Илья Дворкин - Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы
И папа стал бороться. Пока что методами гуманными и человечными. Только ёжик его победил в этой борьбе. Это был удивительно упрямый и целеустремлённый зверь. Папе пришлось ходить дома в старых резиновых тапочках, а новые меховые туфли отдать ежу.
А папа ругал Митьку, будто это не ёж, а Митька спал в его туфлях.
Но это ещё было хорошо, если бы ёжик спал по ночам. Гораздо чаще именно ночью ему приходила охота погулять.
Даже удивительно, до чего громко этот маленький зверь гулял! Сначала он топал медленно-медленно, потом всё быстрее и быстрее. Пок! Пок! Пок! Будто маленький конь. И пыхтел при этом сосредоточенно и сердито. Может, он гимнастикой своей, ежиной, занимается, кто знает? Темно… Потом ёжик шёл на кухню и начинал там что-нибудь передвигать и сбрасывать. Как бабахнет чем-нибудь об пол, все просыпаются и подскакивают в кроватях. Все, кроме Митьки. Он про ночные похождения ежа знал понаслышке, потому что спал как убитый.
Утром мама глотала пирамидон и стонала.
— Нет! Это не квартира! — говорит. — Сумасшедший дом! Вот теперь этого колючего домового завели! Потом питона приволокут, потом анаконду, потом саблезубого тигра… Жизни совсем нет, хоть из дому беги!
Все эти разговоры действовали на Митьку очень угнетающе.
И маму жалко. И папу. И ёжика… Хоть разорвись на три неравные части.
Ежик вырастал в проблему.
И когда Митька узнал про Лёшкины огорчения, он даже обрадовался.
Лёшка пришёл в школу с красными глазами и, если бы это был не Лёшка — человек с железным характером и бесстрашной душой, можно было бы подумать, что он плакал.
Такая мысль промелькнула на миг в Митькиной голове, но он тут же отверг её как совершенно нелепую.
— Ты чего это такой? — спрашивает он у Лёшки.
— Какой это такой?
— А такой — малость пришибленный, печальный такой, — говорит Митька.
— А-а ну её! Приехала на мою голову! — отвечает Лёшка и в сердцах так машет рукой, что учебник математики с грохотом падает с парты.
— Кто приехал? — спрашивает Митька.
— Да бабка Люба же! Бабка моя двоюродная из Мариуполя. Приехала и сразу…
Лёшка так сжал челюсти, что зубы скрипнули. Глаза его покраснели ещё больше, и Митька вдруг ужасно перепугался. Видеть плачущим Лёшку? Нет, это было свыше его сил!
Он схватил своего командира за плечи и начал трясти.
— Ты чего? — кричит. — Ты чего это? Что случилось?
— А то! Она моего Гошу в мусоропровод спустила, — шепчет Лёшка. — «Развели, — говорит, — гадов, ядовитых, с кровати встать боязно!» Будто не знает, что ужи не ядовитые. Гоша спал себе, а она его вместе с коробкой — раз! — и спустила.
— Ой ты!.. — говорит Митька. — А Шип как же?
— А Шип в это время гулял. На своё счастье. Только она и Шипа спустит. Я её боюсь. Подстережёт и спустит. Просто не знаю, что и делать! Я сегодня утром две чашки молока в мусоропровод вылил… Гошка ведь, знаешь, как молоко любит. Да только… Как подумаю, что он там сидит одинокий, в темноте и грязи и ничего не понимает — за что его так, просто хоть самому в тот мусоропровод прыгай.
— Ну дела… — тянет Митька, — ты бы хоть объяснил ей, что ужи полезные и вообще…
— Объяснишь ей… Никого не слушает, только и делает, что шепчет целыми днями и крестится. Выпрашивает чего-то у своего бога.
— Крестится?! — изумляется Митька. — Чего ты её не перевоспитываешь?
— Ха! Ты скажешь! Старая она. Папа говорит, что её уже никак переделать невозможно. Я ей объяснил позавчера, что бога нету, что я это точно знаю, так она меня ка-ак щипанёт! У нас в доме теперь мрачно стало, не смеётся никто… Хоть и нехорошо про свою двоюродную бабку так говорить, только лучше б она поскорее уехала в свой Мариуполь!
Лёшка голову повесил и сосредоточенно ковырял носком ботинка пол.
Никогда ещё Митька не видел своего друга таким растерянным. И он понял, что необходимо сейчас вот, немедленно, что-то придумать.
— Ну вот что, — решительно говорит Митька, — надо спасать Шипа! Мои родители тоже не очень-то довольны Ежкой, папа два раза уже наступал на него босой ногой. Конечно, никуда спускать его они не собираются, но всё равно… Давай их в школу принесём, а? И будет у нас свой живой уголок.
— Я уже про это думал, только не знаю, что Таисия Петровна скажет. Вдруг не позволит?
