Многоножка - Вячеслав Береснев
— Почему, — слетело с её губ, хотя языком она почти не шевелила.
«Придётся теперь без него», — пришла равнодушная мысль. Был ли это Стикер или сама Тамара? Кто знает. Но мысль толкнула её вперёд, заставила поднять ногу, сделать шаг и ещё шаг. Никто и ничто больше не было нужно, никто и ничто больше не имело смысла, бесполезно было горевать и лить слёзы, тщетно было радоваться и хохотать — мне не нужно это, сказала себе Тамара отстранённо, потому что в конечном итоге всё это принесёт одну лишь боль, и ничего более.
Никогда в жизни Тамара не ощущала подобной бессмысленности. Ей казалось, что, получи она такой ответ, узнав, что Ромка умер, она обезумеет от грусти… но нет. Всё было на удивление конкретно, просто, понятно и безоговорочно. И от того всё остальное становилось попросту бессмысленным. Разум не затуманился, ничего не произошло: Тамара просто слепо глядела на тропинку, проходящую через газон, и отстранённо думала, что человека, к которому она успела привязаться, попросту больше нет.
Нигде.
«Это значит, что зло победило, — думала она отрешённо, переставляя ноги, переставшие даже болеть. — Всё было бессмысленно. Всё было бесполезно. Что бы я ни делала — это не имело ни капли смысла, потому что в итоге мир победил его. Этот мир каждую секунду знал, что Ромка не выстоит под его ударами. Ни капли не сомневался… и в итоге действительно победил. Весь этот мир — чистое зло, против которого мы должны сражаться без всяких шансов или хотя бы уверенности в победе».
Почувствовав, что больше не может идти, Тамара дошла до скамейки и присела на неё, как обычно, поставив Стикер рядом. Куда она ушла — она сама плохо понимала, потому что редко гуляла в этом районе. Но было всё равно. Она подняла голову: луна всё ещё виднелась.
— Это я виновата? — чуть слышно спросила она, глядя на повешенный на небо кусочек спутника. — Это моя вина?
Какой шанс того, что, если бы она решилась пожертвовать всем, что ей дорого — то Ромку бы отвезли на операцию в Пермь, и ему бы стало лучше?
Тамара поглядела на свою ладонь. Сжала и разжала её.
«Рациональность, — подумалось ей, — не подводит, что бы ни случилось. Даже если весь мир покатится к чертям, моё сердце всё равно будет биться вне зависимости от того, хочу я этого или нет, и мир продолжит существовать, потому что нет никакой разницы…»
— Для меня есть.
И Тамаре стало обидно. Она поскребла сердце пятернёй.
— Не смей так говорить! — сказала она в пустоту. — Для меня есть разница!!!
Никто ей не ответил. Тамара почесала щёку, а потом почувствовала, что пальцы почему-то влажные.
— Тамара… — раздался голос.
Она обернулась.
Даша, стоящая неподалёку, несла её куртку. Застигнутая врасплох Тамара обернулась, вытерев лицо. Шмыгнула:
— Всё в порядке… — но стало только тяжелее, потому что ничего не было в порядке, и обманывать Тамара не умела.
Сзади за Дашей вышли и ребята: Саша Солнышев, Серёжа, Костя, Нюра и Агата. Ксюха вырвалась вперёд быстрее всех, промчалась мимо Даши и с разбега кинулась на Тамару, прижавшись к ней и чуть не сбив с ног. И хуже всего то, что она не сказала ни слова: просто молча вжалась в Тамару, крепко её обхватив. И, глядя на неё, Тамара почувствовала, что больше не в силах держаться: когда она в ответ обняла Ксюшу, то неудержимо заревела.
Подойдя к ней, Даша накинула куртку ей на спину. Костя и Серёжа, приблизившись, обняли всех троих, а к ним присоединились и все остальные. В тесном окружении ребят из «Стаккато» каждый чувствовал себя частью чего-то очень тёплого и большего: и единое целое скорбело по утраченной частичке, которую оно не смогло спасти.
Никогда в жизни Тамара не чувствовала себя с кем-то настолько близкой.
* * *
Они не общались и не собирались несколько дней, и в беседе тоже было пусто. Вдобавок, никто никого не обзванивал и не созывал — так что ребята толком даже не знали, что им делать дальше. Цвели светлые, на диво солнечные апрельские дни, снег стремительно таял, а заявленный день спектакля перед комиссией приближался, и каждый из «Стаккато» чувствовал внутри себя, что должен что-то сделать… Но что именно?
«Зачем я вообще…» — думал Костя рассеянно, приближаясь к клубу в один понедельник. Настроение было ни к чёрту, даже сигареты и прогул уроков не помогали. Погода расцвела, окончательно приготовившись к лету, а у него совершенно пропал былой настрой.
Костя чрезвычайно легко заражался от других, поэтому когда другие были в унынии, тоже быстро становился таким же. Конечно, он виделся с Серёжей и Нюрой в школе, и веселья в них было мало. Спрашивается: почему? Ведь Рому они втроём знали очень мало…
И всё же сейчас Костя, прогуляв последний урок, зачем-то вновь направлялся в «Стаккато», где был объявлен безмолвный траур, и где никто не хотел появляться.
И каково же было его удивление, когда внутри он обнаружил Нюру и Ксюшу.
Нюра сидела на Гардеробусе, на этот раз без книги. Ксюша молча смотрела в окно, так что вошедшего Костю не увидела. Даже страшно было видеть её такой… пассивной по отношению ко всему.
— Привет, — сказал Костя негромко. Девушки повернулись к нему.
— Вы чего тут? — спросил он, переобувшись и проходя в зал.
Нюра безрадостно свесила ноги.
— А ты?
Костя дёрнул плечами.
— Не знаю. По привычке, может быть. А ты, Ксюш?
— Мне всегда тут лучше. И в последнее время тоже, — сказала Ксюша, не оборачиваясь на него. Она смотрела на деревья за окном. — Я делала сочинение по литературе. А туточки у меня черепок лучше варит.
За окнами проехал крупный грузовик, производя шума, как небольшой завод. На подоконник порхнула птица, но, не найдя никакой еды, улетела прочь.
— Занятий сегодня не будет, — сказал Костя как бы невзначай после недолгой паузы. — А клуб закрывать некому, так что…
— Я посижу тут ещё немного, — сказала Нюра, — и уйду.
Костя помолчал.
— Нам просто нужно время…
— Почему? — спросила Нюра неожиданно. — Я не понимаю! Мы его даже толком не знали! Почему мне… почему мне плохо?
— Ну, он был с нами, — сказал Костя со вздохом. — Снимался в фильме. Ходил на занятия.
— Выходит, фильм мы зря доделывали? — спросила Ксюша негромко.
Костя с
