И. Кунгурцев - Первая смена
— Много вас очень, хлопцы. Инспектор встретится, без прав останусь.
— Инспектора боитесь! А мы ребят подведем, приказ не выполним! — наседает Вилен.
Шофер ищет глазами вожатого. Находит. Сергей улыбается ему, чуть подмигивая. Еще минута нерешительности.
— Ну ладно. Лезьте! Да только не вылетите на поворотах.
Мальчишки облепляют машину, забираются в кузов. Вилен стоит, прижавшись спиной к кабине.
— Ложись, ложись! Чтоб над бортами ни одной головы…
Сергей незаметно для ребят пожимает руку шоферу. Совсем не обязательно им знать, что всего лишь три часа назад он договорился с этим шофером о встрече у Красного камня.
Через несколько минут машина тормозит у Партенитского спуска. Ребята выскакивают из кузова и сразу залегают вдоль дороги — так приказал командир. Отсюда как на ладони видна бухта с белым артековским катером на рейде, дорога через седло и высота, занятая «противником». Там уже идет бой. Морской десант штурмует береговую линию, усиленная разведка прорывается у седла — все отвлекают внимание от шоссе.
Радисты развертывают станцию.
— Ну, ну! — торопит Вилен, пристроившись рядом, и смотрит на катер. Там вторая станция, та, что должна принять их сигнал, ответить, сообщить всем, что его взвод прибыл на исходную.
— Есть! Ответили! — шепчет радист и быстро что-то записывает.
Вилен выхватывает бумажку и непонимающе смотрит на длинные ряды цифр.
Радист отбирает у него листок.
— Слышат хорошо, — расшифровывает он. — Через двадцать минут дадут ракету к атаке. Успеем?
— Отвечай: успеем!
И, не дождавшись, пока радист отстучит его ответ, поворачивается к взводу.
— За мной! По одному! На ту сторону! Но так, чтобы ни одна живая душа не заметила!
Через двадцать минут над рванувшимся к берегу катером взлетает красная ракета. В воду прыгает десант. Встают в атаку взводы на дороге. А наверху, в тылу «противника», гремит «ура» третьего взвода!
ПРОЩАЙ, НЕОБЪЯТНОЕ МОРЕ
Гремели барабаны. Их сухой грохот сыпался сверху, от мохнатых боков Аю-Дага, — это шли отряды Верхнего. Обгоняя парадные колонны, осторожно протискивались автобусы с малышами. А по Нижнему из края в край, от палатки к палатке катилось раскатистое: «Ста-но-вись!!!»
Сергей стоял на возвышении у Костровой площади и смотрел, как выходит его отряд, как ладно и четко идут ребята, как спокоен, во всяком случае внешне, Вилен, как прямо держит флажок Андрей Бараневич и как сосредоточен маленький левофланговый отряда — Виталька. Вот уже закончил построение Верхний, вот прошли под аркой девочки второго, и последний артековский отряд вступил на Костровую. Сергей повернулся к знаменной группе.
— Внимание!
Качнулись золотые наконечники, подтянулись и замерли ребята. Чуть слышно стукнули палочки в руках барабанщиков. Скрипнув галькой, подравнялись ассистенты. С Костровой ветер донес чуть глуховатый голос Пал Палыча:
— Под знамена пионерских дружин Артека смирно! Равнение па знамена!
Вот сейчас он должен вывести перед строем знаменную группу.
— Группа, смирно! Шагом…
Сергей увидел, как, поднявшись, чуть наклонились вперед знамена…
— …марш!
Грянули барабаны. Сергей повернулся, вскинул руку в салюте и сделал первый шаг…
…Все! Прошел последний отряд. Убегающие ступеньками вверх трибуны Костровой, там ребята. Сергей разыскал своих. Казалось, двигаться, тесниться было уже невозможно, но они все же подвинулись, уступая место вожатому. Шумные, радостные, возбужденные.
Сейчас вспыхнет костер. Баянисты уже спустились вниз, встали около своих лагерей. Рядом с ними вожатые, по одному от каждого лагеря.
Сергей, поднявшись с места, поворачивается к отряду, и в других местах тоже встают вожатые.
Ты гори, костер, гори!Пионеров собери!Золотым твоим огнемТемноту в кусты спугнем!..
И в тот же момент, заглушая песню, грянули взрывы ракет. Взвились, прочертили в небе огненные полосы и рассыпались десятками сверкающих точек. Трибуны ответили криком «ура!».
Эх, здорово, здорово!Пожалуйста, без норова.Гори, гори получше,Хвороста получишь…
И побежали языки огня. Снова взрыв, и снова вспыхнули в небе ракеты, а на земле взметнулось вслед за ними пламя.
Кто-то подбросил в костер охапку хвороста, г-г вместе со снопом искр снова улетела к небу песня.
