроде Рыжова, они бы сдохли от смеха.

Женька схватил мерзкий обрывок, бросил на пол, стал топтать, вколачивать в пол. Долго. Обрывок больше не шуршал. Стало тихо. И безнадёжно.

Для этого мира никакого Женьки Никифорова вообще нет. Вот он тут стоит, в окно таращится. А мир, пусть и вариативный, спокойно существует без него. Вон машина по улице проехала. А вон вторая, с надписью «Хлеб». На завод, наверное. А на пустыре копошатся в снегу те самые дошколята. Небось давно забыли про пацанов, которые их прогнали из заброшенного дома. Про Макса, может, помнят, он их напугал. А Женьку они, наверное, вообще не заметили.

Куда Максим пропал? И когда придёт? Он вообще придёт?

Вспомнился рассказ про малыша, который в парке хотел играть со старшими в войнушку, те его назначили часовым, а сами убежали. И он в карауле стоял, пока его поздно вечером милиционер не нашёл. Говорит: иди домой, мальчик! Малыш серьёзно отвечает: я не могу бросить пост, я честное слово дал!

Вот и Женька так же.

Можно дойти до ближайшей двери. Проверить – вдруг там бесконечная пустота, как тогда, когда они с Максом прыгали. Или НИИ. Или кабинет алгебры. Марина Генриховна исходит пеной: «Никифоров, ты на пять минут отпрашивался, а сам пропал на…» А на сколько, кстати?

Казалось, спасжилет греет уже не так сильно. А может, что-то ещё казалось. В темноте и на такой холодрыге. Женька не знал: если он откроет дверь, а за ней будет аварийный вход, он сможет дождаться Максима? Не запрыгнет внутрь?

На улице зазвенели провода, и к пустой остановке подкатил троллейбус. Из него вылез дядька с большим пластмассовым конём под мышкой. Такой здоровенный красный конь, на жёлтых колёсиках.

Женька замер у оконного проёма. Смотрел, как дядька идёт через пустырь – чуть пошатываясь, глядя под ноги. Ну, где же этот шестиклассник? Этот чёртов герой? Непонятно! Максим с Женькой уже изменили прошлое. Может, и у шестиклассника оно изменилось уже? Может, он вообще сюда не пойдёт?

– А я в один день знаешь что получил? Пятёрку, четвёрку, тройку и двойку. Причём