— Таисия Петровна?! — кричит Митька. — Чего ж она не позволит? Звери, можно сказать, в смертельной опасности, а она не позволит? Никогда не поверю! Давай с ребятами поговорим.
На следующий день Таисия Петровна вошла в класс и оторопела. На её столе стояли три клетки — одна с жёлтым чижом, вторая с рыжей белочкой, третья с двумя хомячками; два аквариума с рыбками и две картонные коробки: круглая из-под шляпы — с ужом Шипом, прямоугольная из-под туфель — с ежом Ежкой. Картонные коробки были закрыты крышками, а в крышках проделаны дырки для воздуха.
— Что это? — спрашивает Таисия Петровна. — Откуда?
— Это наш живой уголок, — говорит Митька, — вторая звёздочка берёт над ним шефство.
— Это почему же вторая? — кричит Лисогонов. — Ишь какие — вторая! Другие тоже хотят!
— А что ты принёс в живой уголок? — спрашивает Вика.
— А вы мне сказали? Вот возьму съезжу в воскресенье к бабушке в Тосно и козу приведу, тогда узнаете!
— Козу?! — спрашивает Таисия Петровна и опускается на стул, вся очень бледная лицом.
— Подумаешь, козу! — фыркает Нина Королёва. — Мне папа обещал обезьянку из Сингапура привезти. Вот напишу ему, чтоб не маленькую, а гориллу, тогда узнаешь.
— Гориллу?! — шепчет Таисия Петровна.
— Ага, — говорит Мишка Хитров, — а я видел объявление, что продаётся шестимесячный крокодильчик. Вот мы накопим денег и купим — дело решённое, раз вторая звёздочка берётся.
— А я ещё и поросёнка могу! — кричит Лисогонов.
— Крокодилы, гориллы, бегемоты, бизоны, мамонты… — шепчет Таисия Петровна.
— Не, мамонта никак, — объясняет ей Мишка, — мамонты почти все вымерли.
— Мамонта никак? — спрашивает Таисия Петровна. — Ну и на этом спасибо. А где же мы, по-вашему, будем держать весь этот зоосад?
— Как где? Вот здесь! Мы уже всё придумали, — говорит Лёшка.
В углу класса, рядом с доской, была дверца. А за ней — то ли стенной шкаф, то ли маленькая каморка. А там лежали счёты, указки, мел, акварельные краски и прочие нужные вещи.
— Вот сюда лампочку ввернём, видите — патрон, — говорит Митька, — а эту полку уберём. Сюда поставим клетки, а сюда аквариумы. Здесь будет гнездо для ужа, а для белочки мы колесо сделаем — пусть бегает.
— Колесо? — спрашивает Таисия Петровна. — Да, колесо… Только я должна посоветоваться с директором.
Она ушла, и её не было очень долго. Вернулась она раскрасневшаяся, у неё даже причёска чуть растрепалась.
— Ну вот что, — говорит, — даёте слово, что живой уголок не будет мешать занятиям?
— Даём! — кричат все.
— А даёте слово, что сами будете ухаживать за зверушками, убирать за ними и не отвлекаться на уроках?
— Даём!
— Ну, глядите! Нам даётся испытательный срок. Если сдержите слово, живой уголок останется, а если подведёте меня…
— Не подведём! — кричат. — Ура!
— Козу привезу! — орёт Лисогонов.
— Крокодила! — кричит Мишка Хитров.
— Никаких коз! Никаких крокодилов, — пугается Таисия Петровна. — У нас нет для этого подходящих условий! А всех лесных птиц и зверушек мы возьмём с собой в поход, в лес. И там выпустим на волю. Согласны?
— Ура! Согласны!
— Тогда вот что: эти зверята теперь ваши воспитанники. Ухаживать за ними будут все звёздочки по очереди. Начнут «Светлячки», потому что инициатива принадлежит им, — говорит Таисия Петровна. — А теперь все по местам, начинается урок.
18. Внуки и внучки
Весна вдруг хлынула в город. В парках над влажной землёй поднимался пар, и казалось, что травинки и всяческая прочая зелень прямо на глазах лезли из этой земли поближе к солнышку.
А солнце пекло всерьёз.
С улиц исчезли шубы, меховые шапки, варежки и зарябило в глазах от ярких плащей, платочков, шляп, лысин и причёсок самой разнообразной формы и цвета. Лужи высохли, во дворы пришёл футбол.
— У меня просто ноги чешутся, так поиграть охота, — говорит Митька Нине Королёвой.
— Так нельзя сказать — «ноги чешутся», — говорит Нина.
— Почему это нельзя? Могу я сказать: руки чешутся дать, допустим, Лисогонову по шее?
— Можешь.
— А почему «ноги чешутся» нельзя? — спрашивает Митька.
— Потому что некрасиво! — твёрдо отвечает Нина. — Будто у тебя чесотка.
— Слушай, — изумляется Митька, — ты, по-моему, сумасшедшая! При чём здесь чесотка, если мне охота в футбол сыграть?!
— Ну и играй себе! Только не чешись.