Последний, прощальный отрядный костер. Все отряды прощаются сегодня с Артеком. Завтра уедет первая группа.
Саша молчаливый такой, тихий. Будто и не Саша это. Сергей кладет ему на голову руку, поворачивает к себе. И тут же отпускает, слишком уж подозрительно блеснули Сашкины глаза в свете костра.
Сергею невмоготу это молчание. — Хватит, хлопцы. Что вы?..
Молчат.
Костя подходит. Как всегда улыбающийся, с неразлучным баяном. Растягивает мехи.
— Споем, ребята!
И тут же сам запевает:
— «Прощай, необъятное море…».
— Не надо, Костя, — перебивает его Вилен. — Еще успеем эту спеть.
— Не надо так не надо. Я ведь что…
Потрескивает костер. Не умолкая, о чем-то говорит и говорит море.
— А помните, как шторм был, — говорит Виталька. — Ох и напугался же я! — И поспешно добавляет: — Вы только не смейтесь.
— Чего же смеяться, — отвечает за всех Сергей. Вправду страшно было. И мне. А думаешь, другим не страшно было? Это они только молчат.
— Ой, хлопцы! — Тарас блаженно растягивается на еще теплых камнях. — Не надо о страшном. Лучше собирайтесь все да приезжайте к нам. Дед мой на бахче кавуны отберет самые гарные. Приезжайте, хлопцы, а?
— Почему это к тебе, а не к нам? — обижается вдруг Толя Овезов. — Ха, арбузы… А у нас виноград, дыни… Ну вот скажи, Тарас, где самый лучший виноград?
— А яблоки самые лучшие у нас, — вмешивается в разговор Булат.
— Сергей, а вам можно писать?
Саша наконец отрывает взгляд от костра, смотрит на вожатого.
— А почему же нет?
— И вы отвечать будете?
— Буду.
От палаток, особенно резкий в вечерней тишине, доносится сигнал на линейку. Ребята вскакивают, заливают костер и бегут наверх.
…В последний раз в этой смене вьется над строем флаг на мачте. Сейчас последний спуск.
— Лагерь, равняйсь! Смирно! Равнение на флаг! Флаг спустить!
Вздрогнул флаг и потом медленно-медленно, точно не желая спускаться, пополз вниз…
Костя растягивает мехи.
Прощай, необъятное море,И ты, наш седой Аю-Даг,Прощайте и горы, и крымские зори,Спускается лагерный флаг…
Поют вожатые, поют ребята.
По всему побережью, от подножия Аю-Дага до Гурзуфа, звучит над морем эта прощальная песня.
ДОРОГИЕ МОИ МАЛЬЧИШКИ
— Сергей, автобусы уходят. Скорей!
Там, у автобусов, они, ребята. Непривычные черные брюки, клетчатые цветные рубашки, кепки и тюбетейки.
— Виталька, ну Виталька! — прыгает вокруг товарища черноглазый Булат. — Ну, что ты?
— Толя, писать будешь? Скажи, будешь?
Это Андрюша Бараневич теребит за рукав Толю Овезова.
— Писать буду! Как не буду?
На Наума Гартвига медведем надвигается Тарас, хлопает его по плечу огромной рукой так, что от каждого хлопка Наум чуть не приседает.
— Ты того, не трусь! Ты того, смелым будь! Станешь смелым? Станешь?
На самом краю, над лагерем, стоят, обнявшись, двое мальчишек. Стоят, смотрят на лагерь, на море и молчат. Один еще в форме, другой в черных домашних шароварах, в ковбойке, в кепчонке с маленьким козырьком. Сергей с трудом узнает в этом пареные Сашу. Рядом Ванюшка Прохоров. Третий день Сашу как подменили. Всегда веселый, озорной, столько трудных минут доставивший вожатому, мальчишка стал неузнаваемым. Тихим, замкнутым каким-то. Сергей знает — у Саши дома плохо. Мать больна, отца нет, еще трое ребят. Саша — старший. В Артек послали по настоянию комсомольцев шефствующего над школой завода. Много страниц в отрядном дневнике вожатого посвящено Саше.
И вот теперь он уезжает…
Все! Машины тронулись! Еще кто-то бежит следом, рядом, держась за протянутую из машины руку.
— Пишите! Пишите! Пишите!
А машины все дальше и дальше, все меньше и меньше, и уже не видно рук, только облако пыли катится через пересохшую речку, карабкается вверх над пустой баскетбольной площадкой, прячется за зеленую стену виноградников и вновь появляется уже далеко внизу, почти у самого Второго лагеря. Уехали!..
…Вечером Сергея разыскал у палаток вернувшийся из Симферополя шофер и протянул сложенный треугольником листок бумаги.
— Читай. Письмо тебе уже прислали.
Сергей торопливо развернул треугольничек.
